Коммунальные конфорки — страница 15 из 28

Прощались со слезами, багажник был забит по завязку подарками для всех соседей.

Федор светился, не сводя глаз с еще более раздобревшей Галины. Похлопал ее по опять округлившемуся животу и, усмехнувшись, спросил:

– Ну, так уж и не нужен я тебе?

– Ти менi до сраки дверцi! – улыбнулась Галина.

* * *

Потом мы еще долго плутали по асфальтовым и грунтовым дорогам Украины. Машин было немного. Больше грузовые, иногда легковушки. Наш красный жигуленок резво шел по дороге на Киев. На переднем сиденье дремала мама, папины руки уверенно лежали на руле. Иногда он мигал фарами, чтобы поприветствовать машины с ленинградскими номерами. Мелькали высокие кроны деревьев, было уже совсем темно, глаза слипались.

Сквозь дремоту меня не покидало ощущение, что мы что-то забыли. Я даже, кажется, порывался сказать папе, чтобы он развернул машину, как будто движение назад может остановить и вернуть то, что безвозвратно промелькнуло мимо окон, осталось незамеченным, а на самом деле было бесконечно важным. Наверное, я уснул, потому что вдруг оказался один на обочине и увидел, что машина с папой и мамой проезжает мимо, а я только беззвучно открываю рот, потому что у меня пропал голос и не слушаются ноги. Я смог лишь помахать рукой габаритным огням и прочитать номерной знак: 35–10 ЛЕЩ.

Глава десятая. Приключения Алекса Шварца фон Муромца, или Drang nach Osten

Толковый словарь:

Drang nach Osten – клише, появившееся еще в кайзеровской Германии и означающее «Натиск на восток».

ГДР – Германская Демократическая Республика.

Шнель (нем. schnell) – живо.

Арбайтен (нем. arbeiten) – работать.

Яйки, млеко, брод – яйца, молоко, хлеб (так коверкали русский язык фашистские оккупанты во время Второй мировой войны).

Ефим Копелян – актер, голос которого звучит за кадром в сериале «Семнадцать мгновений весны».

Микаэл Таривердиев – композитор вышеупомянутого телесериала.


Дедушка был человеком чрезвычайно общительным. Его невозможно было послать в низок или булочную на пять минут. Кончалось тем, что или Сене, или папе приходилось за ним бежать и чуть ли не силой отрывать от какого-нибудь старого или нового знакомого, родственника или просто уставшего от дневных склок продавца.

Бабушка смеялась, что дедушка опять пошел покупать сплетни.

Он их потом не просто пересказывал – они у него обрастали новыми подробностями, да так, что уже и невозможно было понять, где правда, а где выдумка.

Если бы ангелы на потолках нашей комнаты на Воинова умели разговаривать, то сколько бы они поведали совершенно невероятных историй, которых не прочитаешь ни в одной книге и не увидишь ни в одном кино!

Жизнь была лучшим режиссером, а мы все – профессиональными актерами, живущими, а не играющими свои роли. Годы гримировали нас, одевали в костюмы, соответствующие времени и месту, город подсказывал мизансцены, а из радио и телевизора доносилось музыкальное сопровождение: или скупой и страшный стук блокадного метронома, или оркестровая музыка и эстрадные шлягеры, или пронзительные, как зубная боль, звуки утренней пионерской зорьки, которую какой-то шутник поставил в сетку вещания ровно на семь сорок, так что то ли пионерская зорька звучала с еврейским акцентом, то ли еврейские «семь сорок» с пионерским задором – понимайте и принимайте, как хотите.

Насколько достоверна история, рассказанная дедушкиным заводским приятелем, дедушкой Марии Платоновой, не знаю, но могу подтвердить, что Маша и правда вышла замуж за Алекса Шварца, потому что с их дочкой я дружил и даже был в нее немного влюблен. Через годы они опять вернулись в Германию и их следы затерялись. Круг замкнулся, потому что началась эта история во времена Великой Отечественной войны, когда Советская армия стояла на подступах к Берлину…

* * *

Алекс Шварц родился в Берлине в тысяча девятьсот сорок шестом году и был третьим ребенком сорокалетней Эрны фон Шварц.

Муж Эрны погиб в сорок третьем, оставив ее с двумя подростками, Ульрикой и Вальтером. После взятия Берлина советскими войсками аккуратная и чистоплотная Эрна устроилась работать в столовую для солдат и офицеров Советской армии, оставшихся восстанавливать разрушенную Германию. Обслуживала Эрна их, видимо, не только в столовой, потому что через год у нее родился сын, которого она назвала Алекс в честь папы-лейтенанта Алеши, а может, пехотного капитана Александра, а может, и майора танковых войск Аликперова. Сердце у Эрны было любвеобильным, вдовьи ночи жаркими, еще молодое арийское тело требовало нежности и ласки. Так и осталось непонятным, чье семя проросло в ее неразборчивых чреслах.

Шли годы, Эрна остепенилась и даже вышла замуж за героя немецкого Сопротивления и превратилась в добропорядочную бюргершу. Новый муж, Гюнтер, детей Эрны полюбил как родных, особенно младшего, Алекса, который своим полурусским происхождением напоминал Гюнтеру боевое прошлое и старых советских товарищей по подполью.

