Но все равно те из нас, кто пережил вместе первые, наиболее голодные годы, чувствовали между собой глубокую, тесную связь, что было недоступно вновь прибывавшим.
Мистер Уорган оставил мне своё пианино, заклиная меня продолжать занятия музыкой и не останавливаться на достигнутом. Он научил меня настраивать инструмент с помощью специального ключа, который он тоже мне оставил. Этот ключ я храню до сих пор, хотя самого пианино уже нет. Вот она, эта металлическая штуковина причудливой формы; кроме меня, никто на свете не знает, что это такое, но я храню ее в память о моем друге.
Капитан Тенч не скрывал своего нетерпения поскорее отплыть в Англию.
– Я мог бы сказать, дорогая миссис М., что думаю о нашем отъезде со смешанными чувствами, – сообщил он мне. – Но на самом деле я жду этого события с восторгом.
Тут он сообразил, что фактически признался в лживости всех своих прежних охов и ахов.
– Разумеется, если не считать расставания с вами, дражайшая леди! Это большое горе. Вы мне бесконечно дороги, ваш прелестный образ всегда будет ярко пылать в моей памяти и в моем сердце.
Должно быть, он и сам почувствовал, что переусердствовал, и, дабы придать достоверности своим словам, попросил меня подарить ему что-нибудь на память. Взял ленту, которая оторвалась с моей шляпки и теперь лежала на подоконнике, ожидая, когда ее снова пришьют, – явно рассчитывал получить ее в подарок. Но я не хотела отдавать эту ленту капитану Тенчу. Не хватало еще, чтобы он носил ее в нагрудном кармане сюртука и всем говорил: «О да. Эту ленту подарила одна дама, которая мне очень дорога. Очень. Очень дорога моему сердцу». Проигнорировав его намеки, я подарила ему нечто совсем не интимное – горсть душистого чая в бумажном кульке.
Мистер Доуз, возможно, и остался бы, как несколько других военнослужащих морской пехоты, но губернатор велел ему отбыть в Англию. По словам мистера Макартура, Доуз отказался выполнить какой-то приказ в связи с проведением карательной экспедиции против племени, проживавшем на побережье залива Ботани-Бэй. Его отсылали в Англию, где ему грозило увольнение с воинской службы за нарушение служебной этики. Мистер Макартур сказал мне, что его предадут военно-полевому суду.
Никто не задавал вопросов по поводу прекращения занятий по ботанике и астрономии. Капитан Тенч был слишком занят тем, что строил мне глазки, а мистер Макартур радовался тому, что он избавлен от лекций о семействе мотыльковых. После расставания с мистером Доузом я несколько раз случайно встречала его в поселке, но мы лишь раскланивались и проходили мимо, не глядя друг другу в глаза.
К тому времени, когда объявили дату отплытия «Горгоны», я была почти уверена, что беременна. Я посчитала по месяцам, дважды перепроверила свои расчеты, но результат выходил один и тот же: мистер Доуз никак не мог быть отцом ребенка. И я была благодарна судьбе, что знаю это точно. Мне было бы больно видеть в своем будущем ребенке черты человека, которого я любила. Радостно, но больно. В любом случае, определенность, пусть и суровая, была предпочтительнее.
По настоянию Тенча я в своем салоне устроила прощальный прием, который мистер Доуз был вынужден посетить, но мы с ним весь вечер избегали друг друга – словно исполняли печальный танец, прячась за гостями. Пытаясь развеять довольно унылое общее настроение, Тенч, как он это неоднократно делал раньше, поднял свою чашку и провозгласил тост: «За Его Величество!». А потом: «За возвращение на родину!».
Казалось бы, я должна завидовать морским пехотинцам, у которых этот тост скоро станет реальностью, но на самом деле мое представление о «родине» как-то поблекло. Я уже не могла представить себе свой дом, землю, на которой он стоял, саму себя в полосатом переднике. В памяти возникала только неясная картина дождливого дня в густом тумане.
«За возвращение на родину!» – воскликнула я вместе со всеми, но теперь этот тост не нашел отклика в моей душе.
Посыльный от мистера Доуза принес модель планетной системы, тщательно упакованную в коробку, и передал короткую записку, написанную с учетом того, что она будет прочитана не только мной. В ней мистер Доуз сухо выражал надежду, что я продолжу свои занятия. Модель планетной системы – примитивная, местами сломанная – представляет для меня большую ценность, напоминая мне о лучших качествах моей натуры. Я храню ее до сих пор.
Я получила письмо от Брайди. В нем содержался намек, что, возможно, она поняла то, что я пыталась выразить в своем письме между строк. Я всегда считала, писала мне Брайди, что мистер Макартур будет прекрасным мужем, если встретит женщину, которая подойдет ему по нраву и воспитанию. Спасибо, дорогая подруга, мысленно поблагодарила я ее, за эту вуаль, сквозь которую только я могу прочитать, что ты верно истолковала мои слова.
Теперь, накануне отбытия в Англию морских пехотинцев, я была не в силах сдержать своих чувств, сочиняя ответное письмо Брайди. Оно поплывет в Англию на «Горгоне», на том же корабле, что и мистер Доуз; и письмо, и мистер Доуз увезут с собой частичку меня.
