Он замолчал.
А Эвелина просто смотрела. Разглядывала, понимая, что не позволит этому мужчине совершить глупость. Хватит уже с нее ожиданий.
И надежд.
Сцена? Какой в ней смысл, если петь не для кого? Может, поэтому бабушка и оставила ту свою? Потому что поняла, насколько она… не нужна?
— Я стал вести допросы. Я не менталист, но иногда тонкая работа и не нужна. Достаточно надавить на человека его собственным страхом. Или выпить. Или… я делал много такого, чем не горжусь.
— Не ты один.
— Когда началась война, я… мою силу использовали. Страх передо мной порой оказывался сильнее страха смерти… моя сила тоже росла. Чем больше смертей вокруг, тем…
— Ты устал?
— Устал, — сознался он, опуская голову. — Я… сильно устал. Еще тогда, но оказалось, что после войны тоже хватает работы. Что… много есть тех, кто не рассчитывал на подобный исход. И тех, кто еще тогда, во время войны… не все воевали на стороне союза.
Он сжал руками голову, будто желая раздавить его.
— Оказалось, что я, пусть и не маг разума, не способен влезть в чужую голову, но вот кровь на руках вижу хорошо. Она разная, кровь. Одно дело, когда человек убивает в бою, и совсем другое… у крови сотня тысяч оттенков, у боли не меньше. Я разбирался. Я создал отдел, который искал предателей и палачей. Но я и сам был палачом.
— Не предателем?
— Нет… и все-таки однажды я понял, что больше не могу, что… сила моя требует контроля, а меня больше не хватало. Я не хотел…
— И тебе предложили уйти?
— Отдохнуть. Заслуженный отпуск.
— И ты…
— Решил, что стоит и вправду отвлечься. Но… я действительно не собираюсь мстить. Я… упырь, но…
— Порядочный.
— Порядочный упырь, — он сумел кривовато улыбнуться. — Звучит довольно… двусмысленно.
— Зато правда.
— Когда я услышал, как ты поешь, я… я впервые смог заснуть спокойно. А когда ты спела только для меня, я подумал, что, возможно, тоже имею право на счастье. Что… дед знал что-то, о чем никому не сказал. Что… если не ты, то…
— А невеста, она вообще была?
— Была. Ее нашли. Одобрили. Пообещали… многое, как я полагаю. Но оказалось, что и обещанного недостаточно, чтобы преодолеть отвращение ко мне.
— Знаешь, — Эвелина почти решилась. Может, обнимать кого-то крыльями и не слишком удобно, кто бы знал, до чего тяжелы перья. — По-моему она просто дура. А ты… только попробуй сбежать!
А вот пух на лице целоваться не мешает.
Совершенно.
Антонина хотела бы уйти.
В этом лесу она чувствовала себя… неправильной. Бывает такое вот, просыпаешься утром, понимая, что весь-то нынешний день пойдет не так, не по плану. И чаще всего так оно и случается.
Она бы сбежала.
Но разум подсказывал, что бегать по этаким местам — не самая разумная идея.
Пахло… лесом.
Землею, листвой и чем-то еще, донельзя раздражающим. Антонина лесов не любила. Пугали они своим равнодушием, этакою отстраненностью. Да и тропы лесные — не чета городским, в них провалиться легче легкого.
Вот и…
Она тряхнула головой, пытаясь избавиться от мыслей.
— Присядешь? — Лешка глядел снисходительно, будто догадывался и о мыслях Антонины, и о страхах ее. А она вовсе даже не боялась.
Так, опасалась немного.
Опасения — это же не страх.
— Не знаешь, надолго ли мы тут? — она решила, что притворяться, будто не слышит и не видит этого… типа бессмысленно. А стало быть, глупо. Глупою же выглядеть не хотелось.
— Без понятия, но… хотя бы спокойно.
Это точно.
Лес шелестел, убаюкивая, и расползалось внутри вот такое позабытое изрядно ощущение покоя. Антонина опустилась на корень, вытянула ноги, потрогала отцовский перстень, который сидел на пальце свободно. Здесь, пожалуй, и снять получится.
Может…
— Кто ты? — спросила она человека, что устроился прямо на моховой подстилке. Сел, ноги вытянул, уставился на нее круглыми, что плошки, глазами.
— Сумеречник. Как и ты.
— Я… не совсем, чтобы… мама была, а отец — человек. Маг.
И зачем она это рассказывает? Будто оправдывается.
— Это не так и важно. Кровь ведь проснулась.
Антонина пожала плечами. Если ступила на тропу, стало быть, кровь и вправду проснулась.
— Ты просто очень молоденькая еще. И необученная, — сказал он мягко. И захотелось то ли пинка отвесить, злость вымещая, то ли расплакаться, от этой же злости. — Твоя матушка давно ушла?
— Давно.
— И ты жила одна?
— Одна.
Вот что ему, легче станет, если Антонина о своей жизни рассказывать примется? Да и нормальная у нее жизнь, не хуже, чем у прочих. Может, конечно, она и не геройствовала, и жила-то не сказать, чтобы честно, но убивать не убивала.
— Одной плохо.
— Я привыкла.
— И это плохо, что привыкла. На ту сторону вообще соваться в одиночку не след, а то и заблудиться можно.
— Чего тебе от меня надо?
— Выходи за меня.
