— Мне бы сказали…
— Это тоже списывают на войну, — Александр оскалился. — Война тем и удобна, что многое списать можно, но… ушли берегини, почти исчезли сумеречники, потому что изнанка более переменчива, чем явь. Изнанке нужна сила. И она брала ее прежде, и берет сейчас. До кого дотянется, от того и берет.
Лист вернулся Астре.
И она смяла его.
— Ведьмы слышат, что с миром неладно. Ведьмы даже чувствуют, что именно неладно, но… что они способны изменить?
— А ты? — не выдержал Святослав.
— И я ничего. Я бродил по этому миру. Смотрел. Слушал. Искал…
— Убивал?
— Не без того. Но в свое оправдание скажу, что я старался выбирать. Когда была возможность. И те люди, которых… не стало, они не сделали бы мир лучше. А вот хуже — вполне возможно.
— Значит, Петр — не случайная жертва?
— Ни он, ни его приятель. Встретились мы случайно, но тот, кто мертв, всегда почует того, кто возится с мертвечиной. Мир становится на опасный путь. Живой силы становится меньше, а мертвой некуда уходить. И она будет скапливаться, что гной, отравляя все и вся, до чего только дотянется.
— И ты их остановил?
— Боюсь, что только их.
— А… камень? Записи?
— Их больше нет. Ни камня… ни иных носителей. Мне пришлось наведаться к тому забавному человеку. Проверить. Но я его не тронул… в мире и домовиков почти-то не осталось, пусть и полукровок. Хотя союз забавный, троллэ и домовик… в былые времена подобный союз был бы не возможен. А теперь… в том доме хорошо. И в сотворенных им вещах есть своя сила… хорошая. Поэтому не убил. Хорошего мало
— Осляпкин ничего не знал, - сказала Калерия. — Он случайно оказался в том месте. И… вряд ли вообще догадывается, в чем дело.
— Я тоже так решил. Домовики никогда-то с темной стороной дела не имели. В отличие от людей, — Александр перевел взгляд на Матвея. — Ты знал, над чем они работали?
Он чуть склонил голову.
— Я был против.
— Но этого оказалось недостаточно?
— Не знаю. Пока… сложно сказать. Многим путь асверов кажется привлекательным. И речь не только о войне. Зачем отправлять в шахты людей, если можно создать кадавра? Неутомимого, почти неуязвимого, нечувствительного к холоду и жаре. Управляемого…
— Пьющего силу.
— Есть… энтузиасты, которые полагают, что можно использовать альтернативные источники энергии, к примеру, камни.
— Можно, но камней немного, и больше не станет, в отличие от кадавров, — Алексей вскинул руки. — Я не говорю, что не верю твоим людям. Я говорю, что это опасный путь. Он искушает легкостью, выгодой, ощущением того, что все препоны не так и сложны, но… мертвому не стать живым.
И Астра склонила голову, подтверждая.
Глава 32
Глава 32
Наверное, раньше, еще будучи бестолковым мальчишкой, который искренне верил в людей и себя, Святослав не усидел бы. Он бы всенепременно придумал выход.
И совершил бы подвиг.
Или погиб бы героически, подвиг совершая. Но эту вот страсть, стремление к героизму, из них выбивали с особым тщанием.
…мертвые не станут живыми? Пускай. Но хуже всего то, что мертвые бесполезны. И потому он давил в себе желание вскочить и вцепиться в горло одному весьма конкретному мертвецу, который смотрел этак, с насмешечкою, явно догадываясь о его, Святослава, мыслях. И ведь силен. Куда сильнее всех, с кем жизнь сводила. А эмоций не прочесть. И вообще ощущение такое, будто бы нет перед Святославом человека, но есть нечто до того чуждое, что от присутствия его по спине пот течет.
Потечет и успокоится.
…а он глядит.
— Я хочу, чтобы они, те, кто за вами, чтобы поняли: мертвый мир никому-то не будет нужен, — тихо произнес он и повернулся к ведьме. — Так ты мне поможешь?
— Я… — Ниночкин взгляд заметался. — Я не знаю… я… боюсь.
— Бояться не надо, — тихо произнесла Машка. — Он… не плохой, просто устал очень.
И девочка поднялась, протянула руку, осторожно вложила хрупкую свою ладошку в лапищу мертвеца. Закрыла глаза.
Прислушалась.
— Все правильно… они очень старались.
— И… что? — Ниночка хлопнула выцветшими ресницами. Да и вся-то она побелела, побледнела.
— Спешить надо, — столь же серьезно ответила Розочка. — За ним уже идут. А если он спрячется, придется начинать все сначала.
— Не успеет.
Они с Машкой смотрелись друг на друга, друг в друга, одинаковые, словно два отражения одного объекта, притом, что самого объекта Святослав не видел.
Он потряс головой, силясь избавиться от странного этого ощущения неправильности.
— И что… мне делать?!
Ниночка окончательно растерялась.
— Я ведь… я даже не ведьма! Я только учиться начала!
— Ведьму учить — только портить, — мертвец опустился на колени перед девочками. — Вы… расскажите ей, ладно? А то… я ведь и передумать могу.
Они кивнули.
Обе.
Одновременно.
И кажется, не только Святославу это показалось странным.
— Кровь, — сказала Машка.
Или Розочка.
— По капле.
