Письмо группы евреев из городов и местечек Могилевского округа Подольской губернии во ВЦИК (1924 г.) рисует жалкую картину частного жилого сектора, состоявшего из «домишек» из одной комнатушки и кухни. Они жаловались в столицу, что начальник местной милиции под страхом «антисанитарных актов» заставляет их изо дня в день чистить улицы, которые «гораздо чище, чем в Москве». Даже «проведение в местечке электричества» они рассматривали как очередной способ выкачать «последние монетки» из населения, которому «светло и без электричества»[729]. В августе 1926 г. рабочий депо Вязьма коммунист Г.Ф. Привольнев жаловался И.В. Сталину, что в «настоящее время дают квартиры более зажиточным семьям», а должны, по его мнению, обеспечивать жильем в первую очередь семьи с доходом до 10 руб. на едока[730].
С ростом городского населения в 1926 г. на одного человека в Москве по норме приходилось уже 5 кв. м жилплощади. В эти годы власти ввели практику «самоуплотнения», когда управдомы предлагали жильцам самостоятельно найти себе соседей на «излишки» площади. Что из себя представляло в эти годы подобное «уплотненное» жилище, наглядно свидетельствует воспоминание поэтессы И. Одоевцевой: «В Москве, на Басманной в квартире из шести комнат двадцать один жилец всех возрастов и всех полов живут в тесноте и в обиде:
Параллельно этому происходила переориентация быта от семейного к общественному. Жилищная политика новой власти, помимо ярко выраженной проблемы дефицита жилья, определялась рядом других, в том числе идеологических, факторов. Идеальным вариантом расселения считались появившиеся в 1918–1919 гг. дома-коммуны, призванные стать образцовыми домами для трудящихся и школой коллективизма, освободить женщину от рабского домашнего труда, приучить людей к самоуправлению и способствовать отмиранию семьи и переустройству быта. Впрочем, коммунальные проекты 1920-х годов предусматривали личное жизненное пространство семьи (спальни, ванна, реже – кухня), а коммунальное пространство предназначалось для совместной деятельности жильцов – комнаты для занятий по интересам, общественные столовые и т. п. Например, в Магнитогорске первые капитальные дома строили по проекту, который вообще не предусматривал кухонь, поскольку предполагалось, что все будут питаться в общественных столовых.
В октябре 1923 г. в Москве открылся первый дом-коммуна для рабочих завода «Динамо» без кухонь, ванн и детских комнат. Коммунальная организация жизни (одна кухня на всех и использование прихожей как места общего пользования) была не только неизбежной в условиях дефицита жилья, но и полностью отвечала новой социально-политической и идеологической системе. Более того, коммунальные идеи находили довольно широкую поддержку в рабочей среде. Так, в 1926 г. в № 4 журнала «Современная архитектура» были опубликованы результаты опросов общественного мнения о коммунальных домах. Поразительно, что, хотя все участники опроса отстаивали право на уединение, домашний уют (символом последнего выступала отдельная квартира) не относился респондентами к разряду необходимых жизненных условий.
В 1920-е годы в столице появилось еще несколько домов-коммун, хотя большинство проектов осталось на бумаге. Наиболее радикальные архитекторы предпочитали проектировать коммунальные квартиры для рабочих с общими кухнями и ванными, так как «жизнь в коммуне» требовала упразднения семьи как частной экономической общности и замены ее коллективным хозяйством. Впрочем, Экономический совет в 1927 г. постановил обратить внимание ведомств, осуществлявших жилищное строительство, на «целесообразность проведения в жизнь строительства типов домов с коллективным использованием вспомогательной площади». Таким образом, экономические требования совпадали с идеологическими декларациями: социалистический город должен преодолевать противоположность города и деревни и, главное, противостоять капиталистическому общежитию. При таком подходе место для сна, отдыха, личной гигиены и частной жизни вполне могло соответствовать одной комнате. В 1929 г. был спланирован такой настоящий дом-коммуна, принятый за образец массового строительства. Его планировка предусматривала одну общественную кухню и одно общее пространство. При этом размер комнат был минимальным, чтобы сократить время пребывания там и расширить, в свою очередь, коллективное времяпрепровождение.
Однако попытки реализовать идеи «коллективной жизни» на практике провалились: строительство домов-коммун оказалось делом дорогим, общественные столовые пустовали, в прачечных была очередь на месяц вперед. Тем не менее официальный идеал коммунальной квартиры и обобществленного быта просуществовал фактически до 1930 г. – до момента выхода постановления ЦК ВКП(б) «О работе по перестройке быта». Постановление ориентировало на строительство жилищ «переходного периода», где «формы обобществления быта могут проводиться только на основе добровольности». Разочарованию в «коллективизации быта» способствовала и смена направления в архитектуре: от конструктивизма архитекторы переходят к «сталинскому классицизму»[732].
