– Даже и не знаю, что тебе сказать. Понимаешь, если бы это сделала она и это было бы связано с украденными сережками, то вряд ли она рассказала бы тебе, Валера, о них. Она вообще этой темы с сережками не касалась бы. И про видеокамеры промолчала. Ну и не хочется верить, что Вероника с Катей были воровками.
– Но если они ничего не крали, то могли просто проникнуть в вагончик, чтобы, к примеру, полюбопытствовать, примерить наряды актрисы, подушиться ее духами…
– Это запросто. Женщины вообще любят наряжаться, примерять одежду… А если они каким-то образом, разговаривая друг с другом, оскорбили Фрумину, обидели ее? Припомнили ей Водкина… Вот что сделала бы Фрумина, когда увидела бы это видео и поняла, что к ней относятся, как к… Ну, ты сам все понимаешь. Что ее ненавидят? Что она старается понравиться толпе, а толпа видит в ней обыкновенную шлюху!
– Что бы она ни сделала явно, открыто, надавала бы, к примеру, пощечин сестрам, попросила бы Водкина прогнать их из сериала, она рисковала оказаться в неприглядном положении, выложи сестры свою интерпретацию этого конфликта в интернете… Кстати говоря, у них был инстаграм?
– Да. И у Вероники, и у Кати, но вели они свои странички вяло… думаю, им не хватало материала или мотивации. Или просто достаточного образования, чтобы хотя бы писать грамотно, – вздохнул Ребров. – Но это – тема, Борис Михайлович. Хотите сказать, что если открыто Фрумина не могла с ними бороться, то, получается, решила это сделать тайно? И так, чтобы сестры, проснувшись на пустыре, поняли, кто их наказал и за что. Но они же могли и не догадаться!
– Это в лучшем случае. Потому что если бы догадались, то что бы сделали? А?
– Ну, если учесть, что они сбежали из больницы и снова вернулись в Переделкино, причем не стали обращаться в полицию и даже мне ничего не рассказали, то вполне могли бы поговорить с Фруминой и начать ее шантажировать. Хоть и тяжело мне об этом говорить, но как-то так.
– И что бы тогда предприняла Фрумина, чем бы ответила на шантаж?
– Либо заплатила бы, но тогда у нее не было бы никакой гарантии, что шантажистки оставят ее в покое, либо сделала бы так, чтобы ее уже никто не смог шантажировать. Борис Михайлович, вы хотите сказать, что это она убила Веронику с Катей?
– Не сама, не своими руками.
– Виктор Юрьев?!
– Почему бы и нет? Он мог приехать к ней с самыми благими намерениями, с подарками и цветами, собираясь сделать ей предложение, а она потребовала от него в доказательство его чувств к ней избавить ее от шантажисток.
– И он это сделал?
– Скорее всего, да. После чего где-то напился. Возможно, у нее в вагончике, после чего, не выдержав силы стресса, решил покончить с собой. Ведь машина была исправна, ты говоришь, никто не подрезал тормозные шланги…
– Тормоза были в порядке. А пистолет? Где они взяли пистолет?
– Пистолет Фрумина украла у Водкина.
– То есть подставила его!
– Да!
– Но история совершенно нереальная! Трудно себе представить, чтобы после того, как сестры потребовали денег у Фруминой, они, понимая, насколько она опасна и непредсказуема (ведь они на пустыре могли погибнуть!), спокойно сели к ней в машину.
– Они могли сесть к ней в машину только в одном случае – если бы Фрумина сказала, что они едут в банк за деньгами. Я так думаю.
– Борис Михайлович, скажите, почему вы помогаете мне? Вы, успешный адвокат и весьма востребованный, тратите на меня свое драгоценное время.
– Честно? Надоело защищать мерзавцев. С большими деньгами можно и обеспечить себе алиби, и найти свидетелей. Да ты и сам все это знаешь и понимаешь.
– Дело только в этом? А ваш переезд за город?
– Я сделал это из-за брата. Он, похоже, совсем потерялся в жизни.
– А как же ваша жена?
– Мы развелись с ней.
– Но все равно так кардинально изменить свою жизнь, все бросить…
– Всякое случается в жизни. Как сейчас модно говорить: я выгорел. Вот так.
– Понятно.
– Теперь у меня к тебе вопрос, Валера. Вот скажи, как так могло случиться, что ты, по сути, живя с девушкой, так до конца и не разобрался в ней, а ведь собирался жениться? Разве ты ничего не видел? Не чувствовал?
– Чувствовал. Но многое прощал ей, оправдывая тем, что они с сестрой… как бы это помягче выразиться, из касты неблагополучных, понимаете? Сироты. Жили с теткой. И неизвестно еще, как она к ним относилась.
– А как эта тетка умерла? Не интересовались?
– Честно говоря, нет. А что, надо было?
– Ладно, забудь…
Ребров нахмурился.
– Думаете, и там можно поискать криминал?
– Заметь, не я это сказал. Но, согласись, что с ее смертью они стали свободны и обрели жилье, автомобиль…
– Борис Михайлович, я понимаю, что вы хотите сказать, но… Это же моя Вероника!