«Мне сейчас грустно, очень грустно, – писала я. – Люди, что покинут нас завтра, занимали важное место в нашем маленьком обществе. Мы расстанемся с близкими друзьями, которых полюбили за сердечность и доброе отношение». Помнится, меня охватила безысходность: я была убеждена, что ничего никогда не изменится. От отчаяния утратив бдительность, я продолжала: «Возможно, в связи с этим у тебя возникнут сомнения в том, что я счастлива». Сомнения, боже мой! Я жаждала быть услышанной, хотя бы раз излить свои истинные чувства.
Увидев свои откровения на бумаге, я сразу поняла, что играю с огнем. Хочу я того или нет, а придется вернуть свое повествование в более безопасное русло. «Но честно тебе скажу, что с тех пор, как я обрела способность думать и анализировать, столь искренне счастливой, как сейчас, я еще никогда не была». Бедная, бедная я женщина, несу всякую чушь, лишь бы оттянуть тот момент, когда все равно придется солгать. Причем искренне.
И мной снова овладел порыв написать правду. «Да, некоторые из моих желаний не исполнились». Я физически ощущала, как пытаюсь балансировать между тем, что я пишу, и тем, что скрываю. «И, хотя мое положение неидеально, я безмерно довольна». Еще бы. Я ведь не умерла, и не изувечена. Разумеется, довольна. Безмерно довольна.
Вижу, что вопреки своей обычной манере, я выделила слишком много слов. «Искренне» подчеркнула волнистой линией; во фразе «как сейчас» оба слова написала с нажимом. «Неидеально» разбила по слогам. Слова «безмерно» и «довольна» подчеркнула жирной чертой. В конце каждой – утолщение, словно я сомневалась, что слова сами по себе справятся с этой непростой задачей – заставят адресата поверить в написанное.
Все утро того дня я остро сознавала, что «Горгона» стоит на рейде, покачивается на волнах, готовая повернуться носом на восток, в сторону бескрайнего океана. Я решила, что не пойду смотреть, как отплывает корабль, но за полчаса до отплытия вышла из дома и поспешила к гавани. Под аккомпанемент криков «ура!» и нестройную игру флейт и барабанов на борт доставляли последних отъезжающих. Я видела, как поднимают якорь, слышала, как поют матросы, вращавшие якорную лебедку, и хлопают, наполняясь ветром, поднимаемые паруса. Судно находилось довольно далеко от берега, лиц не разглядеть. Но когда корабль стал медленно набирать ход, я принялась махать платочком и заметила, как на борту несколько белых пятнышек затрепетали в ответ.
Когда корабль растворился за горизонтом и махать больше не имело смысла, я посмотрела на противоположный берег гавани и у подножья мыса, на котором жил мистер Доуз, увидела крохотную фигурку девушки. Стоя по колено в воде, она взглядом провожала корабль. Патьегаранг. Издалека трудно было определить, что это именно она, но я не сомневалась. Она не махала рукой, но пристально смотрела на корабль, словно пыталась силой чувства передать сообщение на борт.
Перед отъездом капитан Тенч говорил мне, что мистер Доуз надеется вернуться в Австралию. Продать свой офицерский патент и подать прошение о переселении в Австралию в качестве учителя, что-то вроде этого. Конечно, столь знающий учитель здесь несомненно пригодился бы. Почему этого не произошло, не знаю. Могу лишь сказать, что больше я его не видела и не надеюсь увидеть, хотя думаю о нем едва ли не каждый день.
Чувство, связывавшее нас с мистером Доузом, это не та любовь, что торжествует в романах, по прочтении которых, когда мы переворачиваем последнюю страницу, наступает удовлетворенная тишина. Буду с вами откровенна. Мы с ним, подобно другим людям, пытались увидеть сущность друг друга сквозь облака тьмы. Во мне есть много такого, о чем он никогда не узнает, и многое в нем тоже навсегда останется для меня тайной.
И все же, мистер Доуз, я бы очень хотела – очень! – еще разок посидеть рядом с вами на том камне у воды, наблюдая, как вечерняя звезда с каждой минутой разгорается все ярче, словно звон колокола, возвещая о том, что мне пора возвращаться в свой мир, запутанный и полный опасных подводных камней, – в мир, где я являюсь супругой Джона Макартура, эсквайра.
Часть 5
Игра «вдолгую» оказалась испытанием даже для мистера Макартура, его терпение было на исходе, ибо губернатор упорно противостоял давлению и не уступал требованиям пожаловать земельные угодья офицерам Корпуса Нового Южного Уэльса. Но спустя год после отплытия моряков в родные края он последовал за ними. До прибытия нового губернатора его обязанности исполнял большой поклонник мистера Макартура – майор Гроуз, Дурак Законченный.
С игрой «вдолгую» было покончено. Теперь следовало действовать быстро. Нового губернатора ждали со дня на день, и за ночь ДЗ мог запросто лишиться своей неограниченной власти. И вот, едва корабль Морского Волка скрылся из виду, ДЗ подписал документ, который так жаждал получить мистер Макартур: акт о пожаловании выбранного им земельного участка площадью сто акров в Парраматте и в придачу – каторжников для работы на нем. Один росчерк послушного пера, и мистер Макартур достиг цели, которой в Англии он добивался бы всю свою жизнь.