С нежной улыбкой он вытянул ноги и, склонив голову набок, наблюдал за их лицами и глазами. Разглядывая прекрасное выражение ужаса на их лицах, он чувствовал напряжение в их телах. Каждая мышца, каждая жила и сухожилие были напряжены со всей возможной силой в попытке сохранить неподвижность. Он тщательно и подолгу изучал их лица и глаза, поглощая каждой клеткой своего тела ту красоту, которую видел в этом только он один. Это была самая потрясающая красота, которую он когда-либо мог наблюдать воочию. И они на самом деле были прекрасными животными. Их выгнутые языки были толстыми и мокрыми, а их хрипы прекрасным музыкальным сопровождением к его волнительному состоянию. Затем к глубокому и постоянному ритму их тяжелого дыхания плавно и возвышенно присоединяется лирическая мелодия квартета мух. Их жужжание было подобно звуку виолончели, наложившемуся на четко выделяющийся пунктир басового аккомпанемента. Выпученные от боли глаза следили за их прекрасными мерцающими формами. Оооооооо… …какое потрясающее, прекрасное зрелище. Он начал подпевать низким контрапунктом, испытав наивысшее спокойствие и расслабленность, при этом не теряя возбуждения, продолжавшего пульсировать в его теле. Его голова слегка покачивалась в такт музыке, а затем его лицо озарилось широчайшей улыбкой и он начал петь – лечу на луну на прозрачных крылышках. Он смеялся и смеялся, напевая эту строчку снова и снова. Потом он перестал смеяться, сел прямо, посмотрел на своих животных и широко раскинул руки. Вот так вот бывает. Он снова рассмеялся, но быстро посерьезнел, увидев, что мухи устремились к мёду. Вот сейчас и начнется веселуха.
Его лицо моментально напряглось, он сконцентрировался, одновременно пытаясь наблюдать за происходящим с животными и стараясь увидеть каждый дюйм их тел. Его взгляд перелетал от лица к паху, от паха к ногам, потом снова к лицу, и, где бы он ни фокусировал его, тут же начинал волноваться, что упустит что-то важное в других местах. Он быстро исключил наблюдение за происходящим ниже бедер, поскольку и так ощущал бурлящее там напряжение, судороги и спазмы. Вместо этого он сконцентрировал свое внимание на их промежностях, чуть выше яиц, периодически поднимая взгляд, чтобы посмотреть на их высунутые языки и выпученные глаза. Он было подумал, что нужно бы замерить, насколько именно выпучиваются их глаза и вытягиваются языки, но отмел эту идею, боясь упустить что-то более интересное и важное.
Потом квартет прервал концерт и отдыхал, подкрепляясь мёдом, а он с упоением наблюдал за дергающимися в спазмах мышцами под аккомпанемент громкого хрипения и тяжелого дыхания. Но тут появился еще один звук. Этот звук пронизал аккомпанемент хрипов и ту лирическую мелодию, которая все еще звучала в его голове. Это было стаккато их сердец. Затем их мускулы напряглись, и эту музыку сменил наипрекраснейший звук из всех возможных. Их вопли.
Некоторое время он с упоением слушал, потом схватил электрошокер и пошел к ним. Его глаза вперились в глаза собачек, не отклоняясь ни на долю дюйма. А вот такие звуки нам не нужны. Что скажут соседи? Из него вылетела серия смешков. Сколько же миллионов они заплатили за того рембрандта? Сколько бы ни было и сколь красивой ни была та картина, ничто не сравнится по красоте с тем, что сейчас вижу я. Ничто не может быть настолько возбуждающе прекрасным, чем этот беспросветный ужас в их глазах. С ликованием он вглядывался в их глаза. В его глазах был экстаз. Он наслаждался прекрасным зрелищем и небесной музыкой жужжания мух, поедающих мёд с их гениталий, убаюкивающей какофонией их придушенных вскрикиваний, пульсирующим битом их сердец. Вы же знаете, что красота в глазах смотрящего. Его смех торжествующе возносился над музыкой, когда он снова и снова втыкал электрошокеры в их промежности, а их вопли вселяли в него все больше и больше энергии, и его тычки становились сильнее и сильнее, а потом он останавливался и созерцал это произведение искусства. Его тело дрожало от переизбытка возбуждения и энергии, и каждая клетка его существа тряслась и вибрировала, а музыка вдохновляла его действовать шокерами как дубинками. Его глаза поглощали каждую деталь живых полотен, которые он создавал, – красоту выпученных глаз, распухших языков, румянца плоти, крохотных бусин пота, блестящих, переливающихся и стекающих, капля за каплей, в выпученные глаза, обжигая их, и тягучей слюны. Он размахивал дубинками шокеров как кистями до тех пор, пока в музыкальном сопровождении не возникла необходимость в разрушительном грохочущем крещендо. Он обошел их сзади, запихнул инструменты своего творчества в их сраные задницы и крутил ими, пока не добился желаемого, и это крещендо вознесло его над самим собой, а его тело задрожало от удовольствия такой силы, что инструменты выскользнули из его рук и он медленно опустился на пол. Он не сводил глаз с торчащих из их задниц электрошокеров, пока небесная музыка не погрузила его в умиротворенное забытье. Он повернулся на бок, подложив сложенные руки под щеку. Его ноги были слегка согнуты в коленях, а тело настолько расслабленно, насколько это вообще возможно.