После создания ГДР в Берлин зачастили представители Советского Союза. Гюнтер всегда представлял дружественную немецкую сторону, вступил в ряды коммунистической партии Германии, и вскоре его стали отправлять в СССР как надежный и проверенный кадр.

После одной из таких поездок одурманенный советской пропагандой Гюнтер решил отправить Алекса в Ленинград учиться строительству мостов и коммунизма. Эрне не хотелось расставаться со своим любимцем, но перечить мужу она не посмела, хотя и боялась, что взыграют сильные русские гены и перетянут ее Алекса в далекий Советский Союз навсегда.

Она боялась бы еще больше, если бы знала, что привычный к конспирации Гюнтер втихаря списался со своим фронтовым товарищем, старшим и по возрасту, и по званию майором Иваном Платоновым, который в сорок пятом году был связным с германским подпольем. После войны они с Гюнтером не потеряли друг друга, переписывались и даже встречались, когда позже Гюнтер по делам партии приезжал в Ленинград. Жил Иван в Ленинградской области, в поселке Овраги, а его семья – в Ленинграде, на улице Дзержинского. Внучка Маша училась в Педиатрическом институте.

Намерения Гюнтера и Ивана были самые что ни на есть серьезные. Алекс в школе учил русский язык и объяснялся вполне прилично. Маша владела немецким в объеме школьной программы, так что как-нибудь молодые бы договорились. Впрочем, много ли слов надо, когда души и тела молодые, сердца горячие и объятия крепкие. Сумела же мама Эрна в далеком сорок пятом году договориться то ли с лейтенантом Алешей, то ли с пехотным капитаном Александром, то ли с майором танковых войск Аликперовым. Молодые не только объяснились, но и понравились друг другу настолько, что в Берлин полетели письма, в которых Алекс выспрашивал родительского благословения на брак с русской студенткой Машей Платоновой.

Гюнтер довольно потер руки, успокоил взволнованную Эрну, и молодые стали оформлять необходимые документы для вступления в законный брак. Если родительское разрешение получить удалось довольно быстро, то на отмашку КГБ и других дружественных организаций требовалось время. Молодые его зря не теряли и через пару месяцев объявили об ожидающемся прибавлении в семействе. Машеньку несильно пожурили за неосторожность, дед Иван хмыкнул в усы и на лето поселил молодежь у себя на веранде, под предлогом того, что внучке необходимы свежий воздух и витамины, а на самом деле еще и потому, что ему требовалась рабочая сила в виде молодого и здорового Алекса, который через какое-то время превратился просто в Алика.

Алик, пожив в студенческом общежитии, к тому времени, конечно, пообтесался. Его уже не корчило от загаженных до изумления туалетов с неработающим сливом и ржавых душевых кабинок, где праздником было наличие даже холодной воды. Он научился пользоваться не туалетной бумагой, а газетой, оставлявшей на белом арийском заду типографскую краску. Он научился не блевать от ливерной колбасы, и его кишечник перестал с шумом и свистом выплескивать содержимое после употребления «домашних» котлет из соседней кулинарии. После того как уснул головой в сортире, он усвоил, что градус понижать нельзя – можно запивать пиво водкой, но не наоборот, иначе через час он этим «ершом» обрыгает весь институтский коридор, и наутро его, еле живого, заставят мыть весь этаж. Словом, этот экзамен он уже мог сдать на твердую четверку. А жизнь тем временем приготовила ему новые испытания.

Пока слегка беременная Машенька употребляла свежевыжатые соки и, заботливо укутанная в плед, наслаждалась свежим воздухом, Алик пахал от забора и до обеда.

Хозяйственный Платоныч, как его окрестили дачники, славился размахом. На его участке был засажен каждый сантиметр. Он даже умудрялся проращивать чеснок между усами клубники. Целыми днями дед ходил по городу с лопатой и тяпкой. Но годы брали свое, и перекопать землю под картофельные грядки ему уже было не по плечу – сказывался артрит, заработанный от лежания в засаде прямо на холодном снегу. Хоть неизвестный солдат, он же родной отец Алика, был товарищем по оружию, и даже отчим юноши служил в дружественных войсках армии Сопротивления, Платоныч несправедливо взимал контрибуции с ни в чем не повинного будущего мужа внучки.

Ладони бедного Алика быстро покрылись кровавыми мозолями, лицо обветрилось и покраснело, он не мог разогнуться от постоянных болей в спине. Но перечить не смел, потому что боялся огорчить замученную то ли токсикозом, то ли витаминами Машеньку.

Платоныч, поначалу журивший работника за нерасторопность, вызванную скорее немецкой педантичностью, чем ленью, уже сурово покрикивал на выверяющего длину грядки чуть ли не по линейке Алика. Правда, употреблять очень уместные в сложившейся ситуации «шнель» и «арбайтен» все ж таки стеснялся. Обходился вполне понятным и не вызывающим лишних вопросов простым русским матом. Но делал это тихо, чуть ли не на ушко. Алик хоть иногда и не все понимал, только обиженно сопел и возражать не решался. Не было смысла: по-немецки не поймет, а по-русски интеллигентному Алику явно не хватало опыта, да и неудобно было перед невестой.