Ниночка покачала головой.
Надо будет мага предупредить. Похоже, что Путятину дива не просто нужна, жизненно необходима, если он не боится после себя мертвецов оставить.
«Сказка» тоже удивила, правда, не сонным зельем.
— Что за…
Легкий флер «Очарования» вплетался в орехово-шоколадные тона бисквита. Ниночка вздохнула. И кого тут очаровывать собрались? А ведь зелье тоже непростое, и не в силу редкости ингредиентов, отнюдь, но требующее времени и точности.
Она покачала головой и пробормотала:
— Этак мы вовсе без сладкого останемся. А я говорила, надо самим было купить.
Третий торт к огромному Ниночкиному удивлению оказался обыкновенным. Та же «Сказка», пусть слегка помятая, со стершимся кремом, зато без сомнительных добавок.
Ниночка повернула ее одной стороной.
И другой.
И решившись, сняла кремовый цветок, сунула в рот и зажмурилась. Сила силой, но некоторые зелья имеют препоганое свойство прятаться. Правда, не на сей раз. Масляный крем оказался именно масляным кремом.
— Хоть что-то, — сказала Ниночка самой себе. И подумала, что этак она вовсе дурную привычку обретет. Этот торт она отставила и вернулась к двум другим. Подняла «Киевский», покрутила… и уронила.
— Какой кошмар, — сказала Ниночка, пнув коробку ногой. — Какая я, однако, неловкая…
Она отряхнула руки.
А может… пожалуй, если что, устроит сцену ревности, благо, Путятин поводов для нее дает изрядно. И тогда оба торта разобьет, а третий…
— И что ты здесь делаешь? — этот ледяной женский голос Ниночка не сразу узнала. А узнав, поразилась. Неужто их Тонечка, глупенькая правильная Тонечка, способна говорить вот так?
— Так… заказ пришел, — ответили ей.
Этот голос показался знакомым, но… смутно. Видать кто-то из гостей. Ниночка поморщилась. И вот что ей делать? Дать знать о своем присутствии? Или послушать?
Послушать хотелось, но вот на балконе было прохладно, и шаль Калерии не слишком спасала.
— На кого?
Что-то щелкнуло, громко так…
— На бумаги! Подвал местный поднять просили. При библиотечке который. Мамой клянусь, только его! Я не знал, что…
— А второй?
— Не знаю. Не из наших. Я сперва к этой думал подкатить, но она как глянула, сразу понял, что ловить нечего. Я баб чую…
— И чаруешь.
— Не без того, — теперь в мужском голосе появились нотки довольные. — Но тут чего-то не так… вроде слушать слушает, но и все… будто в стенку стучусь. Теперь и вовсе интерес потеряла. А мне страсть до чего в подвал их надо!
— Зачем.
— Так это… того…
— Зачем?
По Ниночкиной спине побежали мурашки, а холод перестал казаться таким уж холодным. Ниночка прижалась к старому шкафу, надеясь, что все-таки ее не заметят.
— Так… заказ же… коробочка одна нужна, а в ней документики… человечек важный, платить готов… что за документики? Вроде свидетельство о рождении, о браке… что-то там еще… небось, в начальники выбивается, вот и хвосты подчистить норовит, если происхождения не пролетарского.
— То есть, дива тебе не интересна? — уточнила Антонина.
— Дива? На кой ляд мне дива? Мне только дивы и не хватает, — этот голос звучал на редкость жалко, вот только жалости у Ниночки не было, одно лишь раздражение. — Мне бы с одною сладить… думал, скоренько… влюбится, я попрошусь вниз, типа работу научную делать. А там уже и документики приберу… мне бросили маячок, как найти. Но не вышло… может, того… платить хорошо обещались. Я бы поделился, когда б кто поспособствовал. Я ж не гордый, я понимаю…
— Вон пошел, — сухо ответила Антонина.
И человек ушел.
А дверь открылась.
— Выходи, — Антонина смотрела в темноту, но Ниночке все одно было… неуютно. Пожалуй. Но притворяться, что ее здесь нет и что ничего-то она не слышала, Ниночка не стала.
Не дура.
— Замерзла просто жуть, — сказала она честно.
— Извини.
Сказано это было сухо, без тени раскаяния, впрочем, откуда ему было взяться?
— Ведьм зря считают болтливыми, — на всякий случай уточнила Ниночка.
Антонина смотрела.
Стояла и смотрела. Глазища темные и жутью веет, что от них, что от самой Антонины. Прямо-таки и хочется на балкон вернуться. Но Антонина дверь закрыла. Кивнула.
— Завтра меня здесь не будет.
— Хорошо… то есть… удачи, что бы там ни было, — это Ниночка сказала вполне искренне. — И торты… не все есть можно. Один я уронила. Нечаянно… второй…
— Ворона украдет.
— Весь?
— Вороны нынче сильные пошли, — пожала плечами Антонина. — Идем… а то все представление пропустишь.
[1] На самом деле торт «Киевский» в массовое производство вышел несколько позже. Но достать его было действительно непросто, поскольку изготавливали торт в Киеве. А потому подобный торт – это не только показатель состоятельности, ибо и он изначально был недешев, но и статуса, позволяющего оплатить доставку.
