Я поднялась в свою комнату, уже не временную, какой я воспринимала ее, приехав сюда на рождественские каникулы, а наполненную всеми моими личными вещами, что накопились за пять лет жизни в доме бабули. В общем, теперь комната стала моей, и я вполне приспособилась к здешней жизни; после двух долгих лет ежедневного ожидания того, что маман приедет за мной, мы в итоге осознали, что она уже не намерена забирать меня. По крайней мере, в ближайшем обозримом будущем. После смерти папы она вернулась в Париж – война закончилась, и многие ее друзья вернулись туда, так она сообщила в одной из тех редких почтовых открыток, что присылала мне. В то время как я писала ей первые два года каждую неделю, по воскресеньям, перед вечерним чаем. И неизменно задавала два вопроса: когда она приедет, чтобы забрать меня, и когда будет проведена папина поминальная служба? Отвечала она тоже неизменно; «Скоро, chérie, скоро. Постарайся понять, что я не могу пока вернуться в Адмирал-хаус. Каждая комната там полна тяжких воспоминаний о твоем папе…»
В общем, в конце концов я смирилась с жизнью здесь, в этом крошечном сообществе, физически и умственно отрезанном от остального мира. Даже драгоценное радио, которое бабуля раньше добросовестно слушала каждый день ради новостей с войны, очевидно, сломалось сразу после папиной смерти. Оно чудесным образом сумело воскреснуть на часок, когда передавали сообщение о победе в Европе, тогда мы обнимались с бабушкой и Дейзи и все втроем сплясали легкую джигу в гостиной. Помню, я еще спросила, что же нам праздновать, если к нам не вернется наш самый любимый человек…
– Мы должны, Поузи, найти в наших сердцах сочувствие и порадоваться, несмотря на то что наши любимые больше не с нами, – сказала бабушка.
Может, я была плохим человеком, но, когда вся деревня собралась в церковной трапезной, чтобы отметить день победы, я не смогла почувствовать в своем сердце хоть что-то, кроме ледяной глыбы пустоты.
После победы у нас мало что изменилось, хотя бабуля начала регулярно ездить в Лондон, ссылаясь на то, что ей нужно оформить какие-то «документы». Должно быть, заботы об оформлении документов были ужасно утомительными, потому что, возвращаясь, она всегда выглядела очень грустной и измученной. Мне живо запомнилось ее возвращение из последней такой поездки. Вместо того чтобы, вернувшись, как обычно, найти меня и передать какое-то привезенное угощение, она сразу удалилась в свою комнату и не выходила оттуда три дня. Когда я спрашивала, можно ли мне навестить ее, Дейзи говорила, что бабушка подхватила сильную простуду и ей не хочется заражать меня.
Тогда, помню, я решила: если у меня когда-нибудь будут дети, то, даже если я буду страдать какой-нибудь смертельной инфекцией, типа холеры, я все равно разрешу им зайти и повидать меня. Наши любимые взрослые скрывались за закрытыми дверями, ужасно переживая за хрупкое здоровье детей. И впоследствии мне довелось узнать это на собственном опыте.
Наконец бабушка появилась, и мне едва удалось подавить изумленный вздох при виде того, как она исхудала. Казалось, она действительно переболела холерой. Лицо приобрело какой-то восковой оттенок, глаза запали, как-то провалившись в глазницы. Она выглядела сильно постаревшей и растерявшей всю свою былую жизнерадостность.
– Милая Поузи, – сказала она с вымученной улыбкой, не затронувшей ее глаз, когда мы пили чай около камина в гостиной, – я прошу прощения за мои отлучки последние месяцы. Ты будешь рада узнать, что теперь они закончились. Все сделано, и мне нет необходимости теперь возвращаться в Лондон, да и впредь вряд ли понадобится. Понимаешь, детка, я просто ненавижу этот безбожный город, – содрогнувшись, изрекла она.
– Никогда не бывала там, бабуля, поэтому не могу понять.
– Ясно, хотя я уверена, что однажды ты побываешь там, поэтому лучше мне не портить заранее твое отношение, однако у меня лично не осталось добрых воспоминаний…
Она отвела в сторону взгляд своих несчастных, запавших глаз, а когда опять быстро взглянула на меня, они оживились каким-то, видимо, притворным весельем.
– Во всяком случае, что было, то прошло. И теперь настала пора смотреть в будущее. У меня есть для тебя сюрприз.
– Правда? Как интересно, – откликнулась я, не вполне понимая, как мне следует общаться с этой новой, так изменившейся бабушкой. – Спасибо.
– Не хочется портить сюрприз, заранее открывая тебе его содержимое, но я подумала, что у тебя должно остаться кое-что на память об отце. Нечто… полезное. А пока, будь добра, подбрось еще пару поленьев в камин. Нынешний холод пробирает меня до костей.
Я выполнила ее просьбу, и после того, как мы поболтали о том, что происходило в доме во время ее отсутствия – ничего особенного, хотя я поведала ей, что Дейзи, на мой взгляд, чаще, чем необходимо, угощает Билла на кухне, – бабушка пожаловалась на то, что совсем устала и ей необходимо пойти отдохнуть.
– Только сначала подойди, детка, ко мне и обними свою бабушку.