– Извини, Валера. Говорю же, мне нельзя заниматься адвокатской деятельностью, мой цинизм просто зашкаливает. И я в каждом вижу в последнее время лишь плохое. Да мне и с людьми трудно общаться, я стал несносен. Боюсь, что это дурно скажется и на моем брате. Это пока он меня еще терпит, он все про меня знает, и мы с ним долго и много говорили обо всем этом, но я и сам не знаю, что со мной происходит. Возможно, это просто затяжная депрессия. Надо как-то взять себя в руки и успокоиться. Но пока не получается. Я постоянно пинаю нашу домработницу Женю, обижаю ее на каждом шагу. Знаю, что причиняю ей боль, но ничего не могу с собой поделать. Да меня просто бесит, что мы, погорячившись, пообещали платить ей большую зарплату, такую, как платил ей ее бывший хозяин, и вдруг выяснилось, что она совершенно не умеет готовить! Ты знаешь, что она заказывает еду для нас в ресторане?! А теперь вот Петр взялся ее опекать и сам готовит. Это нормально? Нет, деньги у нас есть и дело не в этом, но ты где-нибудь слышал, чтобы домработница не готовила? Хорошо еще, что кофе варит. Вернее, не она, а кофемашина!
– Да, проблема, – протянул Ребров исключительно из вежливости. Он думал о Веронике, вспоминал ее, и ее образ сейчас мутнел и чернел с каждым днем. Как портрет, постепенно покрывающийся плесенью.
Он, следователь, для которого работа всегда была на первом месте, чувствовал себя за это виноватым перед Вероникой с самых первых свиданий. И это отравляло и без того вялые романтические чувства.
У него и раньше были романы с другими девушками, но ни одна из них не выдерживала его долгое отсутствие. Упреки, сцены, скандалы, все это выматывало и мешало его работе, конечно, за всем этим нервным и мерзким следовал разрыв. И только Вероника ни разу не упрекнула его в том, что он уделяет ей слишком мало времени. Она всегда терпеливо ждала его вечерами, кормила ужином и считала его, между прочим, настоящим героем («Ты мой герой, Валерочка!»). Ласковая и нежная с ним, она была, как ему показалось, счастлива, когда он сделал ей предложение. А сам Ребров? Надо же быть честным хотя бы с собой! Понимала ли она, что для него брак по большей своей части стал бы скорее способом как-то наладить жизнь, упорядочить ее, наполнить ее удобствами, комфортом и, грубо говоря, горячим супом, а не грандиозным счастьем обретения настоящей любви? Ведь и особой страсти к Веронике он никогда не испытывал. Да, она нравилась ему, но в душе он считал ее обыкновенной и простой девушкой, сердце его никогда не колотилось при виде ее быстрее, как это случилось с ним всего один раз, когда он года три тому назад познакомился с очень красивой и яркой девушкой, впоследствии оказавшейся дорогой проституткой. Вот уж где разыгралась настоящая драма, все его чувства пылали, а нервы словно искрились электричеством.
Да и Вероника его, может, никогда и не любила. Потому что если бы любила, то раскрылась бы ему больше, рассказала бы о себе, о той трагедии, которая травмировала обеих сестер – об убийстве матери и их младшей сестры. Рассказала бы о том ритуале, что они совершали с Катей в Подольске, когда снимали комнату в жутком бараке, где поминали своих родных. А когда их, накачанных снотворным, выбросили на пустыре, первому рассказала бы о своей беде, и он-то уж точно помог бы им вычислить, кто это сделал. Но ведь не рассказала! Не призналась, что они натворили и чем могли разозлить кого-то. Почему? Да потому что по уши увязли в своих преступлениях, а Вероника – в грязной связи с продюсером. А еще убили случайного, можно сказать, прохожего, пьяного командировочного, и снова вместо того, чтобы попросить помощи у Реброва, просто отвезли труп в лес.
Почему, почему, зная, что он может им реально помочь, подсказать, как избежать наказания, объяснив убийство самозащитой, вместо того чтобы как-то действовать, снова поехали в Переделкино, чтобы вернуться к участию в съемках? Быть может (и в это так не хотелось верить!), им было наплевать на это убийство, и Реброва они держали при себе на всякий случай, когда им всерьез понадобится его помощь, когда их вычислят и поймают, а пока что у Вероники были другие планы: добиться роли у Водкина и раскошелить Фрумину на крупную сумму. Вот почему они старательно избегали встреч и разговоров с ним – он мог им попросту помешать в осуществлении грандиозных планов.
А если Вероника изначально приняла решение выйти за него замуж лишь потому, что он работает в Следственном комитете? Что еще они с сестрой могли натворить и чего боялись? А если они убили свою тетку?
– Валера, с тобой все в порядке? – услышал он и очнулся от невеселых мыслей. – Ты какой-то бледный. Вот ты все спрашиваешь, почему я тебе помогаю? Да потому что я просто человек, понимаешь? Живой человек, а не адвокат, который все делает за деньги. И прошу тебя – позволь мне и дальше помогать тебе. Это наполнит мое существование хотя бы каким-то смыслом. Возможно, это вернет меня к жизни, понимаешь?
– Александра Васильевна Паравина, – вдруг сказал Валерий.
– Не понял…
– Тетку их так звали. И вы правы, я должен узнать, как она умерла, нет ли там криминального следа. Вот такие дела, Борис Михайлович.
Борис между тем собрал в кучу все оставшиеся в квартире Супониных не важные на первый взгляд бумаги, документы, справки, коробку из-под шоколадных конфет со старыми письмами и открытками и уложил все это в пакет.