Его выступление в Вудстоке было активным, свободным и казалось импровизацией. Перед выходом на сцену он написал лишь приблизительный сет-лист из восьми песен, половину из того, что они играли. Одни элементы шоу были великолепными – вроде “Voodoo Chile”, получившей мастерскую обработку, другие оказались сыроватыми – например, песня, которую Джими представил как “Jammin’ at the House”, инструментальная недоработанная мелодия. «Ни один из наших номеров не получился по-настоящему, – написал позже Митч Митчелл в своей автобиографии. – Они просто превратились в длинные джемы». Однако некоторые из этих «джемов» были ослепительными, как, например, кавер на песню Кертиса Мэйфилда “Gypsy Woman” в исполнении Ларри Ли с нежным соло гитары Джими. Многие в зале были разочарованы тем, что Джими не пел, кроме того, многие песни, вроде оригинальной песни Ларри Ли под названием “Mastermind”, были совершенно незнакомы публике. Не помогало выступлению группы и то, что Джими и по большей части Ларри страдали от серьезных проблем с настройкой. В какой-то момент во время шоу Джими пошутил: «Мы просто будем играть очень тихо и фальшиво».
По ходу выступления все больше зрителей начали расходиться, и Джими счел своим долгом прокомментировать этот поворот событий. «Вы можете уйти, если хотите, – сказал он. – Мы просто джемим, вот и все. Ладно? Уходите или хлопайте». С этими словами Джими начал исполнять “The Star Spangled Banner”. Этот номер был в его сете в течение года и исполнялся по меньшей мере три десятка раз, но тем не менее для сорока тысяч человек, оставшихся на фестивале, – и для тех, кто позже посмотрел фильм «Вудсток», – песня стала главным событием трехдневного концерта. «Когда он начал ее играть, я работала в палатке «плохой трип», – вспоминала медсестра Роз Пейн. – Казалось, все остановилось. Если бы до этого кто-нибудь сыграл “The Star Spangled Banner”, мы бы немедленно его освистали, но после Джими это стало нашим гимном». В еще больший восторг пришел Эл Ароновиц, музыкальный критик The New York Post: «Это был самый волнительный момент Вудстока, и, вероятно, величайший момент шестидесятых. Наконец-то мы по-настоящему услышали, о чем была эта песня, – о том, что ты можешь любить свою страну, но ненавидеть правительство».
Долгое время для Джими эта песня была способом продемонстрировать его новаторское использование фидбэка: в его руках гитара имитировала взрывы ракет и вопли сирен скорой помощи. После исполнения Джими песню уже нельзя было услышать иначе. Благодаря обратной связи и сустейну он взял одну из самых известных мелодий в США и сделал ее собственной. Для Джими это было не манифестом, а музыкальным упражнением. Если у него и было намерение сделать политическое заявление с помощью “The Star Spangled Banner”, он не говорил об этом своим товарищам по группе, друзьям или даже репортерам, которые позже засыпали его вопросами о значении песни. На пресс-конференции три недели спустя он сказал: «Мы все американцы… это было похоже на «Вперед, Америка!»… Мы играем ее с тем настроением, которое сейчас витает в воздухе. Видите, воздух слегка статичен». Если с помощью песни Джими хотел сделать антимилитаристское заявление против войны во Вьетнаме, он никому и никогда об этом не рассказывал. На самом деле ранее в сете Джими посвятил “Izabella” американским солдатам. Впрочем, в конечном счете проармейская позиция Хендрикса и его собственные политические убеждения вряд ли имели значение – песня стала неотъемлемой частью культуры шестидесятых и была навсегда запечатлена на пленке как призыв к сплочению против власть имущих.
За “The Star Spangled Banner” последовала “Purple Haze”, которая в то утро получила более заметный отклик у публики. Он закончил “Villanova Junction” и был вызван на бис. Он выбрал “Hey Joe”, ту самую песню, которую всего три года назад играл горстке подростков в подвальном помещении клуба в Гринвич-Виллидж. Когда он закончил играть, Вудстокская ярмарка музыки и искусств официально подошла к концу. Джими ушел со сцены и рухнул от изнеможения: он не спал три дня подряд.
Вскоре после Вудстока Джими написал стихотворение об этом событии. В нем говорилось: «500 тысяч гало затмили грязь и историю. Мы омылись и испили Божьих слез радости. И в кои-то веки для всех правда перестала быть тайной».
—
После Вудстока Джими повел новую группу на студию Hit Factory в Нью-Йорке. Они записали с полдюжины песен, среди которых была “Machine Gun”, ставшая одним из его главных хитов. Кроме того, группа активно готовилась к предстоящему шоу, которое, несомненно, было для Джими важнее любого другого выступления в том году – это была бесплатная уличная ярмарка в Гарлеме. Шоу должно было стать его первым концертом в Гарлеме со времен работы в Small’s Paradise. Джими волновался перед выступлением для афроамериканской аудитории больше, чем перед Вудстоком. Все доходы с шоу перечислялись в пользу ассоциации United Block Association (UBA), однако братья Алим считали, что шоу в Гарлеме может наконец открыть Джими дорогу на черное радио. Первоначально Алимы надеялись провести шоу в Apollo, но исторический театр, в котором в 1964 году не имевший ни гроша в кармане Джими занял первое место на любительском соревновании, отказался от этого предложения. «Они боялись, что на концерт придет слишком много белых людей», – вспоминал Танде-Ра Алим.