Глава 21
Глава 21
Святослав закрыл глаза и прижался затылком к стене. Не то чтобы это как-то помогало, поза была, честно говоря, не самой удобной, но на этом неудобстве можно было сосредоточиться.
Зацепиться.
Все-таки следовало признать, что после болезни дар вернулся, но… теперь Святослав знал, как легко потеряться в себе. И это пугало.
— Сидишь, да? — поинтересовалась Розочка, устраиваясь рядом.
— Сижу.
— Пойдешь?
— Пойду.
— И мама?
— И она.
— Она не хочет.
— Я знаю.
— И ты не хочешь, — это не было вопросом. Розочка озвучивала вещь очевиднейшую.
— И я не хочу, — согласился Святослав.
— Тогда зачем?
— Потому что надо.
— Странные вы, — Розочка сидела на краю кровати и болтала ногами, отчего кровать подрагивала и поскрипывала, и вновь же эти скрипы мешали сосредоточиться.
А надо бы.
Гости здесь, рядом, и Святослав вполне способен дотянуться до каждого. Нет, многого он на расстоянии не сделает, но хотя бы прощупать слегка смог бы.
Убедиться, что прав.
Или что не прав.
А он сидит и чего-то ждет. С Розочкою, которой следовало бы быть не здесь, разговоры разговаривает. И Машка здесь же.
Она молчит, но присутствие ее ощущается, все то же беспокойство, страхи, количество которых за прошедшие дни нисколько не уменьшилось. Да и что он хотел? Времени прошло всего-ничего. Главное, что блоки Святославовы держались, да и сама Машка не проецировала собственные страхи вовне.
— Мы не странные, мы взрослые, — ответил он во поддержание беседы.
— Это то же самое, — Розочка отмахнулась. — Правда, Машка?
Машка кивнула.
И вздохнула.
Потрогала кружевной колючий край платья. И зажмурилась, пытаясь справиться с робким своим счастьем. Это незнакомое ей чувство пугало девочку, а Святослав понятия не имел, что делать с этим страхом.
И с остальными тоже.
Он ведь в детях не разбирается совершенно.
Он все-таки открыл глаза, убеждаясь, что не обманулся. Розочка рядом, Машка на стуле. Обе в одинаковых клетчатых платьицах с пышною юбкой и красными пуговичками. Пуговички начинались под округлым воротничком и спускались до самого края подола. Красными были и вишенки, вышитые на карманчиках, и бантики, к этим вишенкам прикрепленные. Они вовсе походили друг на друга. Бледные, полупрозрачные, с синеватою кожей, с огромными глазами, с головами крупными, на которых пробивался пух отрастающих волос. Только у Розочки уши еще оттопыривались, несуразно огромные, заостренные.
И клыки были видны, когда улыбалась.
— Вы к ним не лезьте, ясно? — велел Святослав. — Сидите у себя. То есть, у меня. Что бы ни случилось, сидите. Ясно?
Розочка кивнула. И Машка с нею. И захотелось плюнуть на все договоренности, забрать детей и убраться, предоставив почетное право воевать с нежитью другим, тем, кому эта самая нежить вдруг показалась особо ценным призом.
— Ты не нервничай, — Розочка почесала кончик уха. — Мама говорит, что много нервничать вредно для здоровья. А у тебя его и так нету.
— Тогда не буду. Что тебе принести?
— Ничего, — Розочка указала на стол, на котором уместилось с полдюжины тарелок. — Нам тетя Лера всего принесла. И тоже сказала, чтоб не лезли. И дядя Ингвар… только…
Она вдруг посерьезнела, а зелень глаз стала нестерпимо яркой, почти как та, в несуществующем болоте.
— Сами вы не справитесь.
— Справимся, — у него получилось сказать это ровно и уверенно. — Конечно, справимся.
Он вышел, прикрыв за собой дверь.
И услышав:
— Все равно они странные. Правда, Машка?
О чем могут говорить чужие люди, собравшиеся за одним столом? И недолгое молчание было нарушено нарочито-радостным восклицанием:
— За милых дам! — и вальяжный мужчина, одетый с той вольностью, которую может позволить себе далеко не всякий, поднимается со стула.
В руке он держит рюмку на высокой ножке. Мужчина слегка покачивается, он хочет казаться пьяным, но Святослава не так просто обмануть. Он слышит эхо его разума, пусть и укрытого за щитом амулета.
Знал?
Готовился?
Или просто на всякий случай захватил? В силу привычки?
— Да, да, — следом поднимается светловолосый парень в нелепом костюме. Он одергивает пиджак и старательно улыбается, но взгляд его холоден, а Святослав с трудом сдерживает улыбку.
Снова щит?
Амулеты подобного толка — редкость, а тут, считай, на каждом втором.
— Хотелось бы сказать, что я очень рад… да, очень рад… — парень провел ладонью по волосам, играя в смущение. Посмотрел на Антонину. — Что у меня получилось познакомиться с людьми… столь… интересными. Тонечка много о вас рассказывала.
Двое других закивали.
И обменялись ревнивыми взглядами.
Игра.
Странная пьеса, частью которой стал Святослав, как и дива, которая казалась безразличною и отрешенной. А еще невероятно хрупкой. И в платье ли дело, в том, что впервые село по фигуре, отчего отвести взгляд от этой самой фигуры оказалось задачей почти невозможной.