IV
Курт Кеннеди проснулся с двумя пустыми бутылками из-под розового вина и с больной головой. Стюардесса – он понимает, что их так больше не называют, но не может привыкнуть к «бортпроводницам», – так или иначе, эта сука унесла его выпивку, пока он спал. Не розовое, которое было в рюкзаке между его колен, а ром с колой, который он заказал и оставил недопитым, а это был международный рейс. Выпивка была бесплатной, и ты пил, сколько хотел, и никого это не волновало. Тебя не должны ограничивать. Он включил сигнал вызова над своим местом. Он собирался потребовать новую порцию, потому что не допил ту, что она унесла. Пришла стюардесса и сказала, что унесла его напиток потому, что он спал. Он сказал, что как раз напиток и помог ему заснуть, и поэтому он снова требовался ему.
Она низко наклонилась к нему:
– Мы с вами знаем, что это глупое правило, но пассажирам нельзя приносить на борт свое вино.
Пыталась умаслить его этим «мы с вами». У меня есть план, как провести время, когда слезу с этой птички, и тебя я с собой не возьму, старушка.
Ей было, наверно, сорок. Вообще-то она была приятной дамочкой, и сорок лет его не смущали. Курту было пятьдесят четыре. Женщины его возраста, сама мысль о них, вызывали у него тошноту. Хотя временами что угодно вызывало тошноту. Иногда его тошнило просто так. Он чувствовал себя не очень. Он всю ночь не ложился в Канкуне, и на его руке стояли печати порядка десяти ночных клубов. Вторую половину ночи он даже не помнил. Он помнил, как садился в чей-то джип, к кому-то даже старше и пьянее, чем он сам, и этот тип никак не мог выехать с парковки – только таранил переднюю машину, а затем заднюю и опять переднюю, пока Кеннеди не рявкнул ему перестать и не вылез из джипа, но что было потом? Он не знает. Он проснулся у себя в «Новотеле» в обоссанной одежде.
По крайней мере, он не опоздал на самолет. И даже успел принять душ, поскольку, как всякому известно, душ смывает с тебя всю гадость и приводит в форму перед дорогой. Его вырвало в раковину, из которой несло метаном. Люди ни хрена не могут сделать. Не могут даже проветрить водопровод.
Он купил в аэропорту вино потому, что мог, и еще потому, что хотел, чтобы у него была своя выпивка в самолете. У него начиналась клаустрофобия, если он сидел и ждал, пока ему принесут что-нибудь. При виде того, как тележка с напитками стоит впереди без движения, у него во рту пересыхало хуже, чем в Долине Смерти, а из-за лекарств у него во рту и без того было сухо. Он не собирался ждать, он собирался принести с собой в самолет свою выпивку, на долгий рейс из Канкуна в Сан-Франциско. Он принес две бутылки и кофейный стаканчик. Открыл одну у входа на посадку и стал наливать, не вынимая из рюкзака, как будто это был сок, проложив бутылки футболкой, чтобы не звякали.
Он бы не сказал, что нагрузился, когда сел в самолет. Он только начал расслабляться. В Канкуне он все время был на грани.
Предполагалось, что это отпуск, но каждую минуту он спрашивал себя, хорошо ли ему, и не мог решить, и это вызывало в нем тревогу, так что он принимал очередной клонозепам и ложился или вставал и шел в бар или гулять по песку, но ему жгло ноги, и он был вынужден признать, что пляжный отдых не для него и больше всего ему хочется вернуться домой и пойти в «Комнату на Марсе», чтобы увидеть Ванессу и посадить ее себе на колени. Это был единственный известный ему способ обрести мир в душе.
Каждый человек заслуживает мира. Он оставлял за скобками вопрос того, заслуживает ли кто-либо чего-либо вообще. Он нуждался в определенных вещах, чтобы чувствовать себя в норме. В числе этих вещей была Ванесса. Он нуждался в темных, тяжелых портьерах, потому что у него были проблемы со сном. Он нуждался в клонозепаме, потому что у него были проблемы с нервами. Он нуждался в оксикодоне, потому что его мучили боли. Он нуждался в алкоголе, потому что он был алкоголиком. И в деньгах он тоже нуждался, потому что у него были жилищные проблемы, и покажите ему любого, кому не нужны деньги. Он нуждался в этой девушке, потому что у него были проблемы с девушками. Или проблемы – не то слово. Просто для него все сошлось клином на ней. Ее звали Ванесса; это был ее псевдоним, но для него это было ее имя-имя, потому что именно под этим именем он узнал ее. Ванесса заполняла собой туман в его голове, делая его чем-то осязаемым и реальным. Когда он был рядом с ней, ему было хорошо. Каждый человек заслуживает, чтобы ему было хорошо. Особенно он, покуда он был собой.
– Разумеется, можно проносить вино на борт, – сказал он старой стюардессе.
Она выслушала его слова с хитрой улыбкой, прочертившей складки на ее щеках. Он указал на багажные ячейки, полные винных бутылок других пассажиров.
– К сожалению, нельзя распивать вино в самолете.
Слишком поздно, подумал он. Он уже опустошил обе бутылки: одну перед входом на посадку, а другую сразу после взлета.
Он стал уговаривать ее принести ему еще выпивки, упирая на то, что им лететь еще час, а у него пересохло во рту.
Неожиданно она согласилась, чересчур неожиданно. Она решила надуть его – он это понял, – и действительно, она принесла ему простую колу, даже не в стекле, и заявила, что там содержится ром.
