идели, как Джованни поднимался наверх, и никто не помнит, чтобы он оттуда спускался.
– Он в тот вечер работал в баре?
– Похоже, нет. Просто выпивал. Кажется, они с Гийомом снова подружились.
– Странные приятели завелись у тебя за время моего отсутствия.
– Не случись убийства, они не казались бы тебе такими уж странными. Впрочем, ни одного из них я не считал своим другом, кроме Джованни.
– Ты жил у него. Неужели не знаешь, мог ли он убить человека?
– Как можно это знать? Вот ты живешь со мной. Способен я на убийство?
– Ты? Конечно, нет.
– Как можно знать наверняка? Ничего ты не знаешь. Вдруг я не тот, каким кажусь.
– Я знаю, потому что, – она наклонилась и поцеловала меня, – люблю тебя.
– Я тоже любил Джованни…
– Но не так, как я, – сказала Гелла.
– Я мог убить кого-нибудь в прошлом. Откуда тебе знать?
– Чего ты так разволновался?
– А ты бы не волновалась, если б твоего друга обвиняли в убийстве, а он где-то прятался? Ты еще спрашиваешь! Что мне, по-твоему, делать? Распевать рождественские песенки?
– Не ори на меня! Просто я не знала, как много он для тебя значит.
– Он хороший человек, – сказал я, помолчав. – Тяжело знать, что на него свалилась такая беда.
Гелла подошла и нежно положила руку мне на плечо.
– Мы скоро уедем отсюда, Дэвид. И ты перестанешь себя изводить. Люди попадают в беду. Ничего не поделаешь. Не веди себя так, будто это твоя вина. Ты ни в чем не виноват.
– Знаю, что не моя! – Но звук моего голоса и взгляд Геллы заставили меня замолчать. Я с ужасом чувствовал, что вот-вот расплачусь.
Джованни не могли найти около недели. Когда над Парижем сгущались сумерки, я смотрел из окна номера и думал о Джованни, который, может быть, прячется, испуганный и замерзший, под одним из мостов и не знает, что делать дальше. Возможно, кто-то из друзей укрыл его, думал я. Иначе как его до сих пор не нашли в таком небольшом, полном полицейских городе. Иногда меня охватывал страх: а вдруг он заявится ко мне и станет умолять о помощи? Или решит убить меня? Нет, он сочтет унизительным обращаться ко мне с просьбой. А убивать меня? К чему? Зачем марать руки! Я смотрел на Геллу взглядом, молящим о помощи. Каждую ночь я словно прятал в ее теле свою вину и ужас. Во мне горела потребность в действии, и единственным возможным действием был любовный акт.
В конце концов одним ранним утром Джованни схватили на барже, стоящей у берега. Газетчики тем временем уже отправили его в Аргентину, и для всех было большим шоком узнать, что за такой большой срок он не ушел дальше Сены. Но отсутствие воровской смекалки не внушило к нему симпатии у горожан. В их глазах Джованни был не просто преступником, но еще и неумелым преступником, тупицей. Мотивом убийства считалось ограбление. Джованни действительно выгреб деньги из карманов Гийома, однако не очистил кассу и, похоже, даже не подозревал, что в другом бумажнике, который Гийом держал в шкафу, лежало сто тысяч франков. Когда Джованни поймали, деньги Гийома все еще были у него, он даже не смог их потратить. Он не ел два или три дня, очень ослабел и плохо выглядел. Его фотография была выставлена в каждом газетном киоске. С фотографии смотрело очень молодое, порочное, испуганное лицо, как будто Джованни не мог понять, как он дошел до такой жизни, откуда путь один – на гильотину. Глядя на него, я понимал, как ему хочется повернуть время вспять и как все в нем содрогается при мысли о таком конце. И, как обычно, казалось, что он взывает ко мне о помощи. В газетах рассказывалось, как Джованни каялся, просил о милосердии, обращался к Богу и, рыдая, уверял, что не собирался убивать. Там же смаковалось в мельчайших подробностях, как он это сделал, и ни слова – почему. Истинная причина была слишком страшная, неприемлемая для газет, и слишком запутанная, чтобы Джованни открыл ее.
Возможно, я единственный в Париже знал, что Джованни не хотел убивать Гийома, и понял, читая между строк, почему он это сделал. Мне вспомнился тот вечер, когда он пришел домой раньше и рассказал, как Гийом вышвырнул его на улицу. Его голос звенел у меня в ушах, он горячо рассказывал, то и дело сбиваясь, о случившемся, а в глазах у него стояли слезы. У Джованни было обостренное самолюбие, ему нравилось ощущать себя débrouillard[137], готовым противостоять каждому, я так и видел, как он развязно входит в бар Гийома. Должно быть, Джованни думал, что, спутавшись с Жаком, он покончил с периодом ученичества, а заодно и с любовью, и теперь может делать с Гийомом, что ему вздумается. Джованни и раньше мог с ним делать, что хотел, но тогда он не был бы Джованни. Жак, конечно, не преминул сообщить Гийому, что Джованни расстался с le jeune Américain[138]. Гийом мог даже посетить пару вечеринок у Жака, прибыв туда со своими приближенными, зная, как и все постоянные посетители бара, что Джованни бросил любовник, что он свободен и может пуститься во все тяжкие, как обычно и бывает. Представляю, какой праздник был в баре, когда на его пороге появился развязный и самоуверенный Джованни.
