МАНИТА ПРОРОЧЕСТВУЮЩАЯ
…На ужин был кефир сегодня… Вот зеркала машинный дым —
Дышу больничной преисподней, сверкаю зубом золотым…
Теченья вен — в чернильных пятнах. Во рту — соленый йодный вкус…
Схожу с ума — вполне понятно. Да вот совсем сойти боюсь.
Сестра!.. Боюсь одна — в палате… Мне закурить бы — тут нельзя…
Халат — заплата на заплате — со стула падает, скользя…
Все спят… О, тело самолета — иконной рамы черный крест…
Лечу во тьму!.. Огня охота… И бельма стекол жжет норд-вест.
Какие у стакана грани — сожму в руке — раздастся хруст…
На перекрестке умираний одна остаться я боюсь!..
Ох, шлепанцы на босу ногу… До двери, плача, добегу —
Ну, помогите ради Бога — одна я больше не могу…
Я больше не могу на свете одна! Ведь пытка это, Ад!
Я плачу так, как плачут дети, когда ведут их в детский сад!
Во тьме тяжелой матерь вижу: вот за столом сидит одна,
И сморщенною грудью дышит, хрипя, минувшая война,
А сын — на нынешней, позорной, в горящих зубьями горах,
Где звезд пылающие зерна летят в земной кровавый прах,
Где у хирурга под ножами — тугое, юное, в пыли —
Не тело корчится,
а пламя
Разрытой взрывами земли!
Провижу — все вот так и будет: ни веры нет, ни счастья нет, —
И полетят, изверясь, люди во тьму, как бабочки — на свет!
Хлеб, чай горячий на дорогу, прикрыть истертым шарфом грудь…
О, как же в мире одиноко, поймем мы все когда-нибудь!
Провижу — закричим: “Пощады!” Войдет рассудка ржавый нож
Под сердце! Да напрасно рады — ведь от безумья не уйдешь!
Нас всех, быть может, ожидает рубаха для смиренья зла, —
И плачет нянечка седая, что я похлебку разлила…
Провижу все! Что будет, чую! Все возвернется на круги…
И снова привезут больную из мировой ночной пурги
Сюда, во спящую палату, и сердце ей сожжет игла…
Она ни в чем не виновата! В том, что — дышала и жила…
Зачем живем? Зачем рожаем?! Зачем родную месим грязь?!
Зачем у гроба мы рыдаем и обнимаемся, смеясь,
Табачные целуя губы, стирая соль и пот со щек, —
Затем, что людям вечно любы те, кто устал и одинок?!
Эх, закурить бы… Табачку бы… Сестра!.. Водички бы испить!..
От страха пересохли губы. Снотворным бездны не избыть.
И, одинока и патлата, я знаю все про этот свет,
Таким пророчеством богата, что слов уже навеки нет,
А только хрипы, клокотанье меж сцепленных в тоске зубов, —
И бешеным, больным молчаньем
Кричу
про вечную любовь.
«Лечебницы глухие стены…»
Лечебницы глухие стены.
Стерильный пол. На окнах — грязь.
Сюда приходят неизменно.
Рыдая. Молча. И смеясь.
Кому-то ночью стало плохо.
А у кого недуг — в крови.
У тяжелобольной эпохи —
Острейший дефицит любви.
И так с ума безумно сходят,
О яростных грехах кричат —
Надсадно, честно, при народе,
В чистейшей белизне палат!
И уж сестра идет с уколом,
Шепча: — Ну вот и боли нет…
И видит человека голым —
Каким родился он на свет.
«Тьма стиснута беленою палатой…»
Тьма стиснута беленою палатой.
На тумбочках — печенья тихо спят.
Больные спят, разметаны, распяты.
Бессонные — в тугую тьму глядят.
Скажи мне, кто больной, а кто здоровый?..
Нас замесили. Тесто подойдет
Как раз к утру.
Вначале было Слово… —
В конце…
…уже никто не разберет…
Им — хлеб и воду! Папиросы пламя!
Им — номер на отгибе простыни!
И так об кружку застучат зубами,
Что спутаю — где мы, а где они!
И так пойму, из кружки той глотая,
Что нет границы,
что ОНИ и МЫ —
Одна любовь, едина плоть святая —
Средь саванной, январской яркой тьмы.
«Темнота. Иду по палатам…»
Темнота. Иду по палатам.
Господи! Как трудно быть проклятым!