Рядом с ним сидела пара, повернувшись друг к другу, как бы показывая, что они не настроены на общение, но он все равно заговорил. Иногда разговор ни о чем помогает убить время. Он стал рассказывать им о своей яхте, хотя у него не было яхты, но он уже так давно рассказывал о ней людям, что сам начал верить в это. Но они его не слушали. Так что он повернулся к пареньку по другую сторону прохода и стал рассказывать о яхте ему. Бывало, что он обращался к взрослым, как к детям, говорил мужчинам «малой», но этот малой был малой-малой, Курт это ясно видел.
Он спросил, сколько ему лет.
– Тринадцать.
– Славно.
Курт сказал это с выражением «молодец, так держать». Ребятам нравится, когда их подбадривают. Он одобрял этого паренька за то, что ему тринадцать. Тринадцать – это пубертат, когда уже встает. Ему захотелось показать пареньку фото Ванессы. Открыть ему чудесный мир женщин, которые знают, что значит быть женщинами. Не то что эта стюардесса и, наверно, большинство женщин в самолете, да и повсюду в эти дни, когда женщины совсем разучились быть женщинами. Если бы у него была с собой ее фотография, он бы ее показал пареньку. Была еще одна порноактриса, напоминавшая ее, но фото актрисы у него тоже не было.
По проходу подошла женщина и склонилась над пареньком. Тот встал с места, и его занял мужчина. Они были семьей и менялись местами. Рад познакомиться, сказал Курт, и паренек ответил, что он тоже.
Никто не хотел разговаривать с ним или, точнее, слушать его, так что он достал свою книгу, «Цыпленок и ястреб», про Вьетнам, которую пытался читать уже три года. Эта тема его занимала, потому что он давно уже рассказывал людям, что воевал во Вьетнаме, но это была неправда. Он служил в Германии. Книга была написана от лица пилота вертолета, и Курт не дочитал даже до середины. Поскольку он так медленно читал и книга была не новой и замусоленной, он держал ее в дешевом пакете на липучке. Он прочитал несколько страниц в самолете, потягивая свой ром с колой без рома, спасибо пизде-стюардессе, но книга ему не давалась. Проблема была в том, что это чтение требовало такого напряжения. Ты удерживал внимание достаточно долго, чтобы одолеть целый абзац, а за ним был другой, а за ним еще – и так без конца. Он читал эту книгу по большому счету напоказ перед остальными пассажирами, только никто не смотрел на него и как будто вообще не замечал. Он убрал «Цыпленка и ястреба» обратно в пакет. Экран перед ним не включался, так что он закрыл глаза и подумал о том, что, как только вернется домой, он сможет увидеть Ванессу.
В тот вечер, когда он вышел из такси перед своим домом, по улице стелился туман. Иногда в этом городе было так холодно, как нигде. Он был в шортах, как туристы, стоявшие гуськом в ожидании канатного трамвая на Пауэлл-стрит. Эти болваны никогда не читали о погоде в Сан-Франциско. Он знал, что будет холодно. Но ему пришлось надеть шорты, чтобы его пустили в самолет, потому что свои единственные брюки он обоссал.
На следующий день, едва проснувшись, он пошел в «Комнату на Марсе». Была суббота, и Ванесса всегда работала по субботам.
Но ее там не было.
Он уехал на неделю в Канкун, и получалось, что за это время она уволилась из «Комнаты на Марсе», если верить кассиру в прихожей. Курт был не знаком с кассиром и решил, что этот тип не понял, кто он – постоянный клиент, спустивший уйму денег в этом клубе. Он поднял взгляд на кассира – его будка стояла на платформе, как касса с фишками в казино, – и сказал ему позвать управляющего. Из-за этой платформы ты себя чувствовал коротышкой перед кассиром, такой высокой она была, хотя кассир и сам мог быть коротышкой. Вышел управляющий и пожал Курту руку. Курт был постоянным клиентом, и управляющий не мог совсем не считаться с ним. Но он сказал ему то же, что и кассир: у нас нет ни одной Ванессы в расписании. Ни одной Ванессы. Как будто могли быть разные Ванессы, и ни одна из них не работала по субботам или вообще не работала у них.
Он пошел в бар «Аллея клоунов», чтобы съесть бургер, потому что других дел у него не было. «Аллея клоунов» была в районе Северного пляжа, за углом от одного заведения, куда Кеннеди частенько захаживал до того, как узнал кое-что получше. «Комнату на Марсе» с Ванессой.
В заведении рядом с «Аллеей клоунов» имелась сцена с отдельными кабинками. По сцене прохаживались полуголые женщины, гладя-трогая себя, в то время как мужчины в кабинках вдоль сцены смотрели на них и трогали-трогали себя. Кабинки были как с обычными, так и с зеркальными стеклами, чтобы женщины на сцене, гладя-трогая себя, могли или не могли видеть, как ты трогал-трогал себя. Также ты мог выбрать, чтобы женщина смотрела тебе в глаза, или обнажиться перед ней, но за отдельную плату, как и за все в этой жизни. Курту нравилось это место, потому что он не знал ничего лучше. Но когда он начал ходить в «Комнату на Марсе», на Маркет-стрит, он больше ни разу не заглянул в это заведение с кабинками, но по-прежнему ел в «Аллее клоунов», потому что там готовили вкусные бургеры, и он мог парковать свой мотоцикл, «BMW K100», перед окнами и следить, чтобы его не свалил какой-нибудь жопоголовый, один из этих зомби, б