Я так и слышу разговор в баре.
– Alors, tu es revenu?[139] – Это говорит Гийом, бросая на Джованни ироничный, полный вожделения взгляд.
Джованни понимает, что Гийом не хочет вспоминать прошлое и свой неуправляемый приступ гнева, что он настроен дружественно. В то же время Джованни отвратительны лицо, голос, манеры, запах Гийома, он старается не сосредоточиваться на этом и отвечает улыбкой, от которой его тошнит. Но Гийом, конечно, ничего не замечает и предлагает Джованни выпить.
– Я слышал, тебе нужен бармен? – говорит Джованни.
– Так ты ищешь работу? А я думал, твой американский дружок подарил тебе нефтяную скважину в Техасе.
– Нет. Мой американский дружок, – и Джованни делает соответствующий жест, – испарился. – Все смеются.
– Американцы все такие. Ненадежный народ, – говорит Гийом.
– C’est vrai[140], – соглашается Джованни. Он допивает вино, смущенно глядит в сторону и машинально что-то насвистывает. А Гийом уже не может отвести от него глаз и совладать со своими руками.
– Приходи позже, к закрытию, потолкуем, – говорит он напоследок.
Джованни кивает и уходит. Думаю, встретив дружков с улицы, он смеется и выпивает с ними для храбрости. Он хочет, чтобы кто-нибудь отсоветовал ему возвращаться к Гийому и позволять себя лапать. Но приятели наперебой говорят, как богат этот глупый старый педик, как легко его облапошить – надо только повести умную игру.
На бульваре нет никого, кто мог бы с ним поговорить, спасти его. Джованни чувствует, что гибнет.
Но вот пора к Гийому. Джованни идет один, то и дело останавливается – может, сбежать? Но куда? Он всматривается в длинную, темную, извилистую улицу, будто ищет кого-то. Но улица пуста, и он идет в бар. Гийом сразу замечает его и украдкой манит к себе наверх. Джованни поднимается по лестнице. Он не чувствует под собой ног. В комнате Гийома он сразу оказывается среди цветастых шелковых тряпок, сильного запаха парфюма. Центральное место посреди этой пестроты занимает ложе хозяина.
В комнату входит Гийом, и Джованни пытается выдавить из себя улыбку. Они выпивают. Гийом дрожит от нетерпения, дряблое тело прошибает пот, а Джованни с каждым его прикосновением все больше съеживается и отодвигается. Гийом выходит, переодевается в свой шикарный, расписной халат и требует, чтобы Джованни разделся…
И вот тут Джованни окончательно понимает: это испытание ему не выдержать – даже стиснув зубы. Он заговаривает о работе. Пытается завязать разумный разговор о делах, но уже слишком поздно. Гийом как бы обволакивает его и тянет за собой – как море жертву. И тут Джованни, измученный, на грани безумия, чувствует, как море смыкается над ним, и Гийом добивается своего. Уверен, не случись этого, Джованни не убил бы хозяина бара.
Добившись своего, удовлетворенный Гийом, оставив лежать на кровати задыхающегося от отвращения Джованни, принимает деловой вид и, расхаживая по комнате, приводит разные доводы, почему Джованни не может у него работать. Но за надуманными предлогами лежит истинная причина, и оба смутно о ней догадываются: Джованни, как погасшая кинозвезда, утратил свою притягательную силу. Теперь все о нем известно, тайна раскрыта. Джованни это понимает, и гнев, копившийся все эти месяцы, нарастает при воспоминании о руках и губах Гийома. Какое-то время Джованни молча смотрит на него, а потом срывается на крик. Тот орет в ответ. С каждым новым словом у Джованни все сильнее кружится голова, а глаза застилает черная пелена. Гийом на седьмом небе от счастья и с победоносным видом ходит по комнате – никогда ему не доставалось так много без всякой платы. Он старается по максимуму использовать случившееся и наслаждается, видя, как лицо Джованни краснеет, голос дрожит, а на шее вздуваются жилы. Решив, что ситуация кардинальным образом изменилась в его пользу, Гийом говорит что-то оскорбительное – одна фраза, другая, сыплет насмешками, и вдруг в какую-то долю секунды замирает от ужаса, понимая, что зашел слишком далеко и ничего уже нельзя поправить.
Конечно, Джованни не собирался его убивать. Просто схватил и ударил, но от этого удара, от одного только прикосновения с сердца Джованни словно свалился камень, и теперь пришел его черед торжествовать победу. Вещи в комнате летели куда попало, трещали и рвались ткани, в воздухе стоял удушливый запах духов. Гийом рвался из комнаты, но Джованни не пускал его – теперь хозяин бара оказался в западне. И, наверное, в тот самый момент, когда Гийом в надежде на спасение схватился за ручку двери, Джованни прыжком настиг его, ухватил за пояс халата, мгновенно набросил пояс на шею Гийома и затянул. А потом просто держал пояс в руках, рыдал и ругался. Тем временем тело Гийома тяжелело, а затягивать пояс было все легче. Наконец Гийом рухнул. Рухнул и Джованни – он остался в той же комнате, среди тех же улиц, в том же мире, но теперь над ним нависла черная тень смерти.