Подружки Джими в то время были исключительно чернокожими, потому что тогда даже из-за флирта с белой женщиной тебя могли убить. Нашвилл был тем самым местом, где в музыкальных магазинах пластинки делились на «кантри» и «расовые», и это деление распространялось на все сферы жизни. Хотя расизм в Теннесси был менее выражен, чем в Миссисипи, где даже в 1962 году линчевание не являлось чем-то неслыханным, афроамериканцы жили в отдельном мире. Школы и дома были сегрегированы, а столовые стали общими только после масштабной сидячей забастовки за гражданские права. Джими попал в очень замкнутый круг, поскольку проводил большую часть времени в трех или четырех местных клубах, доступных для чернокожих. Когда группа отправилась в турне, ему еще раз напомнили о цвете кожи: многие заправочные станции на юге не разрешали чернокожим пользоваться туалетами. Годом ранее Медгар Эверс начал бойкотировать такие станции – его убили в июне 1963 года за активизм. Однако Джими не был ни активистом, ни чернокожим сепаратистом. Как и всегда, в центре его внимания была только музыка, и она, по его мнению, не имела цвета. В том году у белой аудитории стал популярен серф, Джими нравилось практиковать его на гитаре, но товарищи по группе подняли на смех его предложение включить подобную ересь в сеты.
Игра на гитаре была главным занятием в жизни Джими в том году. Он репетировал дни напролет, ложился спать с гитарой на груди, а проснувшись, снова начинал репетировать. Пытаясь выкроить еще больше времени для тренировок, он иногда покупал дешевые наркотики, чтобы не спать всю ночь. Тогда Джимми стал регулярно употреблять запрещенные вещества. Амфетамин стоил недорого и бодрил лучше кофе. Среди музыкантов была распространена марихуана, но Джими она была не по карману.
Из-за одержимости гитарой в Кларксвилле Джими дали прозвище Шарики (англ. Marbles). Его называли так потому, что люди думали, что от чрезмерной практики он сошел с ума – шарики за ролики заехали. Гитара стала продолжением его тела, Билли Кокс заметил, что за пять лет Джими сыграл столько раз, сколько многие не играют и за двадцать пять. Альфонсо Янг вспоминал, что Джими тренировался по дороге на концерт, затем по пять часов играл на сцене, а потом продолжал тренироваться по дороге домой. С ним всегда была гитара, этой странной одержимостью инструментом Джими напоминал великого саксофониста Джона Колтрейна, который тоже часто практиковался во время перерывов на сеты. Однажды Джими даже пошел с гитарой в кинотеатр, не в силах расстаться с ней на пару часов, чтобы посмотреть фильм.
Практика постепенно начала приносить плоды, благодаря врожденным способностям и невероятно доскональному изучению каждой особенности инструмента игра Джими развивалась. Товарищи по группе шутили, что он смог бы играть с завязанными глазами, вверх ногами и с гитарой за спиной. Фактически к 1962 году Джими был способен на все это одновременно.
Но все же одно дело практиковаться в игре, а другое – зарабатывать на жизнь как музыкант. Джими считал, что его положение улучшит работа в студии, поэтому, когда в ноябре того же года Билли Кокса пригласили на студийную работу, тот потащил Джими с собой. Они должны были записать сессию для Frank Howard & the Commanders на лейбле King Records в Нашвилле. Джими разрешили внести свою лепту, но продюсер счел его стиль настолько возмутительным, что в конце концов отключил его микрофон. Стиль Джими в то время был диким. Долгие тренировки и необычайно длинные пальцы позволяли ему играть с виртуозной легкостью, но ему не хватало собственного отличительного, индивидуального почерка, который подчеркивает величие гитариста.
Лучшим гитаристом в Нашвилле считали Джонни Джонса из The Imperials. Джими познакомился с Джонсом, еще когда служил в армии. Тогда The Imperials выступали по вторникам в Кларксвилле. «Он был всего лишь ребенком, – вспоминал Джонс, – но, похоже, у него была цель. Он сидел прямо перед сценой и смотрел, как я играю». Во время одного из перерывов Джими подошел и попросил подержать гитару Джонни, пока группа отдыхает. Он пообещал сидеть перед сценой и не портить инструмент. Джонс согласился, и на следующей неделе Джими попросил Джонса не выключать усилитель во время перерывов. Чтобы отвязаться от приставаний Джими, Джонс оставил усилитель включенным. Так что в перерывах Джими тихо бренчал на гитаре, скорее пытаясь раскрыть секрет звучания Джонса, нежели желая развлечь толпу.
После переезда в Нашвил Джими старался посещать все выступления The Imperials в надежде перенять что-нибудь у Джонса. Хендрикс выбрал замечательного наставника: в свои двадцать шесть Джонс учился игре у преемников Роберта Джонсона. «Моя гитара уже говорила, – рассказывал Джонс. – А когда твоя гитара говорит, это значит, что ты уже пишешь письмо и тебе недостает только знаков препинания». Джонс провел некоторое время в Чикаго и учился у Фредди Кинга, Мадди Уотерса, Ти-Боуна Уокера и Роберта Локвуда – младшего. Возможно, еще важнее было то, что он вырос в сельской нищете Дельты и перенес этот непростой жизненный опыт в свою игру. «Джими слушал пластинки, но никогда не встречал никого, кто выбрался из грязи, как я, – говорил Джонс. – Чтобы стать настоящим блюзовым артистом, ты должен быть побитым жизнью и одновременно веселым и энергичным. Джими этого не хватало. Он не мог заставить струны рассказывать историю, чтобы играть в стиле фанк».
