од на пальцы, он останавливался, чтобы полюбоваться делом своих рук, а потом нагибался и осматривал их ноги. Некоторое время он разглядывал их, делая в уме заметки о состоянии изношенности кожи на пальцах. На тщательный осмотр уходило немало времени, поскольку многое нужно было еще осмотреть и замерить. Нужно было проверить не только изношенность ногтевых пластин и кончиков пальцев, но также и состояние кожи на сочленениях и суставах.
Не важно, насколько хорошо они бегали и насколько высоко поднимали конечности. Все равно в конце концов они уставали и тащились по гравию, асфальту, стеклу и бетону. Он радостно наблюдал за тем, как они бегут, стараясь поднимать конечности повыше, засекая секундомером время, видя их искривленные болью морды, когда они все равно проигрывали. И чем больше они бегали, тем в худшее состояние приходили их нижние конечности. Поначалу он осматривал их каждые несколько минут, чтобы высчитать, как быстро стираются волосы с их лап. А когда лапы лысели полностью, он тщательно их осматривал, пытаясь вычислить, когда сквозь израненную кожу проглянет сухожилие. И еще он постоянно делал полароидные снимки, чтобы увидеть, действительно ли кость становится белее от изношенности. И с каждым забегом кость обнажалась все больше, а он делал свои замеры, тщательно все записывая и высчитывая и радуясь тому, что цифра все увеличивается. А потом снова втыкает иглу в те места, где повреждения наиболее очевидны.
Еще он увлекся математической игрой, стараясь вычислить коэффициент соотношения скорости стирания кончиков пальцев на ногах и ногтей. Из своих вычислений он знал, насколько быстро они стираются от бега. Изобрести формулу, точно определяющую разницу, у него не получалось, но он испытывал большую радость и воодушевление от того, насколько хорошо у него получалось предсказывать результаты перед каждым забегом. И, само собой разумеется, так же, как с передними конечностями, очистка, снятие струпьев и обработка проволочной щеткой проводились медленно, неторопливо и с большим удовольствием.
Безусловно, все эти процедуры были чрезвычайно болезненными, и эти чертовы животные вопили и орали, пока с помощью плети он их не научил приличным манерам, и впоследствии они лишь тихо поскуливали и подвывали. Также, чтобы они не дергались и не вырывались, их надо было как следует стреноживать для нормального проведения различных замеров и осмотров. Он задействовал различные методы, в зависимости от настроения. Если ему хотелось послушать, как они скулят и воют, он просто приковывал их конечности к полу их будок. В таких случаях они всегда начинали дергаться, пытаясь вырваться, скулили и пронзительно визжали, особенно когда он колол их иглой. Конечно же, он был осведомлен об опасности заражения от уколов иглой, в частности, столбняком, а потому аккуратно нагревал иглу на огне свечи, чтобы быть уверенным, что игла самым тщательным образом стерилизована.
Но иногда ему приходило настроение послушать другой звук, аккомпанирующий его осмотрам, и тогда он надевал на них удушающие ошейники, привязывая их поводки к креплениям в стене. И если они начинали дергаться и вырываться, скуля и завывая, их ошейники медленно затягивались у них на шеях, и издаваемые ими звуки затихали, и очередной внезапный взрыв боли отзывался едва слышным хрипом их глоток. А он стоял и смотрел на то, как синеют их вывалившиеся языки, смотрел на выпученные глаза, в которых был только абсолютный неконтролируемый ужас, и любовался синеватым оттенком, который приобретала их кожа. Потом он ослаблял их ошейники, и процедура осмотра начиналась заново. Это были его любимые средства осмотров и замеров. Он мог долго играть с их конечностями, заставляя их скулить на самой высокой ноте как можно дольше, слушая, как постепенно, медленно их визги глохнут, переходя в горловой хрип. Дополнительного удовольствия добавляло то, как они начинали биться в судорогах, когда у них в легких заканчивался воздух. И каждый раз, ослабляя ошейники, он делал замеры отметин на их шеях, чтобы понимать, насколько туже еще можно было их затянуть. Главной целью было понять, как далеко он мог зайти, не убив их при этом. Вот с этим придется повременить. Он сделает это только тогда, когда игра ему наскучит. Тогда он просто позволит им умереть, а затем замерит отметины на их шеях, чтобы посмотреть, насколько близко они были от смерти в прошлые разы. Возможно, он просто позволит одному из них умереть, а второго оставит в живых. Но это потом. Сейчас об этом не стоило беспокоиться. Ведь можно придумать еще много разных веселых игр.
Как и всем хорошим собачкам, еду им приходилось выпрашивать. Как еще таких тупых животных можно чему-то научить? Полагаю, надо начинать с азов. Порка и электрошокер помогут в обучении. А теперь умоляйте меня, сукины дети. Нет. Нет. Не так. Он отошел, посмотрел на них, покачал головой, потом отхлестал их как следует и врезал им электрическим зарядом по яйцам. Ноги от пола не отрываем, суки. Нет. Нет. Еб вашу мать. Он засунул им в задницы по электрошокеру и несколько долгих мучительных секунд держал их включенными. Колени должны быть согнуты под углом в 45 градусов. Чертовы тупые шавки. Он тыкал электрошокерами в их задницы, хлестал их плетью, потом останавливался на минуту в раздумьях. По-другому, видимо, вы учиться не хотите. Радостное волнение наполняло его, когда он готовился к тому, чтобы научить этих чертовых шавок попрошайничать. Они научатся правильно сгибать колени и, свесив лапы, горестно заглядывать в глаза. Уж он-то их научит.
