– Могу я подумать?
– Разумеется, можешь. – Фредди чмокнул меня в щеку.
– Спасибо.
Так или иначе, но в преддверии Рождества тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года я жила на редкость полной жизнью. Я испытывала полнейшее удовлетворение; у меня были замечательная работа и Фредди, заполнявший все мои жизнерадостные помыслы, тело и душу. Я даже побаивалась столь полного счастья, сознавая, что вряд ли оно может длиться вечно…
И, паря в своих счастливых облаках, я решила, что, уж хотя бы из вежливости, мне следует повидаться с маман, когда она приедет в Лондон. Поэтому в указанные ею сроки пребывания в городе я позвонила в отель «Ритц», и меня соединили с ее горничной. Я сообщила, что смогу прийти к маман на чай в ближайшую субботу. Потом отправилась на Риджент-стрит в универмаг «Суон и Эдгар» и купила себе симпатичный костюм, как говорится, на все случаи жизни.
Спустя несколько дней я на ватных ногах – жутко волнуясь – вошла в «Ритц».
– Могу я помочь вам, мадам? – спросил метрдотель, стоявший на страже в роскошном зале для чаепитий.
– Да, я ищу графа и графиню Д’Амичи.
– Да-да, мадам, они ожидают вас. Следуйте за мной.
Пока метрдотель вел меня мимо столиков с элегантно одетыми гостями, пившими чай с изысканными сэндвичами, мой взгляд порхал по их лицам в поисках матери. И вот я увидела ее, светлые волосы, собранные в затейливый пучок на затылке, идеальный макияж. Она ничуть не изменилась, не считая тройной нитки кремового жемчуга на шее и сверкающих на запястье и пальцах бриллиантов. Она сидела рядом с миниатюрным лысым мужчиной, который, на мой взгляд, выглядел вдвое старше ее самой, хотя, возможно, маман просто великолепно сохранилась.
– Поузи, дорогая моя, я хочу познакомить тебя с Алессандро, твоим отчимом.
– Cara mia[45], да ты еще красивее, чем говорила мне твоя мама. Для меня честь познакомиться с тобой.
Алессандро встал и завладел моей рукой, а я с удивлением заметила, что в его глазах блестят слезы. Я заранее решила, что он не может мне понравиться, однако меня потрясла его явная доброжелательность и то, что он, несомненно, души не чаял в моей матери.
Поглощая шампанское, бокал за бокалом, я пощипывала сэндвичи с огурцами, пока Алессандро потчевал меня историями из итальянской жизни, описывая их замечательное палаццо и летние круизы вдоль побережья Амальфи.
– Твоя мать, она просто… как же вы говорите… вел-л-ликол-л-лепна! Она наполняет мою жизнь светлой радостью!
Я смущенно опустила взгляд на свой чай, когда он поцеловал ей руку. Маман одарила его сияющей улыбкой, и я вдруг осознала, что не помню, чтобы она улыбалась так в Адмирал-хаусе.
– Ты должна приехать к нам в гости! – заявила маман, как только официанты унесли тарелки. – Рождество в палаццо восхитительно красиво, а будущим летом мы можем отправиться в плавание вдоль побережья и показать тебе самые чудесные места Италии.
– Не уверена, что меня отпустят с работы, – отговорилась я.
– Но тебе же должны дать какой-то отпуск, – возразила она. – Я… – Маман взглянула на своего мужа. – Amore mio[46], вы не могли бы оставить меня ненадолго наедине с дочерью?
– Si, certo[47]. – Поцеловав на прощание руку маман, Алессандро удалился из чайного зала.
Едва мы остались одни, она склонилась ко мне.
– Поузи, я знаю, что пропустила большую часть твоей жизни…
– Маман, я все понимаю, и вам нет нужды…
– Нет, есть, – неистово возразила она. – Ты превратилась в такую красивую, умную и сильную женщину, и я сожалею, что не имела к этому ни малейшего отношения. – Она судорожно вздохнула. – Мне хотелось бы многое объяснить тебе, но… – Она покачала головой. – Время прошло, и бессмысленно оглядываться назад. – Она похлопала меня по руке. – Chérie, пожалуйста, подумай, не сможешь ли ты приехать на Рождество в Италию, ладно?
Я вышла из «Ритца» в легком подпитии после шампанского, раздумывая, действительно ли я недооценивала свою мать; она так великолепно притворялась, что мне стало искренне жаль ее. Я поехала на автобусе домой, чтобы выветрился флер значительности этой встречи, и всю дорогу пыталась осознать, как же она так ловко обработала меня, что я едва не попалась на ее удочку. Она лишь слегка поинтересовалась моей жизнью, лишь узнала, где я жила и работала. Несмотря на то что я могла бы рассказать ей о Фредди и о том, как я люблю его, эту тему мы так и не затронули. Маман слишком увлеченно описывала собственную гламурную жизнь, как она порхала по всей Европе с Алессандро на то или другое блестящее событие. Нуждаясь в уединении, я позвонила Фредди, сообщив, что сегодня останусь на ночь в своей квартире, и устроилась с чаем в своей спальне, чтобы окончательно протрезветь и все обдумать.
И после долгих размышлений я вновь начала ожесточаться. Решила, что не желаю проводить Рождество в палаццо или ехать к ним в Италию будущим летом… Маман вовсе не пыталась загладить вину передо мной, она стремилась облегчить свое чувство вины за то, что бросила меня.
