В свидетельстве о смерти Люсиль причиной смерти указаны разрыв селезенки и кровоизлияние. В нем также описаны сопутствующие патологии в виде портальной гипертензии и портального цирроза печени. Это нарушения в работе воротной вены, которая доставляет кровь к печени. Ее может поражать цирроз – заболевание печени, вызываемое алкоголизмом. Однако даже у пациентов с длительным циррозом печени селезенка редко разрывается без травмы. Вероятно, Люсиль либо упала, либо ее ударили. В семье было много версий о том, что же случилось с ней за пределами бара, но подробности той ночи до сих пор покрыты тайной.
Друг семьи пришел в пансион, чтобы сообщить Элу новости. Джими, которому прошлой осенью исполнилось пятнадцать, подслушал разговор и начал рыдать. Леону было всего десять, и он был скорее ошеломлен, чем опечален. Тело Люсиль перевезли в похоронное бюро в Чайнатауне, Эл одолжил машину, чтобы отвезти туда детей. Однако у бюро он передумал и не разрешил мальчикам увидеть труп матери. Он заставил их остаться в машине, а сам отправился на последнюю встречу с Люсиль. «Эл был единственным мужчиной, которого она любила, – говорила Долорес. – Она встречалась с другими, но никогда никого не любила, кроме него».
Пока они сидели в машине, Джими плакал, а Леон сдерживался, думая, что боль уйдет, если он не проявит никаких эмоций. Когда Эл вернулся, он предложил каждому мальчику по глотку виски Seagram’s Seven из фляжки в его в кармане. Все трое Хендриксов сделали по большому глотку, и Эл отвез их домой.
Похороны проходили через четыре дня в протестантской церкви. На них присутствовали приехавшая из Ванкувера Нора и около двадцати друзей Люсиль. Похороны были назначены на два часа дня в воскресенье. Когда пришло время начинать, среди собравшихся были все, кроме Эла, Джими и Леона. Священник задержал службу, надеясь, что они просто опаздывают. «Если Эл не собирается приезжать, – думали родственники Люсиль, – то, по крайней мере, у него хватит совести привести мальчиков». Через два часа после запланированного времени церемония наконец началась. Мальчики так и не появились. «Мы ждали и ждали, – говорила Долорес, – но они не пришли».
В своей автобиографии Эл объяснил, что Джими хотел поехать на похороны, но у Эла не было машины, поэтому он дал Джими деньги и сказал: «Можешь сесть на автобус». Вместо этого Джими остался плакать в своей комнате. Леон вспоминал, что они оба хотели пойти, но отец не позволил.
Когда Дороти Хардинг встретила Эла в тот вечер, она дала ему подзатыльник. «Я ненавидела его за то, что он сделал, – вспоминала она. – Я сказала, что он будет жалеть об этом всю жизнь». Что важнее, Долорес указала Элу на то, что из-за его действий Джими и Леон тоже будут страдать всю жизнь. Эл бросил: «Ну, теперь-то в этом нет смысла, все кончено». Указывая на мальчиков, которые сидели в объятиях Дороти в соседней комнате, Долорес ответила: «Может быть, для тебя это так. Но для них ничего не кончено и никогда не будет».
Джими всегда был замкнутым, но после смерти Люсиль стал еще более отстраненным. В последующие годы он редко разговаривал с кем-либо, кроме самых близких друзей. «Он стал чрезвычайно чувствительным, – вспоминала Эбони Хардинг. – Ему было очень, очень грустно». Многие также замечали, что он стал равнодушным ко всему, как будто, пережив тяжелую утрату, почувствовал, что ничто вокруг не имеет значения. Эти эмоции переросли в черту характера, которую многие замечали в его взрослой жизни: вместо того чтобы планировать наперед, он проживал каждый день так, будто тот был последним. Он оставался мечтателем, но смиренно принимал неудачи в жизни, считая их неизбежными.
Смерть Люсиль навсегда изменила отношения Джими с Элом. Даже когда Джими не знал, где мать, она незримо присутствовала в его жизни и олицетворяла какую-то надежду на иную жизнь. Запрет отца присутствовать на похоронах нанес Джими глубокую рану. «Он так и не простил его за это», – сказал Леон. Джими редко говорил о смерти матери даже с самыми близкими друзьями. Кармен Гауди узнала о случившемся от одноклассницы, Джимми Уильямс – от Леона. В своих воспоминаниях Джими начал идеализировать умершую мать, и Люсиль все чаще становилась темой его стихов и первых песен, которые он начал писать той весной. Джими всегда интересовался научной фантастикой и космосом, но к этим мальчишеским увлечениям добавилось новое – ангелы. «Мама стала для него ангелом, – говорил Леон. – Он сказал мне, что был уверен, что она всюду следовала за нами».
Однажды ночью Долорес Холл услышала шум на своем крыльце. Она схватила фонарик и отправилась на разведку. Когда она осветила крыльцо, луч света выхватил круглое лицо Джими, он сидел на стуле в углу.
– Что ты делаешь здесь так поздно ночью, Бастер? – спросила она.
– Ничего, тетушка, – ответил он.
«Он как будто потерялся, – вспоминала Долорес много лет спустя. – Он был таким замкнутым в ту ночь. Я почти никогда не видела его таким».