Он не был уверен, сколько именно продолжалась эта тренировочная программа – дни или недели. Сколько бы времени это ни заняло, она была восхитительной и чрезвычайно эффективной. Боль – лучший учитель. Во время прочих фаз обучения он просто хлестал их плетью-семихвосткой за любые ошибки, но слишком много времени не тратил – лишь возвращал их к начальному этапу. Как он не раз говорил, он просто связывал их проводами, чтобы они быстрее обучались.
Превращение копов в хороших сторожевых собак, всегда остающихся бдительными, было еще одной фазой обучения, требовавшей их подключения к проводам. Это не только было необходимо для тренировок, но и давало ему достаточно времени для отдыха. В конце концов все свелось к тому, что он стал их учить всегда держаться начеку, вне зависимости от времени суток. Поначалу он просто заходил к ним в будки посреди ночи, ничуть не заботясь о соблюдении тишины. И если они продолжали спать, он будил их плетью. Потом он уходил, предупредив их о том, чтобы они всегда начинали лаять – при каждом постороннем звуке. Это была скучная, но необходимая обязанность. Поначалу он хлестал их плетью, возвращаясь через полчаса-час, но если они не начинали гавкать, слыша звук открываемой двери, он связывал их проводами и оставлял так на ночь.
Через несколько дней он составил расписание, позволявшее максимально эффективно использовать время для отдыха и тренировок. Он оставлял их связанными в течении дня, а сам уходил спать. Через несколько дней они уже были начеку и поднимали лай, едва он приближался к двери. Он начал делать пометки в блокноте, фиксируя, насколько близко он подходил к двери, прежде чем они начинали лаять, так что теперь он располагал свидетельствами их прогресса. Наконец однажды ночью они лаяли и выли, слыша его, почти идеально, и каждый раз он находился все дальше от них, и тогда он дал им возможность отдохнуть, сняв по одному проводу с каждого. Он похвалил их и потрепал по холке. Он внимательно присматривался к ним, – облегчением было пронизано все существо собачек, – и они повалились на пол и уснули за секунду. Он тут же всыпал им плетей, сказав, чтобы они держали языки высунутыми, как и положено собакам, или он снова привяжет их проводами. Или, может, мне ваши языки прибить к полу гвоздями, если это поможет вам с послушанием? Он разразился хохотом, увидев, как они запаниковали, тотчас же вывалив языки. Он бросил им по косточке и ушел, смеясь, оставив их отдыхать.
Примерно через час он прокрался в их будку, тихо встав над ними. Псы продолжали дрыхнуть. Он покачал головой и ткнул в их задницы электрошокеры. Вы никогда не научитесь, как я погляжу. Позднее, когда он уходил, они были распяты на проводах на весь остаток ночи, чтобы полностью обратиться в слух и лаять при его приближении, и только после этого он освобождал их из мучительных пут. Он же спокойно и крепко проспал до полудня.
В конце концов, по доброте душевной и оттого, что ему наскучило одно и то же, он позволил им спать до самого утра сколько им влезет, а на следующий день приступил к новой фазе тренировок.
На самом деле он заметил, что они плохо едят. Правильно выпрашивать еду они уже научились, не без помощи проводов, конечно же, и, когда он бросал им объедки со своего стола, чаще всего они ловко подхватывали их на лету, но им еще предстояло учиться и учиться. До сих пор он позволял им пить воду из плошек, но теперь пришло время научить их делать это правильно. Он объяснил, что от них требуется, потом подвел их к их плошкам и просто сказал ублюдкам, чтобы они лакали. Через несколько часов тычков электрошокерами они научились. Периодически он проверял, как они справляются, но они были хорошими песиками и быстро осваивали новые трюки. Не то, как он им периодически со смехом говорил, яйца в проводах запутаются.
Какое-то время ушло на то, чтобы научиться закапывать и выкапывать косточку, но это было проще, чем заставить их жевать хрящ, пролежавший пару дней в земле. Однако он считал важным научить их этому как можно скорей. В будущем может и пригодиться, кто знает. Вдруг они потеряются где-нибудь в лесу и им придется питаться какими-нибудь гнилыми останками какого-нибудь дохлого животного. Собака должна суметь выжить, невзирая на обстоятельства. А еще это был хороший способ напомнить им, что они псы. Был еще один плюс в том, что им приходилось есть тухлятину. Когда он давал им сочные собачьи консервы, это казалось лакомством, и они должны были это ценить. Поначалу они не понимали, что он делает это для их же блага, сколько бы он им это ни объяснял. Гниющий и грязный хрящ почему-то вызывал у них тошноту, и они заблевывали свою еду. Он сочувствовал им и хорошо их понимал, но знал, что обязан обучить своих животных как следует. Вздыхая и чуть посмеиваясь, он привязывал их проводами так, чтобы они не могли отодвинуть свои морды дальше пары дюймов от еды. К сожалению, по-другому вы учиться не хотите. Пока это не будет съед