Еще в начальной школе Лещи Джими привык к мультикультурализму. «Он считал, что цвет кожи – это всего лишь оболочка, которая никак не отражает внутренний мир», – заметила Колетт Мимрам. Тем не менее тот факт, что у него было мало фанатов в чернокожем сообществе, сильно беспокоил Джими. «Из-за того, что его аудитория была преимущественно белой, ему казалось, будто афроамериканское сообщество его не принимало», – добавила Колетт. Однако в центре города его узнавали: Колетт и Джими пришли на концерт Эла Грина в Apollo, но Джими решил уйти раньше – его знали многие афроамериканцы в зрительном зале.
К 1969 году Хендрикс обнаружил, что из-за того, что он был самым популярным афроамериканским артистом в мире, его известность, независимо от того, нравится ему это или нет, пытались использовать в своих целях разные расовые организации. Некоторые считали, что Джими чем-то обязан чернокожему сообществу, но он от этой идеи всегда категорически отказывался. «Черные пантеры» предпринимали многочисленные попытки привлечь его к сотрудничеству, и хотя он молчаливо поддерживал их, он не хотел быть представителем группы, которая оправдывала насилие. В том году ему задавали вопрос о «Пантерах» практически в каждом интервью. Обычно он уходил от ответа, но если на него надавливали, признавался: «Я, естественно, чувствую себя частью того, что они делают, в определенном отношении, вы знаете. Но у каждого свой способ доносить мысли. Их можно оправдать так же, как они оправдывают других. Попыткой обрести личную свободу. Вот и все». Джими обладал способностью отвечать на вопрос так обтекаемо, что это вообще вряд ли можно было назвать ответом. Эта текучесть усиливала его фантомоподобную натуру, и даже те, кто был с ним близок, чувствовали, что никогда на самом деле не уверены, что знают, о чем он думает. Кроме того, он часто менял свои взгляды. Как и в личной жизни, Джими испытывал трудности с тем, чтобы сказать «нет». Но на этот раз речь шла о политических течениях или открытом выступлении против. Окружающие стремились использовать это в своих интересах.
Одной из группировок, хотевших заполучить Джими, была банда гарлемских гангстеров, которые пытались вымогательством заставить его играть для них. Джими узнал об этом, увидев разбросанные по всему Гарлему плакаты с объявлениями о концерте, на который он не соглашался. Прогуливаясь с Алимами по 125-й улице, он увидел, как кто-то расклеивал плакаты, и на мгновение показалось, что он накинется на этого человека. Вдруг как по команде из-за угла показался один из промоутеров, мафиози, с двумя бандитами. Они направили пистолеты на Джими, держа пальцы на спусковом крючке. «Они собирались застрелить Джими прямо там», – сказал Тахарка. Только когда Алимы упомянули о своих связях с гарлемскими ворами в законе, гангстеры пошли на попятную. Во многом именно этот инцидент побудил Хендрикса дать благотворительный концерт для UBA: по утверждению Алимов, если бы Джими не устроил концерт в Гарлеме по собственной воле, его бы заставили силой.
Майкл Джеффри был против концерта и опасался растущего влияния братьев Алим. «Джими заставили участвовать в этом шоу обманом, – рассказывал пиар-менеджер Майкл Гольдштейн. – В то время любой чернокожий мошенник мог втереться в доверие к Джими и сказать, что в его окружении не должно быть белых». Возможно, Джеффри был против этого концерта из-за чисто финансовых причин: за появление Джими на шоу ничего не платили, и, чтобы собрать деньги на выступление, Джеффри обратился за спонсорской помощью. В конце концов Warner Bros. Records сделали крупное пожертвование.
За день до шоу Джими провел пресс-конференцию в одном из ресторанов Гарлема. Он был одет в черную мантию, которую купил в Африке, и выглядел просто сногсшибательно. Это было его первое публичное выступление после Вудстока, и большинство вопросов были посвящены этому фестивалю и “The Star Spangled Banner”. Джими ответил, что остался под впечатлением от ненасильственного характера Вудстока и надеется, что шоу UBA поможет Гарлему ощутить такое же чувство единства. «Они [жители Гарлема] устали присоединяться к уличным бандам, они устали присоединяться к воюющим группам, устали слушать, как треплет языком президент… Они хотят найти другое направление», – сказал он. На вопрос о том, будет ли шоу UBA «черным Вудстоком», он ответил: «Мы бы хотели проводить больше фестивалей в Гарлеме, где мы будем выступать в течение трех дней… У многих детей из гетто не хватает денег на то, чтобы проехать через всю страну ради фестиваля».
В день концерта Джими поехал на место его проведения на своем Stingray вместе с Митчем. Он припарковался на улице и, прежде чем успел выйти, был обворован подростком – тот украл его гитару. К счастью, Гарлем был тесным местом, и Алимы быстро обнаружили, кто стащил инструмент, и заставили вора вернуть его.