– Последние тринадцать лет, Поузи, ты прожила без нее… сможешь прожить и дальше, – упрямо сказала я, резко смахивая слезы.
Послышался стук в дверь, и Эстель, приоткрыв ее, заглянула ко мне в комнату.
– Поузи, у тебя все нормально?
Я пожала плечами.
– Могу чем-то помочь?
– Да. Как ты думаешь, можно перестать любить кого-то из родителей? Я имею в виду, можно ли по-прежнему любить их, если они поступили с тобой совершенно ужасно.
– Черт возьми, Поузи, какой сложный вопрос. – Эстель села рядом со мной на кровать. – Вероятно, Андреа с ее филологическим дипломом лучше помогла бы тебе.
– Любовь ведь не формальное понятие, верно? Ее нельзя измерить. Она просто… живет в тебе.
– Ну да, ты, конечно, права, а что до твоего вопроса, Поузи, то я просто не знаю. То есть я обожаю своих родителей, поэтому, в общем, никогда об этом не задумывалась, но, по большому счету, мне кажется, что можно выбирать друзей, но не родственников. Ты не обязана любить их, хотя уж если говорить о любви, особенно к матери, то, вероятно, она просто вечна, как бы скверно с тобой ни поступали. Она же безусловна, безоговорочна, верно?
– Да, наверное, и на самом деле это досадно, потому что я предпочла бы не любить ее.
– Неужели ваша встреча оказалась такой неприятной?
– Нет, все прошло идеально. – Я улыбнулась. – В том-то и сложность. Мне просто не хочется опять страдать по ее милости. И если она думает, что после стольких лет разлуки может легко вернуться в мою жизнь… Представляешь, она предложила мне завтра прогуляться по магазинам!
– Кстати, Поузи, возможно, это хорошая идея. Судя по тому, что ты говорила, она просто купается в деньгах.
Эстель, вечный прагматик, скромно улыбнулась.
– Нет, Эстель, я не желаю покупаться на ее подачки, ведь именно этого ей и хочется. Потом она будет думать, что мы помирились и у нас теперь прекрасные отношения.
– Ясненько. Ну, тогда радуйся тому, что она живет в Италии и будет не слишком часто появляться у тебя на пороге. Не зря же говорят: с глаз долой – из сердца вон.
– Так ты не думаешь, что я веду себя невежливо и капризничаю?
– Вовсе не думаю. Она ведь бросила тебя именно тогда, когда ты потеряла отца. И ей не удастся несколькими модными платьями искупить тринадцатилетнее отсутствие.
– Спасибо тебе, Эстель, – повернувшись к подруге, сказала я. – Честно говоря, она заставила меня чувствовать себя чертовски виноватой за то, что я не приняла ее приглашение погостить у них.
– Вот еще, Поузи, ты ни в чем не виновата. Это ей давно пора повзрослеть и повиниться, а не тебе. Ладно, мне пора бежать. У меня свидание! – просияв, сообщила Эстель.
– Ты выглядишь возбужденной. Уж не с тем ли премьером из труппы Ковент-Гардена?
– Нет, и именно поэтому я так заинтригована. Представляешь, у него есть приличная работа. Он что-то делает в Сити с акциями и облигациями. Носит строгий костюм, который мне, естественно, смертельно хочется сорвать с него, но у меня такое ощущение, что он до ужаса приличный.
– Ты имеешь в виду, что он нормальный человек?
– Да, и это так соблазнительно. – Эстель, посмеиваясь, направилась к двери. – Придется поискать свое самое благопристойное платье.
– Расскажешь все, когда увидимся в следующий раз, – крикнула я ей вслед.
– Непременно!
– Итак, Поузи, каковы твои планы на Рождество? – спросил меня Фредди, когда мы пили чай в кафе в перерыве между его субботними спектаклями, дневным и вечерним.
– Собираюсь, как обычно, к бабушке в Корнуолл, – ответила я. – А твои?
– Ох, наверное, заеду к матери на нашу обычную пару печальных деньков. Разве я не рассказывал тебе, что у нее нервы не в порядке? И с Рождества до Нового года у нее, как правило, бывают обострения. Хотя в этом году у меня, по крайней мере, есть настоящее оправдание для бегства! Мне придется продержаться с ней всего три дня, так как вплоть до Нового года у нас будут ежедневные спектакли.
Фредди мало говорил о своей домашней жизни или о детстве (а оно, как я поняла из его скудных откровений, было трудным), поэтому, хотя я восторженно рассказывала ему о папе и о том, как мы чудесно жили до его гибели на войне, я в основном старалась не впадать в подробности, вспоминая свое детство. Если мы иногда случайно и затрагивали тему детства, то Фредди обычно говорил мне, что прошлое несущественно и нам обоим надо смотреть в будущее, что меня вполне устраивало.
– Так у тебя не будет времени приехать в Корнуолл?
– К сожалению, нет, как бы ни хотелось. По твоим рассказам, ваше тамошнее Рождество представляется мне поистине райским волшебством.
– Не такое уж оно грандиозное или волшебное, Фредди, просто на редкость… праздничное, наверное. И мне, право, очень хотелось бы, чтобы ты приехал и познакомился с бабушкой.