Хендрикс понравился Джонсу, они стали друзьями. Множество вечеров после концертов они провели на переднем сиденье машины Джонса, пока Джими задавал вопросы об игре на гитаре. «Он был аналитиком, – рассказал Джонс, – но ему просто не хватало жизненного опыта, чтобы понять блюз». Благодаря Джонсу той осенью Джими познакомился с двумя своими главными кумирами: Би Би Кингом и Альбертом Кингом. «Вы бы видели, как загорелись глаза Джими, когда вошел Би Би, – вспоминал Джонс. – А если бы вы увидели Джими рядом с Альбертом Кингом, вы бы точно подумали, что он на седьмом небе от счастья». Джими засыпал Альберта Кинга вопросами о его стиле игры и о том, как ему удается сгибать струны горизонтально. Большинство молодых гитаристов просто сказали бы Кингу, что он невероятно хорош, Джими же хватало дерзости спросить, как именно он стал так хорош. Среди блюзменов было сильно развито соперничество, и мало кто отважился бы задавать такие вопросы или демонстрировать собственную неопытность. Удивительно, но многие из этих уважаемых игроков настолько не видели в Джими угрозы, что с радостью делились с ним профессиональными секретами, свято веря в то, что этот тощий неотесанный мальчишка никогда не сможет развиться настолько, чтобы бросить им вызов.
Джими, однако, имел большие амбиции и веру в себя. Он стал музыкальным каннибалом, который усваивал разные стили игры гораздо быстрее, чем предполагали его учителя. Той осенью он бросил вызов своему наставнику Джонни Джонсу в соревновании, которое они в шутку назвали «охотой за головами». Подстрекаемый своим другом Ларри Ли, Джими втащил тяжелый усилитель в клуб, где выступал Джонс. Ли с порога стал задирать Джонса: «Мы идем за тобой, старик. Тебе лучше хорошо играть». Джими был менее хвастлив в своих угрозах: «Это та самая ночь». Джонс сказал им «валяйте» и отправил на сцену.
В самом начале битвы стало ясно, что Джими слабее. Его усилитель был не таким мощным, как усилитель Джонса (урок, о котором Джими нескоро забудет), а его игре, несмотря на техническое мастерство, все еще не хватало глубокого тона, который Джонс довел до совершенства. Аудитория смеялась над некоторыми соло Джими, они были очевидной попыткой скопировать Би Би Кинга. Первенство осталось за Джонсом, а Хендрикс понуро покинул сцену. Позже Ларри Ли отругал его за плохое выступление: «Что, черт возьми, это было? Он тебя просто уничтожил». Манера речи Джими всегда отличалась от того, как говорили сверстники, и его ответ прозвучал в духе ученого, которому не удалось доказать теорему: «Я пытался понизить тон Би Би Кинга, но эксперимент не удался». Джими сражался с Джонсом еще несколько раз, но так и не смог его превзойти. «Он пришел в поисках перестрелки, – смеялся Джонс, – но сам получил пулю». Эти неудачи сыграли важную роль в становлении Джими Хендрикса; множество гитаристов могли быть подражателями Би Би Кинга, но Би Би Кинг был только один.
В декабре Джими сдался. Заказов на выступления The King Kasuals не становилось больше, и он чувствовал, что стоит на месте. Он занял денег, чтобы купить билет на автобус до Ванкувера, и провел некоторое время у своей бабушки Норы. То, что его выбор пал на Ванкувер, а не на Сиэтл, многое говорило о его натянутых отношениях с отцом и желании избегать Бетти Джин. Хотя Сиэтл находился всего в нескольких часах езды, Джими так и не заехал туда, пока жил у бабушки. Вместо этого он связался с Бобби Тейлором и The Vancouvers. «Они играли в духе Motown, – вспоминал Терри Джонсон, который стал играть с ними год спустя. – В их звучании присутствовало немного серфа и гаражного рока». Хендрикс занял позицию ритм-гитариста, в то время как Томми Чонг, позже игравший в Cheech and Chong, был соло-гитаристом.
Джими проводил 1962 год, выступая с группой в ночном клубе Ванкувера под названием Dante’s Inferno. The Vancouvers были талантливой группой, но Джими волновало то, что их аудитория почти вся была белой. Вскоре он почувствовал то же, что и его отец около двадцати пяти лет назад: ему хотелось оказаться в месте, в котором он не воспринимался бы странным. Через два месяца Джими сел на поезд, идущий на юг, и направился обратно в дельту Миссисипи. Он искал «грязь», о которой говорил Джонни Джонс.
Выросший в Сиэтле Джими почти не знал традиционную южную кухню, соул. Но всякий раз, навещая бабушку Нору, когда-то работавшую поваром в Vancouver’s Chicken Inn, он питался основными блюдами этой кухни: ел листовую капусту, кашу из кукурузной муки, свиные рульки, мясо сома, потроха, кукурузный хлеб, хаш и пирог со сладким картофелем. Каждый год Нора проводила церковный сбор средств, для которого готовила традиционные деликатесы. «Раньше я уст