— За тебя?! — не то чтобы Антонина удивилась. В конце концов, Тонечка была девочкою симпатичной, в нее и влюбиться можно. Но вот что-то слабо верилось.
— Нас мало осталось, — сказал Алексей серьезно. Он сидел и глядел на нее, без нежности, без любви во взгляде, но так серьезно, что от этого взгляда стало вдруг неловко. — И мне не хотелось бы, чтобы сумеречники вовсе исчезли, да и ты… ты умная. И с характером. Такую женщину сложно найти.
Это он что, хвалит?
Нет, Антонину и прежде хвалили-то, когда случалось выполнить заказ быстро.
— За дела свои не бойся, подчищу. Что до конторы, то… сотрудничать время от времени придется, это само собой, но лишний раз беспокоить не станут.
— То есть, ты из конторы?
Он склонил голову.
— И…
— Искал не тебя, но тех уродов, которые девочек на камни переводят. Нашел… получат вышку, тут думать нечего. С этой стороны вопрос закрыт… — он глянул туда, где мхи поднимались бугром, этакою кочкой до отвращения характерного вида. — Ты значилась в разработке, но возникли определенного рода вопросы…
Спина похолодела.
И руки задрожали.
Не то чтобы Антонина полагала себя всесильною, нет, она знала, что рано или поздно ею заинтересуются, но всегда полагала, что случится это еще не скоро. А если и случится, то она сумеет…
— Если я откажусь?
— Я буду огорчен. И не только я, но бояться не надо. Говорю же, нас немного осталось. Внушение сделают и отпустят. В конце концов, крови на твоих руках нет, а остальное… приглядывать станут. Вероятно, предложат работу или учебу. Или сменить место жительства, все-таки связи у тебя опасные, а потерять такую фигуру по глупости никому-то неохота.
Фигурой себя ощущать не хотелось.
— Послушай, — он тихонько вздохнул. — Я не хочу тебе врать. И не буду. Я не влюблен. Не так, чтобы до безумия. Для безумия я слишком старый и видал… от любви с ума сходить, может, и приятнее, но я не умею. И не могу обещать, что эта вот любовь случится. Ты мне симпатична. Ты красивая. И умная. Что до твоего прошлого, то вариантов у тебя было немного.
Он и про это знает?
Что он вообще знает… и неприятно, страшновато, потому как получается, что она, Антонина, оказалась слишком самоуверенной. Не почувствовала опасность, не…
— Ты выжила. И сумела не замараться в крови. Это о многом говорит. Со своей стороны я могу обещать, что буду относиться к тебе с уважением.
Наверное, это много.
Куда больше, чем получают многие женщины.
— Брак будет законен. Если хочешь, уедем.
— Куда?
— Не знаю… в Ленинград, в Москву. К морю или на север.
— Вот так просто?
— Вот так просто, — подтвердил Алексей. — На самом деле нет причин усложнять. Мне работа найдется везде. Да и… сейчас полегче стало, по сравнению с тем, как оно было после войны. Так что отпустят.
К морю.
А и вправду, почему бы не поехать к морю? Свой дом, чтобы выбеленные стены и крыша красная. Почему-то хотелось именно с красною.
Берег. Круглая галька, которую можно собирать в карманы… откуда вылезло это воспоминание? Но она, Антонина, точно знает: был и берег, и галька, и кипящий прилив, что оставлял на гальке клочья пены. Мама… мужчина рядом, лица которого не разглядеть.
— Совсем большая стала, — он подхватывает Антонину и садит себе на шею. — Видишь, корабль? Там вон, далеко… паруса…
…и они смотрели, сначала на эти паруса, потом на чаек, еще на море, которое менялось. И день этот чудесный длился и длился. А потом закончился и спрятался в памяти, чтобы выбраться в самый неподходящий момент.
Антонина сглотнула.
— К морю, — решилась она. — Сначала к морю… чем я буду заниматься?
— А чем ты хочешь?
— Не знаю, — стоило принять решение, и даже дышать легче стало. — Меня как-то никогда особо не спрашивали.
— Тогда подумай. У моря хорошо думается, — он подал руку. И Антонина коснулась зыбких холодных пальцев. — У меня есть дом в Крыму. Маленький и стоит в стороне от города. Иногда… нужно просто отдохнуть от людей и вообще… там вполне можно жить.
Жить можно везде.
Но по-разному.
— Зимой там довольно неприятно, но весна в Крыму наступает рано.
Наверное, Антонина все-таки была черствой женщиной, если ее воображение не воспользовалось ситуацией, чтобы нарисовать умилительную картину с домиком, морем и мужчиной, который… пока просто был рядом.
Пожалуй, это уже много.
Больше, чем предлагали ей те, кто был до него.
— Там хорошо отдыхать. И думать. И учиться тоже.
— Чему?
— Изнанка не только для троп годится. Это тонкий мир со своими законами. И, как в любом мире, незнание их не освобождает от ответственности.
— Ты… давно?
— Лет с семи. Но меня родители выводили. И учили… они будут рады с тобой познакомиться.
— Они живы?
Почему-то стало страшно, но его пальцы осторожно сжали руку.
— Живы, что им станется? Чем дольше существует сумеречник, тем больше у него силы. И возможностей.
— Но…
…мама ушла. Она не была сильной? Или…