А вот на свадьбе Иры и Андрея в ресторане гостиницы «Октябрьской» он мастерски держал зал, честно отрабатывая выплаченный вперед немалый гонорар.
Так что первый, официальный день свадьбы, прошел весьма успешно. Хотя потом, когда Иру спрашивали, она говорила, что самым счастливым был момент, когда она сбросила невыносимо жавшие и натершие ноги туфли.
Она их позже подарила своей свидетельнице, приятельнице по курсу, Кате Жабиной, прыщавой кривоногой девочке из провинции. Неказистая внешность не помешала ей первой выйти замуж за курсанта того же училища и стать Катей Змиевской. А на свадьбе Иры Катя даже удостоилась комплимента от Эдика и про себя улыбнулась.
Добыть наряд на выход было непросто, но расторопная Катя умудрилась купить у фарцовщиков изумительной красоты польский вишневый ночной пеньюар с гофрированным воротничком, завязывающимся под горлом.
Что для советских неприхотливых девчонок были буржуазные изыски, какие там пеньюары на коммунальных кухнях или в общежитиях? Так что ночная сорочка, удачно скрывавшая уже наметившийся животик, очень даже сошла за вечерний наряд. Кроме Кати да невесты этого никто так и не понял.
Расходились уже после полуночи. Усталые ночные таксисты помогали грузиться подвыпившим гостям, все норовящим обняться с женихом, невестой и почему-то с таксистами тоже.
Ира и Андрей первую брачную ночь должны были провести на Пестеля, родители предусмотрительно оставили их одних осваивать новые, купленные на талоны, простыни, а сами поехали к нам на Воинова, где планировался второй, менее формальный день свадьбы. По дороге домой Ира попросила шофера остановиться на набережной Невы. Подобрав подол гипюрового платья, она подошла к парапету.
На следующий день после празднования дома молодая семья по распределению должна была уезжать на Камчатку, и кто знает, как скоро они вернутся домой? Она спустилась к самой воде, шофер курил в машине, опустив окно. Андрей деликатно стоял наверху, придерживая открытую дверь.
Ире перед грядущими изменениями в жизни захотелось минуту побыть наедине с собой. Она какое-то время смотрела на черную воду Невы. Потом размахнулась и бросила в воду букет роз. Река приняла букет, покрутила на месте, разобрала по цветку и понесла их дальше. Одна роза отделилась и ткнула уснувшую на воде чайку. Чайка вскинулась, крикнула горлом спросонья и полетела на другую сторону, к Петропавловской крепости, где уже спокойно спала на мокрых и холодных камнях до самого утра.
Глава шестнадцатая. Сколько яиц у синиц, или Дипломатический конфуз
На следующий день, сквозь сон, я услышал приглушенные голоса. Еще в пижаме, полусонный, я открыл дверь и сунул голову на кухню. Там уже хозяйничали бабушка, приглашенные родственники и подруги. Готовили стол для второго дня свадьбы. Конечно, что-то надо было делать загодя, например холодец. Дедушку посылали за дефицитными говяжьими ножками в низок. Холодильник забивался под завязку. В холодные зимние дни мясные и рыбные деликатесы вывешивались в форточку, доводя до обмороков соседских кошек. Дворовые собаки захлебывались лаем и слюной под окнами.
Готовый холодец заранее разливался по глубоким тарелкам, на дно которых бабушка выкладывала разрезанное на кольца крутое яйцо и звездочки из отварной морковки. Ни холодец, ни крутые яйца, ни тем более вареную морковку я терпеть не мог, поэтому меня можно было без опаски оставлять наедине с холодцом. Другое дело – бабушкина выпечка. Тут уже рот наполнялся слюной не только у меня, но и у случайных прохожих, оказавшихся под окнами в минуты, когда бабушка доставала из духовки пироги или посыпала сахарной пудрой только что извлеченный из кипящего масла хворост.
Но было одно особенное блюдо, которое вызывало у меня просто щенячий восторг. Тейглах.
Гораздо позже я узнал, что это блюдо принято готовить на еврейский Новый год, Рош ха-Шана. В нашей интернациональной семье отмечались все праздники, но поскольку педалировать еврейскую тему в Советском Союзе было небезопасно, то тейглах называли орешками в меду и готовили на многие торжества.
Накануне свадьбы бабушка вытащила свою специальную большую кастрюлю, смешала в ней мед, воду и сахар, высыпала заранее разрезанные на маленькие кусочки жгутики из теста, закрыла крышку и приложила палец к губам. По обычаю тейглах должен был готовиться в абсолютной тишине и под закрытой крышкой, а то шарики из теста могли не подняться – так, во всяком случае, говорила бабушка.
Я затих в углу, поглядывая на каминные часы в виде сидящего в кресле Бетховена. Сочинял ли он музыку, прислушиваясь к собственной глухоте, или просто задремал, я не задумывался, меня больше волновала минутная стрелка. Ровно через пятнадцать минут молчание можно будет нарушить, бабушка откроет кастрюлю, засыплет в нее орехи и еще через пару минут начнет шумовкой доставать румяные шарики и раскладывать их на большую доску, предварительно политую холодной водой.