Если совсем недавно идеалом социалистического общежития считались дома-коммуны, то Планом социалистической реконструкции и развития Москвы, утвержденным в 1934 г., намечалось строительство жилого комплекса на юго-западе столицы, где для каждой семьи предусматривалась отдельная квартира. Но и здесь, конечно, первыми приобщились к этим благам руководящие работники, высшие слои интеллигенции и передовики производства. Основная часть жителей столицы продолжала ютиться в коммуналках.
Впрочем, на местах коммунальные идеи внедрялись со значительным сдвигом по времени. К примеру, в Саратове в конце 1920-х годов был возведен трехэтажный жилой дом «Новый быт», где местами общего пользования стали не только кухни и туалеты, но и комнаты досуга. Однако жильцы (кстати, работники НКВД), «оказавшиеся сплошь почему-то строптивыми, никак не желали проводить время вместе». В итоге затея с социалистическим досугом была забыта[733].
В Харькове власти в 1920-е годы предпринимали только робкие попытки «советизировать» повседневность пролетариев согласно представлениям о социалистическом образе жизни, однако к решительным действиям они перешли только в годы первых пятилеток. Так, в 1930-е годы в 8 км от Харькова, одновременно с тракторным заводом, было начато строительство социалистического городка для рабочих, получившего название «Новый Харьков». По замыслу архитекторов, жизнь в нем должна была быть организована по новому социалистическому образцу. Поэтому в квартирах не были запроектированы кухни, а рабочие должны были питаться в общественных столовых. Планировалось, что дома будут соединены между собой (а также с клубом, столовой, библиотекой и т. д.) специальными коридорами-мостами на уровне 2-го этажа, чтобы человек, не выходя на улицу, мог перейти из одного здания в другое. Но уже с самого начала организаторы столкнулись с проблемой ресурсов для воплощения этих грандиозных планов. В результате проект «Нового Харькова» был воплощен в реальность лишь в общих чертах. Согласно плану должны были построить почти 300 домов, из которых в 1939 г. было возведено лишь 50. В 1934 г. в новых жилых корпусах проживало около 14 тыс. рабочих и членов их семей, тогда как почти 16 тыс. человек были вынуждены жить в бараках. Таким образом, во второй половине 1930-х годов строительство социалистического города было фактически прекращено, а работникам разрешили возводить на его территории индивидуальные частные дома. В Харькове было разработано еще несколько подобных проектов, но значительно менее масштабных (например, поселение «Новый быт»). Впрочем, их строительство также не было реализовано в полном объеме[734].
В целом по стране типичным жилищем рабочей семьи, состоявшей из 4–5 человек, была небольшая комната в коммуналке, нередко с одним окном. Зачастую мебель была представлена одной деревянной кроватью, двумя столами и двумя табуретами. Нередким было отсутствие матрасов, постельного белья и скатертей. Зато в изобилии присутствовали клопы, тараканы и шелуха от семечек. Попытки «окультурить» жилище сводились к наличию «кривого зеркала» и картинок на стенах. Были и еще менее приспособленные жилища, например, комната размером в 15 кв. аршин, где муж с сыном спали на полу, а жена с дочкой – на кровати. Или бывшая самоварная при гостинице с асфальтовым полом, всю меблировку которой составляли два стола, кровать, четыре стула и несколько ящиков, на которых спали дети. При этом, несмотря на низкую, на первый взгляд, квартплату, жилье (включая дрова, освещение и воду) обходилось в среднем в 15 % зарплаты рабочего[735].
Единые нормы проектирования жилья, утвержденные в 1931 г., делили все жилые дома на четыре категории, где 1-я категория – здания проспектов и площадей столицы, а 4-я – временное жилье, главным образом бараки, которое для многих жильцов стало постоянным. Отдельная квартира в 1930-е годы была наградой за особые заслуги перед государством. За исключением новых промышленных центров, большинство коммуналок 1930-х годов были не построены, а переделаны из старых отдельных квартир, что объяснялось уже не идеологией, а элементарной нехваткой жилья. При этом встречались весьма анекдотические ситуации, когда в «коммунальный» переоборудовался дореволюционный публичный дом. Если в середине 1920-х годов согласно постановлению ЦИК и СНК СССР от 27 марта 1925 г. на нужды строительства рабочих жилищ выделялось 75 % средств фонда по улучшению быта рабочих и служащих