Я подошла и обняла ее, и, несмотря на то что она выглядела очень хрупкой, ее руки обхватили меня так крепко, словно, будь ее воля, она ни за что не отпустила бы меня от себя.
– Итак, Поузи, – сказала она, вставая, – будем двигаться к новым вершинам. Наш путь направлен в будущее.
Спустя три дня к нашему дому подъехал небольшой фургон. Выйдя в холл, я увидела, как крепкий мужчина перетаскивает в кабинете большие коробки. Рядом со мной появилась бабушка, и я подозрительно глянула на нее.
– Да, вот и твой сюрприз, милочка. Ступай, посмотри, а потом сможешь расставить их по своему усмотрению на книжные полки. Я освободила там для них достаточно места.
Я зашла в кабинет и сорвала толстую веревку с одной из коробок. Внутри лежали знакомые мне книги в мягких, коричневых кожаных переплетах – моя любимая Британская энциклопедия.
– Они скрасят тебе долгие и темные корнуоллские вечера, – сказала бабушка, когда я положила себе на колени один из томов. – Я покупала их для твоего отца в качестве подарков к каждому Рождеству и дню его рождения. Уверена, он захотел бы подарить их тебе.
– Спасибо, бабуля, огромное спасибо! – воскликнула я, любовно поглаживая мягкую кожу, в моих глазах заблестели слезы. – Наверняка эти книги станут самым лучшим поводом для воспоминаний о нем.
В течение следующего года я наблюдала, как бабушка медленно возвращается к тому, какой она была раньше. И хотя в глазах ее частенько сквозила грусть, я радовалась тому, что начала узнавать прежнюю бабушку, видя, как она хлопотала по дому и, когда зима пошла на убыль, перенесла свою кипучую энергию в раскинувшийся за домом сад, быстро пробуждавшийся после сезонной спячки. В свободное от занятий в школе или прогулок с друзьями время я решила помогать ей. Пока мы трудились в саду, бабушка рассказывала мне, как надо ухаживать за разными видами посаженных нами растений. В старой, обросшей лишайником теплице она показывала мне, как надо проращивать и подкармливать семена. Она даже подарила мне личный набор садовых инструментов, хранившийся в плотно сплетенной ивовой корзине.
– Когда мне становится грустно, – заявила она мне, вручая этот полезный подарок, – я начинаю копаться в нашей плодородной земле и думать о чудесах, которые она нам дарит. И это занятие неизменно поднимает мне настроение. Надеюсь, ты сможешь почувствовать то же самое.
И, к моему удивлению, ее надежды оправдались, неожиданно я осознала, что стала проводить все больше времени, либо копаясь в земле, либо роясь в бабушкиных книгах и журналах по садоводству. Дейзи взяла меня под свое крылышко на кухне, и я провела там много счастливых часов за готовкой и выпечкой разных блюд и пирожных. А еще я продолжала заниматься зарисовками растений, как просил меня папа.
Однажды в конце марта бабушка пригласила на чай викария, чтобы обсудить организацию ежегодной пасхальной игры со спрятанными яйцами (она обычно проводилась в нашем саду, потому что он был самым большим в деревне). Когда наступил день охоты за яйцами, я невольно испытала прилив гордости, поскольку все участники игры отметили, каким красивым и ухоженным выглядит наш сад.
Примерно в то время я начала получать открытки от мамы из Парижа. Очевидно, она вновь начала петь на сцене. На открытках не так много места для письма, однако, судя по содержанию ее кратких записок, мне казалось, что она вполне счастлива. Я пыталась порадоваться за нее, но из-за того что душа Поузи опустела, подобно скорлупе расколотого кокосового ореха (несмотря на то что внешне Поузи вела себя, как раньше, словно ничего не случилось), я вдруг почувствовала, что практически не способна радоваться. Бабушка частенько говорила о «душевной щедрости», и, поскольку моей душе не удавалось проявить щедрость к моей родной матери, я решила, что, должно быть, стала жутко черствой особой. А на самом деле мне просто хотелось, чтобы она оставалась такой же несчастной, как я. Разве можно быть «счастливой», когда ушел навсегда человек, которого мы обе любили больше всего на свете?
В конце концов я доверила свои чувства Кэти, и оказалось, что она, хотя никогда не уезжала дальше Бодмина (куда ездила один раз на похороны двоюродной бабушки) и ничего толком не понимала на уроках, обладала большой долей здравого смысла.
– Ну, понятно, только, может, твоя ма, Поузи, притворяется счастливой точно так же, как ты. Ты не подумала об этом? – спросила она.
И благодаря одному этому заключению жить мне стало немного легче. Маман и я, мы обе играли, притворяясь, что довольны жизнью; маман целиком посвятила себя вокалу, точно так же, как я целиком посвятила себя учебе и своему садовому участку, который бабушка выделила мне, сказав, что я могу там сажать и выращивать все, что пожелаю. Мы с маман старались изо всех сил забыть то, что пока еще мучительно вспоминали. Я подумала о бабуле и о том, какие усилия ей пришлось приложить, чтобы вернуться к нормальной жизни. Порой замечая печаль в ее глазах, я понимала только, что она продолжает страдать из-за папиной смерти. Глаз маман я не могла видеть, однако я уверена, что если бы бабушка присылала мне открытки из другой страны, то она тоже писала бы мне о чем-то радостном.