Его руки дрожали от возбуждения, когда он прикручивал один конец провода к их яйцам, а другой к вкрученному в пол штырю. Потом он натягивал проволоку так, чтобы их колени были согнуты под правильным углом. Потом он обвязывал их яйца еще одним проводом, а другой конец этого провода цеплял за потолочный крюк и затягивал так, чтобы они и на дюйм двинуться не могли без ощущения, будто их яйца зажимают тисками. Он расхаживал вокруг них подобно арт-критику, рассматривающему статую, изучая каждый дюйм проделанной работы. Его возбуждение было настолько сильным, что все его нутро дрожало от кишок до самого горла. Да, подготовка была закончена. Колени были согнуты под правильным углом, и теперь он мог сконцентрироваться на том, как им правильно держать лапы, как правильно держать голову, и на обучении тому печальному взгляду гончей, который должен всегда быть у них в глазах.
Но сначала они должны понять, что именно их ожидает, если они вздумают пошевелиться. Он сунул им в задницы по электрошокеру и, слушая их вопли, наблюдал за дергающимися в судорогах телами, отчаянно желавшими поймать момент, когда боль отступит. Он орал на них, разъясняя, что они псы, а потому должны скулить и выть, а не орать как люди, еще сильнее вдавливая электрошокер. Потом в ход шла плеть-семихвостка. Он хлестал их до тех пор, пока они не начинали выть, и только тогда откладывал в сторону плеть и выдергивал из задниц электрошокеры. Чуть отойдя назад, он любовался со стороны их мучительными рывками и судорогами, их выпученными от боли глазами. Их яйца рвали провода, а электрические разряды пробирали до кишок.
Он уселся на пол перед ними, чтобы полюбоваться их выпученными глазами и свисающими языками, с которых капала слюна. Он смеялся и смеялся, но не слишком громко, чтобы не заглушать их завывания. После долгих мучительных лет пытки они нашли наконец позицию, в которой легче переносилась боль. Их дыхание было быстрым и стесненным, и он орал на них, чтобы они дышали нормально. Он хватал электрошокер, и в их глазах появлялся ужас, а их языки быстро высовывались изо рта, и они дышали как гончие псы. Так-то лучше. Хорошие песики. Он так и сидел перед ними, уставившись на провода, затянутые на их яйцах. А потом он заметил едва заметное движение их колен, когда они попытались сохранить свое положение в безболезненной позиции, и мышцы его рта напряглись в предвкушении. Он заметил движение напряженных мышц и сухожилий в их ногах и бедрах и почувствовал болезненную борьбу, происходившую в телах его псов, когда они пытались удержать найденную с таким трудом позицию. Он слышал их молитвы о том, чтобы их мышцы не сводило судорогой. Он чувствовал, как бесконечно тянется для них время и как они в отчаянии молятся о том, чтобы провода порвались или чтобы их хозяин умер или исчез куда-нибудь и оставил их в покое. Они молились о чем-то, что могло прервать их мучения. Боже, как же приятно было чувствовать их отчаяние и безнадежность! Видеть боль не только в их глазах, но и во всем теле, в каждом мускуле и сухожилии их тел. И чем больше он чувствовал болезненную неподвижность их времени, тем незаметнее и приятнее было его собственное время. И чем сильнее их внутренности сводило спазмами боли, тем более легковесным и свободным становилось его тело. И чем дольше он наблюдал за их страданиями в их аду, тем больше осознавал и ценил свой собственный рай. Он не пытался выдумать для них новые трюки. Он был согласен нежиться в своей вселенской радости, пока они бесконечно страдают от боли.
А потом его грезы были прерваны жужжанием мухи. Он попытался от нее отмахнуться, но она снова и снова возвращалась, с жужжанием летая вокруг его лица, окончательно развеяв сладостные чары, и он яростно набросился на нее, проклиная за назойливость. Внезапно он остановился и разразился громким смехом, ошарашившим его спутанных проволокой животных. Он смеялся все громче, глядя на выражение полнейшего смятения и мрачного предчувствия на их и без того искаженных болью лицах. А он встал и сказал им, что на мёд можно поймать гораздо больше мух, чем на уксус. Он любовался гримасами на их лицах, и его собственное лицо расплывалось в широкой ухмылке. И так, усмехаясь, он стоял и смотрел на них какое-то время. Я скоро вернусь, мои дорогие лучшие друзья человека. Не скучайте тут без меня. Я ненадолго. Он громко расхохотался и вышел из их конуры. Вскоре он вернулся с банкой мёда. Встав перед ними, он открыл крышку банки и дал им понюхать содержимое. Видите? Мёд. С широчайшей ухмылкой он медленно наклонил банку и вылил мёд на их яйца и члены. Это правда. Поверьте мне. Это происходит на самом деле. С помощью мёда можно поймать гораздо больше мух, чем с помощью уксуса. Он уселся в несколько футах от них, откинулся поудобней и с довольным предвкушением стал ждать.