Портсмут находился не так уж близко от Бриджрула, но все же не на другом конце страны. И я с мучительным удовольствием предавалась мечтам о том, как сложилась бы моя жизнь, если б за той живой изгородью я оказалась с мистером Доузом.
В рамках границ простительной человеческой глупости мы постепенно стали близкими людьми. В течение короткого периода летних месяцев мы блаженствовали в счастье, которое ощущалось особенно остро, потому что сопровождалось чувством опасности. Счастье. Как просто писать это слово и вспоминать это чувство! Но не стоит пытаться глубже понять природу этого счастья, это еще одна глупость. Могу лишь сказать, что наше счастье – это был дар, и я благодарна за него.
Из нашей комнатки из листвы мы слышали, как бьются о берег волны, наблюдали, как чайки кружат в вышине, парят в потоках ветра. Если посмотреть оттуда на восток или на запад, казалось, что залив кончается, его ограничивают поросшие деревьями мысы, словно эта гигантская акватория была лишь озером, которое принадлежало только нам одним. Время от времени мы видели гадигалов или камерайгалов: они ловили рыбу с лодок, сделанных из древесной коры. Иногда внизу проходил пакетбот, направлявшийся в Парраматту или возвращавшийся оттуда; до нас доносились трепет паруса или стук весел о борта. Однажды мы видели нашего священника в корабельной шлюпке, с кормы которой свисала удочка. Но за нашей ширмой из листвы мы забывали о внешнем мире, в котором миссис Макартур и мистер Доуз были опутаны сетями невозможного.
С приближением вечера мы любовались мерцанием залива в лучах заходящего солнца; в это время суток свет словно висел среди листьев кустарников, со всех сторон на нас взирала полная тишь. С появлением на небе вечерней звезды – Венеры, как называли ее мы, астрономы, – я поднималась, собираясь уходить. И каждый раз обещала себе, что обязательно сюда вернусь. А до тех пор Венера каждый вечер будет напоминать мне об этом другом мире.
Мы никогда не говорили о мистере Макартуре. Никогда не обсуждали будущее. Мы понимали, что никакого общего будущего у нас быть не может.
Вскоре после того, как мы с мистером Доузом познали друг друга, я решила побеседовать с миссис Браун на неудобную тему. Она была проницательной женщиной, и наш заведенный порядок по четвергам – когда миссис Макартур исчезала, уходя вниз по тропинке, – наверняка давал ей пищу для размышлений. С каждой неделей я чувствовала все большую потребность сказать ей: «Только не говорите мистеру Макартуру».
Мы, как обычно, поднимались на вершину кряжа. Ханнафорд, с Эдвардом на плечах, ушел вперед. До нас доносились крики моего сына: он изображал пристава. Ханнафорд, подыгрывая ему, чеканил шаг, поворачивался кругом, останавливался, чтобы «взять на караул».
– Миссис Браун, я должна вам сказать, – начала я, – что мистер Доуз – очень необычный человек. Не компанейский. Ему больше нравится одиночество.
Я вспомнила мистера Доуза с его друзьями-гадигалами и вангалами, как он дурачился, осваивая их язык: изображал, как ест, ходил на четвереньках, чесал под мышкой – на потеху своей публике.
– Да, миссис Макартур, – отозвалась миссис Браун.
– Поэтому он предпочитает…
Я пыталась подыскать нужные слова. Сказать «предпочитает быть со мной наедине» было бы слишком откровенно.
– Предпочитает, чтобы нам не мешали. Я – нерадивая ученица, миссис Браун, постоянно отвлекаюсь!
– Понимаю, миссис Макартур.
Не послышалась ли мне в ее голосе насмешка? Однако лицо миссис Браун было спрятано за капором.
– Конечно, так не принято, – продолжала я. – Замужняя женщина…
Шедший впереди с Эдвардом на плечах Ханнафорд обернулся и остановился, ожидая нас. И миссис Браун быстро, словно теряя со мной терпение, развеяла все мои тревоги.
– Понимаю, – повторила она. – Миссис Макартур, уверяю вас, ни меня, ни Ханнафорда занятия ученицы с учителем абсолютно не касаются. Это исключительно их личное дело.
Она повернулась и посмотрела мне прямо в глаза. На несколько секунд мы перестали быть госпожой и служанкой. Мы были просто женщинами, которые понимали друг друга.
– Миссис Макартур, вы можете на нас положиться, – сказала она. – На нас с Ханнафордом. Мы понимаем, о чем вы говорите.
На нас. На нас с Ханнафордом. Занятая собственными переживаниями, я не обращала внимания на то, что видела каждый четверг, когда, преодолев подъем, возвращалась на площадку: миссис Браун и Ханнафорд тихо беседовали, сидя рядышком на камне, а Эдвард играл у их ног – милая семейная идиллия. Эти люди, несмотря на все невзгоды, не утратили того же желания, что связывало и нас с мистером Доузом, – желания найти спутника жизни. Я могла на них положиться. По доброй воле они ни за что не откажутся от возможности посидеть рядышком на вершине кряжа.
Как это ни удивительно, но мистер Макартур, казалось, не замечал, что происходит. Неужели не видел, какой счастливой и умиротворенной я возвращалась домой после занятий с мистером Доузом? Однако ему был понятен лишь животный аспект взаимоотношений между мужчиной и женщиной, поэтому ему и в голову не приходило, что люди могут испытывать нежность.