Иней солью стекла повызвездил…
Ветер битой форточкой выстрелил…
В кромешной темнотище — хрипло, многолюдно.
Дай вынесу за тобой. Мне не трудно.
Дай простынку поправлю. Чай, мы не чужие.
Ты, с капельницей, — спокойно лежи.
А то пойдет мимо крови лекарство
В иное царство, в чужое государство…
Возьми сухарик. Дай в кружке размочу.
Самому разгрызть не по плечу.
Читаешь?.. Не ослепни…
На страницу — белую парчу —
Дай карманным фонариком посвечу…
Закури чинарик, ханурик… Я тебя люблю.
Я с тобой больничный харч делю —
А ты стакан молока мне в лицо — плесь!
…Хлеб наш насущный
Даждь нам днесь.
«Родные мои… Не плачьте…»
— Родные мои…
Не плачьте…
Я заплачу вместе с вами…
Говорите мне — кожей, руками, бровями,
а коль не можете, — то словами.
Говорите мне запахами, стонами… Я все пойму.
Эта речь — только сердцу.
Никогда — уму.
Говорите мне все!
Ваши тайны выбалтывайте —
Как сжигали живые картины, выбаливайте,
Как дитя, замотавши в тряпье неопрятное,
Под крыльцо, изукрашенное инеем, прятали,
Как, распяв невесомую нежность в сарае,
Насладившись, в покаянных слезах умирали,
Как по вене шагали афганскою бритвой…
Говорите мне все… Руганью и молитвой…
Я все знаки пойму. Я все страхи запомню.
Я посмертное ваше желанье исполню.
Для того в этот мир и пришла, чтоб заполнить
Ваших рук — пустоту.
Вашу волю — исполнить.
Я такая, как вы!
Не лечите, врачи.
…Вечный бред мой — Мария,
а пред ней — две свечи…
И как будто Мария — Елена, я,
А две свечи — сын и мать: вся оставшаяся семья…
Говорите мне, свечи!.. Трепещите, пока
Хватит вам на безумную жизнь — фитилька.
Сколько свечек таких — в сумасшедших домах —
Где в подъездах парни бьются впотьмах,
Где крадутся девчонки пещерами тьмы…
Я такая, как вы?!
Я — такая, как МЫ.
«…Мы… А что такое — мы?..»
…Мы…
А что такое — мы?..
Обнимемся в приделе тюрьмы.
Полузгаем семячки на рынке ледяном.
Забудемся в плацкарте посконным сном.
Мы…
…это слово рот прожжет.
Это — рельсовый стык. Это — тайный сход.
Это — генный и хромосомный код,
Над разгадкой которого сохнет народ:
Почему мы топим друг друга — мы —
В полынье тьмы
посреди зимы,
Почему мы любим друг друга — мы! —
Не прося ни секунды у Бога взаймы…
Трубный глас!
…Заводская сирена: репетируют Конец Света для нас.
А нас не запугаешь.
А нас не умертвишь.
В палате —
Великая Сушь.
Великая Тишь.
Коснусь тебя шершавой грешной рукой,
Баба в пятнах помады,
с глазами, текущими пьяной рекой…
«Не тронь меня. Не тронь меня…»
— Не тронь меня. Не тронь меня.
Зачем мне голову обрили?
Я б волосами пол мела…
Меня в застолья приводили.
Я там снимала подлецов.
Заманивала на квартиры.
Я хохотала: “Водка вся!..
Пошлем, дружок, еще… к таксисту?..”
И пела — вольно, голосисто.
Сияла в зеркале коса.
Духи мерцали. Пахло пиром.
Потом звонили — резко — в дверь.
При мне пытали. Я кричала!
Огромный человекозверь
Рычал: “Заткни ее сначала”.
А голова моя обрита.
А мое тело в синяках.
А оно желтое, как страх,
И лишь рубашкою прикрыто.
А там все голое… А там…
Ох, не гляди… Оно живое…
А то я, как они… завою…
И вою — всю себя отдам…
Рычанье… лепет… рокот…
…Клекот
Всех птиц — над голой головой.
Ропот. Гогот. Хохот. Вой.
И с тряпкой — санитаркин топот:
— Ежели воет — значит, живой.
«Трубы завода войной гудят…»
Трубы завода войной гудят.
Лиловой сваркой два глаза глядят.
…Я работал на заводе много лет.
Оттого я такой скелет!
Масла нету — забастовка тут как тут.