— Смешать.
— Солнца… — Розочка коснулась ладони Калерии. — Песни… и тумана. Радости. Боли. Того, что рассыпано было…
Все-таки Машка. Уши у нее остались человеческие, но почему-то эта деталь норовила ускользнуть. И Святослав даже не сразу понял, почему. А поняв, восхитился. У него бессознательное внушение получаться стало годам этак к пятнадцати.
Талантливая.
Засранка.
Когда все закончится…
— Просто смешай, — Розочка — на сей раз и вправду Розочка — протянула Ниночке мятый листок. — А потом подумай, что хочешь, чтобы он ушел. Только сильно-сильно подумай, ладно?
Ниночка кивнула.
— А… в чем мешать?
Мертвец молча сложил руки лодочкой. Правильно, в чем еще удерживать заговоренную кровь.
— Ты тоже понадобишься, человек, — сказали ему, и от взгляда, в котором читалась плохо сдерживаемая ярость, стало не по себе. — Я… тебя ненавижу.
— За что?
— За то, что ты жив, а я нет… и их тоже. И… держаться с каждым годом все сложнее. Серафима была права, выбор всегда есть, но чаще всего поганый.
Он криво усмехнулся и велел:
— Поспешите.
— И вправду, — Калерия первой протянула руку. — Ингвар… у тебя когти острые.
Коготь осторожно коснулся золотистой кожи запястья. И кровь-то у берегини была не красною, что совсем даже не удивило. Золото — оно всегда золото, даже живое. Кровь эта скатывалась бусинами, которые, сталкиваясь друг с другом, слипались воедино.
У птицы — жемчуг, сизый, беловатый.
Упырь… темная, что деготь, и не слишком-то желает покидать жилы. Она медленно нитью сползает в протянутые руки. Сестры Красновские расстаются с кровью легко, у старшей она, что молочный туман, а у второй будто искрится. Но… это все сила играет.
Оптические иллюзии. Разум на них горазд. И надо бы смахнуть их, убедиться, что любая кровь — это всего-навсего жижа.
Алексей перехватывает руку Антонине, качает головой и тихо произносит:
— Моя чище, сильнее, если уж нужна. А ей и без того досталось.
И мертвец склоняет голову, признавая за ним право замены.
— Погоди, — Святослав останавливает Астру. — Давай я сначала…
Прикосновение когтя почти не ощущается, боль приходит мгновеньем позже, она тягучая, неприятная, да и вовсе ощущение такое, будто не пару капель крови дает, а собственную его, Святослава, силу от сердца тянут.
Твою ж…
Нехорошо ругаться, а не ругаться не выходит. Вот и стискивает зубы до того, что, кажется, трещат.
— Это неприятно, — мертвец смотрит с насмешечкою, и в темных глазах его мелькают искры безумия. Его и вправду надо… выпроводить. Убить такого невозможно, а вот выпроводить, чтобы никто-то, ни Казимир Витольдович, ни прочие, полагающие себя самыми умными, до него не добрались.
Безумие ведь разным бывает.
С него, твари старой, станется притвориться покорным до поры-то до времени…
— Вижу, понимаешь, — мертвец скалится и поворачивается к диве. — Ты… или она.
— Я, — дива смотрит прямо в глаза. — Почему… почему бабушка ничего не сказала? Почему не предупредила, не объяснила…
— Не знаю, — он качает головой. — Честно говоря, я и сам не всегда ее понимал. Ей открывалось и прошлое, и будущее… разное будущее. Много разных будущих. Она и выбирала. Считала… и если ничего не сказала, то, наверное, так было нужно.
— Она… меня любила?
На тонком запястье вспухает алая полоса. И капли катятся в подставленные руки. Быстрые и мелкие, не жемчуг — ртуть, только живая.
— Я могу солгать, но… не знаю.
— Любила, — дива произнесла это уверенно. — Я точно знаю…
…и знала.
Потому что… потому что невозможно иначе. Астра старалась отрешиться от неприятного ощущения уходящей силы.
Она видела нити, что протянулись от каждого из тех, кто сидел в круге, к мертвецу.
…добровольная жертва.
Еще одна страшная сказка ушедшего времени. И надо бы сказать, предупредить, но губы слипаются. И хочется повторять одно и то же:
— Любила.
Ведь иначе зачем?
Не во спасение же мира, в самом-то деле? Что она, одна дива, способна изменить? Ничего-то… а значит…
…было платье, то, невероятно красивое.
И туфельки.
На них же не обязательно было тратиться, а Серафима Казимировна потратилась. Кулек с карамельками, обнаруженный под подушкою. И еловые лапки, которые украшались дождиком.
— Вот увидишь, деточка, все-то будет хорошо, — теплые руки на плечах, теплое одеяло и желание закрыть глаза и никогда-то, ни за что на свете не вылезать из теплой своей норы.
Тихий смех.
Книга.
Сказка… она ведь тоже рассказывала сказки, но свои, про коварных магов и хитроумных ведьм, про мир, что добр ко всем, но не каждый сумеет понять его доброту.
Нити натянулись.
— Пора, — сказал мертвец Ниночке, которая плакала. Сидела и плакала, тихо, без всхлипов, только слезы катились по ее щекам. — Ты той же крови, как та, что привела меня в этот мир.
— Я… боюсь.