[736], то с переходом к широкомасштабной индустриализации положение в корне изменилось. Официально индустриальный авангард имел преимущества при распределении жилья, но на практике это было трудно реализовать, так как города переживали острый жилищный кризис. Если в 1930 г. в Москве средняя норма жилплощади составляла 5,5 кв. м на человека, то к 1940 г. она снизилась почти до 4 кв. м[737].
В провинции положение с жильем нередко было и того хуже. Например, в Донбассе уже в середине 1930-х годов 40 % рабочих имели менее 2 «квадратов» жилой площади на человека[738]. Это объяснялось правом городских жилотделов подселять новых жильцов в уже занятые квартиры. Подобные «самоуплотнения», введенные постановлением ВЦИК и СНК РСФСР в 1927 г., стали одним из самых страшных кошмаров для граждан в конце 1920-х – начале 1930-х годов. В мгновение квартира, занятая одной семьей, по велению местного начальства превращалась в коммунальную. «Право на самоуплотнение» владельцы «излишков» жилой площади (более 8 кв. м) должны были реализовать в течение 3 недель, после чего вопрос о принудительном вселении решало домоуправление[739].
Правительственные учреждения утопали в просьбах и жалобах граждан на отсутствие подходящего жилища. Тридцатишестилетний ленинградский рабочий, 5 лет проживший в коридоре, умолял В.М. Молотова дать ему комнату для «построения в ней личной жизни», а дети одной московской рабочей семьи из 6 человек просили не вселять их в каморку под лестницей, без окон, общей площадью 6 «квадратов»[740]. Рабочий 9-й обувной фабрики им. Л.М. Кагановича из Днепропетровска З.Н. Червиц в письме А.Я. Вышинскому 1 января 1940 г. жаловался на проживание «в крайне тяжелых жилищных условиях» – в тесном сыром подвале. Когда обувная фабрика построила четырехэтажный дом, Червиц, несмотря на то что его просьбу о выделении квартиры поддержали Л.М. Каганович и И.В. Сталин, комнаты не получил. Зато работавший на фабрике всего 3 месяца секретарь парткома Яковлев добился отдельной квартиры. Как и директор (с весьма примечательной для общества всеобщего дефицита фамилией) Блат, отдавший свою квартиру родной сестре («барышне одинокой») и получивший трехкомнатную квартиру в новом доме. Инженер Геллер вселился в новую квартиру, а свою передал какому-то Хацкевичу, а последний свою комнату продал шурину. По сообщению Червица, было немало тех, кто «просто-напросто продали свои квартиры, заняв квартиры в новом доме»[741].
Если население старых промышленных центров жило, главным образом, в коммуналках, то на новостройках положение с жильем было просто катастрофическим: рабочие жили в землянках, палатках или бараках по нескольку семей в комнате. Да и коммуналка Магнитогорска 1930-х годов была больше похожа на барак. Она представляла собой ряд комнат, не всегда даже разделенных дверью, где жили совершенно чужие люди, с общими душевой, туалетом и кухней (иногда на 80 квартир), что порождало повседневные конфликты среди жильцов. Значительной части городских жителей, особенно из тех, кто перебрался в города в годы форсированной индустриализации, пришлось на долгие годы поселиться в подвалах и даже в землянках. В 1938 г. председатель Госплана СССР Н.А. Вознесенский, приехав в г. Ефремов Тульской области, обнаружил улицу, проходившую по склону крутого оврага и состоявшую из землянок-мазанок. Жили в этих «жилых коровниках» рабочие возведенного в городе завода синтетического каучука – новейшего и сложнейшего по тем временам химического предприятия[742].
Характерной приметой жилищной ситуации в новых индустриальных городах было то, что жилье и коммунальные услуги предоставлялись не местными советами, а предприятиями. Подобные «ведомственные городки» постепенно стали неотъемлемой чертой жизни советских рабочих семей. Когда в столице право на владение домами переходило от города к предприятиям, это вело к автоматическому выселению «посторонних» вне зависимости от того, получат они другую площадь от местного совета или нет. В 1930 г. эта политика была применена к домам, принадлежавшим угольной и сталелитейной отраслям, в 1931 г. – к домам транспортных ведомств, армии и флота, а в 1935 г. – жилому фонду НКВД (в 1939 г. эта процедура в отношении домов НКВД была повторена)[743]. Это можно рассматривать как новое своеобразное издание «черты оседлости» для рабочих разной ведомственной принадлежности.