Долорес попыталась подбодрить его.
– Может, зайдешь? – предложила она. – Я угощу тебя чем-нибудь вкусненьким.
– О, я просто смотрю на звезды, – ответил Джими. – Я зайду позже.
– Ты думаешь о маме? – спросила она.
– Как ты узнала? – удивился он. – Когда-нибудь я снова с ней встречусь, обязательно.
– Конечно встретишься, – ответила Долорес. – Мы все там встретимся.
Казалось, напряжение, так долго терзавшее Джими, на мгновение отступило и его черты смягчились. А потом, когда чары рассеялись, он снова заговорил как мальчик, который прочитал слишком много научно-фантастических комиксов и посмотрел слишком много серий «Флэша Гордона» в кинотеатре «Атлас».
– На днях я собираюсь астрально спроецировать себя в небеса, – похвастался он. – Я отправлюсь к звездам и луне. Хочу полетать и посмотреть, как там наверху. Хочу подняться на самый верх, – сказал он, глядя на тетю, – летя от звезды к звезде.
Глава 6“Tall Cool One”Сиэтл, Вашингтонмарт 1958 – октябрь 1960
«Он так хорошо играл “Tall Cool One”,
будто был одним из The Fabulous Wailers».
Весной 1958 года Джими и Эл покинули пансион и вместе с Корнеллом и Эрнестиной Бенсон переехали в дом с двумя спальнями в районе Бикон-Хилл. Леона снова отправили в патронажную семью, но в доме площадью менее пятисот квадратных футов (около 46,5 м². – Прим. пер.) по-прежнему ютились четыре человека – Эл, Джими, Корнелл и Эрнестина.
И все же для Джими этот переезд стал отдушиной. Хотя проживание на Бикон-Хилл отдалило его от Центрального района и друзей, он стал ближе к Хардингам. Кроме того, он вернулся к Эрнестине, которая готовила ему и окружала материнской заботой. И, конечно, не последнюю роль в его настроении сыграла коллекция блюзовых пластинок. Время от времени Эрнестина водила Джими в World of Music Боба Саммерайза, где позволяла ему выбрать пластинку. Легендарный магазин славился широким выбором пластинок с блюзом и R&B. В нем также можно было найти альбомы популярных белых исполнителей, но они хранились под прилавком. Саммеррайз вел радиошоу, в котором звучали последние новинки черной музыки, и Джими был его заядлым слушателем.
Той осенью Джими исполнилось пятнадцать, и его музыкальные вкусы начали созревать. Теперь, когда он приходил в гости к Пернеллу Александеру, мальчишки ставили пластинки Элмора Джеймса и пытались подыгрывать ему на гитарах. Через друга Пернелл раздобыл им билеты на концерт Литл Ричарда, который вернулся в мир рок-н-ролла. Они приехали спозаранку и смогли проскользнуть к местам у сцены. Во время концерта оба друга были настолько активны, что Ричард узнал их, когда друг Пернелла отвел их за кулисы после шоу. «Вы те мальчики, которые много танцевали!» – воскликнул он и похлопал их по спинам. На следующий день в школе Джими рассказал всему классу о своей встрече с Литл Ричардом, но мало кто поверил его удаче. Той осенью парни также увидели Билла Доггетта.
Джими никогда не брал уроков музыки, но учился у соседских детей. В первую очередь у Рэнди Бутча Снайпса. Бутч мог играть с гитарой за спиной, подражая Ти-Боуну Уокеру, и умел воспроизводить знаменитую походку Чака Берри. Много раз после обеда Джими сидел у ног Бутча, наблюдая за его игрой и пытаясь представить, что он может делать так же.
Оценки Джими продолжали ухудшаться, движения с гитарой стали единственным делом, в котором мальчик прогрессировал. Переезд означал перевод в новую среднюю школу – уже четвертую за три года. В табеле успеваемости Джими за девятый класс было три тройки и пять двоек. Единственной хорошей новостью было то, что он провалил всего один предмет – по иронии судьбы, это была музыка. Периодически он приносил свою гитару в школу, но, по-видимому, его игра не произвела особого впечатления на учителя музыки, поскольку тот посоветовал Джими подумать о других карьерных перспективах. Незачет по музыке был не оценкой его зарождавшегося таланта, а отражением той пропасти между его музыкальными интересами – блюзом, R&B, рок-н-роллом – и теорией, которую преподавали в школах в конце 50-х годов.
Неуспеваемость Джими отчасти была следствием плачевной посещаемости. Той весной он пропустил одиннадцать учебных дней и почти каждый день опаздывал. «Не могу сказать, было ли это из-за происходящего дома или же из-за отсутствия интереса к регламентированным занятиям, – говорил Джимми Уильямс. – Джими всегда был свободной духом натурой, и школа с ее рамками ему просто не подходила».
Оценки навлекли на мальчика величайший позор юности. Все дети, с которыми он рос в начальной школе Лещи, перешли в старшую школу, а Хендрикс остался в девятом классе на второй год. Он почти никому не рассказывал об этом и лгал, когда спрашивали, в какую старшую школу он будет ходить. Большинство знавших его взрослых называли Джими смышленым ребенком. На самом деле почти все его проблемы с учебой появились из-за того, что он не старался и пропускал занятия.