В глазах мистера Макартура, равно как и Тенча, мистер Доуз был одаренный клоун, несуразная машина для математических расчетов. Звезды, а также место, откуда можно наблюдать за ними – вот, казалось, и все, что ему нужно. Такие скромные потребности заслуживали презрения. У него не было амбиций, он не любил интриг, победа над соперником не доставляла ему радости. По мнению мистера Макартура, человек с такими недостатками едва ли мог считаться мужчиной.
На первых порах свои визиты к мистеру Доузу я оправдывала тем, что для занятий астрономией требуется модель планет, а ее не перевезешь. Когда помимо астрономии мы стали изучать ботанику, я объясняла, что выступающий в море мыс, где жил мистер Доуз, – лучшее место для наблюдения за нежными растениями, которые в районах, прилегающих к нашему поселению, давно уже вытоптали. Эти причины были признаны уважительными, и мистер Макартур не препятствовал моим еженедельным визитам в обсерваторию. Само собой подразумевалось, что Ханнафорд и миссис Браун сопровождали меня в обсерваторию, и, поскольку мистера Макартура подробности не очень интересовали, к откровенной лжи прибегать не приходилось.
Но все же изредка муж справлялся о моих еженедельных уроках, и я тогда неизменно задумывалась, не вызваны ли его вопросы подозрительностью, о которой он даже не сам догадывается. Разумеется, я сообщала ему лишь «сухую выжимку» из тех богатств, которые получала.
– Вот, например, такой интересный факт, мистер Макартур, – начинала я. – Знаете ли вы, что те растения, которые дают стручок, похожий на боб, относятся к семейству мотыльковых, а называется оно так потому, что их цветок похож на бабочку – или на мотылька?
Мистер Макартур никогда не считал нужным воспринимать информацию в объеме более одного предложения. Он всегда находил причину выйти из комнаты или вдруг погружался в чтение какой-нибудь книги, – и все, на ближайшую неделю больше ни слова о ботанике или астрономии.
В одном из своих писем Брайди я чуть не сболтнула лишнего. Это было в самый разгар нашей дружбы с мистером Доузом. Сейчас я держу это письмо в руке. Когда я его писала, думала, что просто рассказываю Брайди о разных людях, составлявших наше общество. Но теперь вспоминаю, что испытывала огромное удовольствие, стараясь изложить свои новости так, чтобы несколько раз упомянуть фамилию одного человека. «Мистер Доуз, капитан Тенч и еще несколько человек – они и составляют наш круг общения». Вполне невинная информация. И потом: «Под руководством мистера Доуза я достигла небольших успехов в ботанике». А вот в этом месте, помнится, я улыбнулась про себя: «Мистер Доуз так увлечен звездами, что он не всегда видим для глаз простых смертных». И в конце я все же не удержалась от шутки, которая будет понятна не всем: «Я была столь самонадеянна, что решила стать ученицей мистера Доуза, но вскоре поняла, что переоценила свои возможности, и теперь краснею за свою ошибку».
Краснею за свою ошибку! Читая эти поблекшие от времени строки, я улыбаюсь, вспоминая, как я радовалась, что нашла способ сообщить свою тайну, – в зашифрованном виде, как мне казалось. Я считала себя очень умной. А теперь вижу, что в этом письме правда изложена так, словно ее кричат во весь голос с крыши дома.
Миссис Браун и Ханнафорду я доверяла, но опасалась, что в поселении численностью в тысячу человек, проживающих на небольшом расчищенном пятачке среди лесов, никаких секретов быть не может. Особенно если один из его обитателей пишет книгу. С писателем водить знакомство опасно. Однажды днем мы с Тенчем случайно встретились у моста. Он остановился, чтобы поговорить со мной; я одарила его самой любезной улыбкой, какую сумела изобразить. Предупредила себя: «Будь настороже».
– Ну что, миссис М., как ваши успехи в изучении астрономии? – начал Тенч. – Мне с таким трудом удалось договориться о ваших уроках. Надеюсь, я не зря старался?
Казалось бы, вполне невинный вопрос, но Тенч никогда не задавал невинных вопросов. Неужели ему известно?
Он подошел ко мне вплотную.
– Нелегко было убедить Его Святейшество, – тихо сказал он, словно делился со мной секретом. – Мне это стоило огромных усилий, вы уж поверьте, но ради вас, моя дражайшая леди, я готов горы свернуть.
Тенч говорил пафосным тоном и смотрел на меня со страстью во взоре. Нет, не известно, заключила я. Он остановил меня у моста, чтобы расспросить о занятиях астрономией, ну и заодно изобразить из себя влюбленного лебедя. Я собралась было съязвить – не соблаговолит ли он убить ради меня дракона? – но передумала. Любую реплику, сколь бы ироничной она ни была, он воспримет как следующий шаг в ритуале флирта.
С тех пор, как капитан Тенч смутил меня прозвищем «Джек Корсет», я держалась с ним более холодно. Но он был из тех мужчин, которые считают, что ни одна женщина не сможет перед ними устоять, и, судя по его лукавым взглядам, мое охлаждение воспринимал как шаг назад перед новым сближением. Больше экзаменов он мне не устраивал. В последнее время Тенч вел себя исключительно галантно, учтиво, вежливо. Но ждал от меня следующего шага в той игре, что он затеял со мной.