Но чаще всего ведомственное жилье имело вид бараков или общежитий. Несмотря на то что в них обычно селили молодых неженатых рабочих, женатым рабочим с семьями тоже порой приходилось жить в них. На примере сибирского Кузнецка известно, что бараки обычно делились на большие общие спальни. Мужчины и женщины, как правило, жили в разных бараках или, по крайней мере, в разных общих комнатах. В самых больших бараках, на 100 человек, часто проживало 200 и более. Бывало, что люди занимали кровать посменно или жили на производстве в подсобных помещениях и цехах. Предприятиям дали указания поделить большие комнаты в общежитиях и бараках, чтобы жившие там семьи могли хоть как-то уединиться. Но если в Магнитогорске этот процесс к 1938 г. был почти завершен, то в целом по стране эпоха бараков так быстро не закончилась. Несмотря на постановление Моссовета 1934 г., запрещавшее строительство новых бараков в столице, к 1938 г. их число увеличилось с 5 тыс. до 52 25[744].
Приоритеты коммунального образа жизни были спровоцированы острым дефицитом жилья. Рост населения городов стал ощущаться с 1923 г., к 1926 г. городское население почти догнало уровень 1913 г., а в 1926–1939 гг. городское население в связи с индустриализацией выросло более чем в 2 раза[745]. Но урбанизация в СССР протекала при отсутствии массового жилищного строительства, т. е. обострение жилищного кризиса в 1930-е годы было прямым следствием смены установок хозяйственно-политической стратегии в связи с поворотом к форсированной индустриализации. Если в директивах XV съезда партии подчеркивалось, что жилищному строительству следует уделять чрезвычайное внимание, то уже с трибуны XVI съезда И.В. Сталин недвусмысленно дал понять, что жилищная проблема является одним из «второстепенных вопросов»[746]. В результате в 1930-е годы коммунальное жилье превращается в своеобразный социокультурный феномен. Во-первых, оно становится преобладающим типом жилища в больших городах (на каждые 100 жилищ в конце 1930-х годов приходилось чуть более 150 семей) и, во-вторых, перестает восприниматься как временное. Огромный поток переселенцев из деревни с их идеалом публичности личной жизни привел к тому, что с учетом личных домов, которые в предвоенный период составляли около трети городского жилищного фонда, около половины городских семей (а в крупных городах – и более) не имели изолированных жилищ и вынуждены были жить без элементарной бытовой изоляции.
Тем не менее дефицит жилья и долголетние очереди на него заставляли мириться с коммунальным образом жизни. Плохие жилищные условия отчасти компенсировались дешевизной жилья, так как квартплата определялась с учетом не только количества квадратных метров, но и зарплаты квартиросъемщика. В частности, в бюджетах индустриальных рабочих 1932–1933 гг. на оплату жилья уходило всего 4–5 % всех расходов семьи[747].
Но к середине 1930-х годов политика в области квартирной платы изменилась. В проекте постановления ЦИК и СНК СССР «О квартирной плате» от 20 июля 1935 г. в «целях улучшения обслуживания жилищно-бытовых нужд трудящихся и хозяйственной эксплуатации жилищного фонда, обеспечения полной его сохранности и восстановления, а также для укрепления начал хозяйственного расчета» было запланировано, что оплата жилых помещений в городах и рабочих поселках должна устанавливаться «в соответствии с качеством и степенью благоустройства помещений и на началах полной самоокупаемости жилищного хозяйства». Месячная ставка квартплаты за 1 кв. м жилой площади устанавливалась в следующих размерах: в домах, оборудованных водопроводом, канализацией, центральным отоплением, ванными и газом, – 1 руб. 30 коп.; в домах, имевших водопровод, канализацию и центральное отопление, – 1 руб. 15 коп.; в домах с водопроводом, канализацией и печным отоплением – 1 руб.; в домах, имевших лишь водопровод, – 80 коп.; в домах без всякого благоустройства – 70 коп. Но в эти ставки не входили оплата расходов на центральное отопление, оплата счетов за электричество, газоснабжение, водопровод и канализацию[748]. То есть в середине десятилетия произошло очевидное повышение квартплаты, особенно существенное для ранее льготных по классовому признаку категорий населения.
Тем не менее довольно низкая квартирная плата для рабочих, не окупавшая даже ремонта жилищ, создавала у обитателей коммуналок чувство «псевдохозяина». Кроме того, в 1930-е годы коммунальная квартира порождала массовое соглядатайство и доносительство: «Бог видит все, соседи – еще больше». Ветераны коммуналок вспоминали, что «в каждой квартире был свой сумасшедший, так же как свой пьяница, свой смутьян и свой доносчик». К середине 1930-х годов в коммуналках сложилась система правил бытового поведения, закрепленная в Правилах внутреннего распорядка, и своеобразная властная иерархия. Сменившие квартиронанимателей квартирные уполномоченные обязаны были не только выполнять функции поддержания порядка в квартире, но и сотрудничать с жилищ