А потом начиналось самое главное. Основными любителями тейглах были мы с папой. В день, когда орешки в меду остывали на кухне, нас было оттуда не вытащить. Я отколупывал медовые орешки в открытую, папа – втихаря. Ему попадало, мне все сходило с липких от меда рук. Чтобы сполоснуть пальцы, пришлось бы открыть воду на кухне и тем самым выдать себя, так что все дверные ручки после наших набегов были липкие и сладкие. Мама неубедительно ругалась и хватала отнекивающегося папу за руки, чтобы проверить ладони на липкость. Он подносил руки к ее лицу, а она, смеясь, целовала его сладкие пальцы. Потом папа целовал маму. Я до сих пор не уверен, так ли в действительности папа любил тейглах? Он же не был сластеной. А может, ему нравилась сама игра?
Много лет спустя, когда мамы не стало, а папа по уровню знаний еврейских традиций уже мог тягаться с историками и раввинами, он всегда отказывался от орешков в меду, виновато говоря, что это не по его части.
Последние две недели перед свадьбой весь пол был завален газетными обрезками. Вечерами старались скорее закончить все дела и собирались за столом, вооружившись ножницами, клеем и кипой фотографий Иры и Андрея.
Привычка делать стенгазеты осталась у мамы с папой с института. Сначала это были пропагандистские советские агитки, которые выпускались под неусыпным оком комсорга Иванова. Впрочем, папа умудрялся даже из этого сделать хохму. Так, над дверью в деканат повесили плакат:
«СТУДЕНТ, ПОМНИ: ВРАГ НЕ ДРЕМЛЕТ!»
Правда, проректор тут же распорядился это безобразие снять, папе попытались вкатить строгача, но он отбился, утверждая, что имел в виду исключительно бдительность и ничего, кроме бдительности. Проректор кисло согласился, потому что ему и так было чем заняться: надо было вывешивать список победителей межвузовской олимпиады по латыни, сильно смахивавший на список отъезжающих на постоянное место жительства в Израиль. Ну а что было делать, если первое, второе и третье места заняли с большим отрывом Гимельфарб, Рискин и Лихтштангоф? Проректор скрипел зубами, советовался с коллегами по кафедре, перепроверял лично работы, но сделать ничего не смог. Поздравили победителей тихо, без помпы, грамоты вручил сам проректор, а обиженный невниманием к успехам своих учеников завкафедры латыни, Иосиф Маркович Либерман, участвовать в награждении отказался, а потом вообще уволился и перевелся в Первый медицинский. Между прочим, большой специалист был, «Илиаду» на древнегреческом читал.
Газеты мама с папой делали разных размеров: иногда обходились листом ватмана, а в исключительных случаях фотографии и подписи крепили к оборотной стороне обойного рулона и стенгазета занимала всю стену. Потом рулон сворачивали и прятали на антресоли, где он пылился до какого-нибудь юбилея, а то и вообще выбрасывался после очередной генеральной уборки.
В утро свадьбы кухня постепенно наполнялась народом. Со всей парадной несли табуретки, столы, тарелки, ложки и вилки. Все возможные поверхности были заставлены полными салатницами и блюдами с деликатесами.
Дедушка был главным дегустатором. У него была привычка пробовать из всех тарелок, пока бабушка не выгоняла его из кухни.
А в комнате гости столпились у стены – до появления молодых все внимание было приковано к стенгазете.
Свадьба – это событие из ряда вон выходящее. По такому случаю в хозтоварах был выбран плотный рулон дешевых обоев такой чудовищной расцветки, что оклеить ими стены мог бы только слепой или безумец. В этот раз газета растянулась на всю длину комнаты.
Читатели организованно продвигались слева направо: сначала умилялись, глядя на голопузых малышей, от школьных лет молодых переходили к студенческим и курсантским, заканчивая выпускными вечерами и первыми совместными фотографиями новобрачных.
Под каждой фотографией красовался вырезанный из газеты или журнала заголовок. Вот интересно, сами редакторы «Известий» или «Правды» понимали, сколь двусмысленны заголовки в передовицах? Самые банальные названия статей из советской газеты придавали фотографиям новый смысл и подтекст.
Много вопросов вызвала подпись «На год раньше срока» под фото очаровательного голопузого младенца женского пола. Тетя Надя краснела и отнекивалась, но потом все-таки призналась, что поженились с отцом Ирочки они только через два года после рождения дочери, да и то потому, что без штампа их не селили в один номер в санатории. Сама Ира таким признанием была шокирована, ведь с двенадцати лет мама вела с ней воспитательные беседы на тему, что до свадьбы ни-ни и не давай поцелуя без любви!
Но это еще было сравнительно безобидно, дальше следовали более интригующие подписи.
С одной из фотографий смотрели дочерна загоревшие, по пояс раздетые курсанты на сборе картошки. Вырезка «Негры требуют работы» смотрелась очень органично, хоть была и расистской по сути. Или, например, весь курс при полном параде, на выпуске, под снимком – заголовок из «Правды»: «США готовит диверсантов».