Рождество 1969 года Джими провел вместе с Кармен Борреро в пентхаусе Диринга Хоу в отеле Navarro. Интерьер жилища словно сошел со страниц популярного журнала Town & Country: в десятикомнатной квартире были две гостиные с панорамными окнами, выходящими на Центральный парк, а в центре этого сказочного великолепия возвышалась огромная украшенная елка. Когда Джими и Кармен переступили порог пентхауса, за окном начался небольшой снегопад. Джими был одет в куртку из кожи ящерицы и праздничные красные брюки из бархата. За изысканным ужином они пили шампанское Dom Pérignon из хрустальных бокалов. Джими отметил, что это было лучшее Рождество из всех, что у него когда-либо были, – этот праздник сильно отличался от тех, что он знал в юности и в бедности.
Джими подарил Кармен пару бриллиантовых сережек и кольцо с бриллиантом. Кольцо предназначалось для помолвки, но, по словам Борреро, они никогда всерьез не говорили о браке. «[Если бы мы заключили этот брак, то] это был бы брак троих людей: Джими, Девон и меня». Девон Уилсон оставалась самым большим препятствием для тех, кто искал отношений с Джими. «К тому времени Девон уже давно была наркоманкой», – сказала Кармен. Именно с подачи Девон Джими подсел на героин. Истинная история отношений Джими с наркотиками, конечно же, сильно отличалась от той, что он описывал в зале суда в Торонто. «Ему нравились расширяющие сознание наркотики, но он терпеть не мог героин, – вспоминала Колетт. – Он пробовал его, но ему не понравилось».
Впрочем, для Джими самым опасным наркотиком всегда был алкоголь. Именно он стал причиной еще одного эпизода насилия над Кармен. После виски с Джими случился очередной приступ ревности. «Он собирался выбросить меня из окна», – сказала она. Однако он передумал и вместо этого, во второй раз за время их отношений, ударил девушку бутылкой, из-за чего ее доставили в отделение неотложной помощи. «Мне пришлось уговорить подружку Майлза Дэвиса приехать и забрать меня. Я не хотела, чтобы Джими арестовали», – сказала Кармен.
Хотя отношения Кармен и Джими были бурными, в них бывали и веселые моменты. Однажды, будучи сильно под кайфом, Кармен расчесывала волосы Джими с помощью афрорасчески. Вдруг от косяка, который она держала во рту, волосы Хендрикса загорелись. Джими начал кричать и в ужасе бегать по комнате, а потом сунул голову под кран с водой. После того как пламя утихло, у него стали выпадать клочья волос. Чтобы выровнять прическу, Борреро пришлось подстричь Джими. «Он был одержим своими волосами, – вспоминала она. – Он обожал свои маленькие афрокудряшки».
Именно в парикмахерской Джими впервые встретился с легендарным джазовым музыкантом Майлзом Дэвисом. Новую прическу Джими сделал Джеймс Финни, Хендрикс стал одним из его первых клиентов-знаменитостей. «Джими был первым, кого Финни подстриг под блоукат, – вспоминал Тахарка Алим. – До этого в моде было афро, а до него – конк». Майлзу понравилась новая прическа Джими, и он тоже начал ходить к Финни. Два музыканта также время от времени ходили на двойные свидания со своими подругами. Однажды ночью две пары отправились на окраину города в Small’s Paradise. Хендриксу наконец-то оказали там тот прием, о котором он всегда мечтал. «Они усадили нас за столик в углу и даже задернули небольшую занавеску, чтобы мы могли выкурить косяк, – вспоминала Кармен. – Затем нам прислали вино, а из динамиков заиграли песни Джими».
По словам Кармен, отношения между Майлзом и Джими были похожи на отношения между отцом и сыном, однако также было ясно, что каждый из них восхищался творчеством другого. Алимы однажды спросили Майлза о том, что он слышал в музыке Джими. «Это тот чертов гений, создавший “Machine Gun”», – сказал Майлз, имея в виду песню, записанную Джими с группой The Gypsys. Тахарка заметил, что слышал что-то похожее по стилю в песнях Майлза. «Это нельзя услышать, – ответил Майлз. – Это то субъективное, что вы привносите в объективное. Дело не в том, что вы слышите». Вдохновленный дружбой с Майлзом, Джими начал покупать джазовые альбомы, хотя его музыкальный вкус был настолько эклектичным, что он никогда не ограничивал себя только одним жанром за раз. Он часто заходил в Colony Records поздно ночью и скупал целые корзины альбомов великих исполнителей рока, джаза и классики.
Джими выразил желание записаться с Майлзом, и они запланировали сессию. В подходе Джими к записи на первом месте стоял джем с другими музыкантами, а уже после шли вопросы о контрактах, звукозаписывающих лейблах и делении денег. Дэвис, напротив, был разочарован тем, как мало денег зарабатывал, и завидовал тому, сколько получал Джими. За день до сессии он позвонил менеджеру Хендрикса и потребовал предоплату – пятьдесят тысяч долларов авансом. С такой же просьбой обратился и Тони Уильямс, которого Джими планировал использовать в качестве барабанщика. В ответ Джеффри выдвинул возмутительные требования, и сессия была сорвана. Однако до денежного конфликта Джими был настолько уверен, что запись состоится, что приложил все усилия, чтобы найти для нее звездного басиста мирового масштаба. Выбор пал на Пола Маккартни, и Хендрикс зашел в своем стремлении так далеко, что послал тому телеграмму с просьбой сыграть с группой. Впрочем, эта идея, как и его многие другие затеи, так и не осуществилась, оставшись лишь планом.
Тем не менее Джими и Майлз провели по крайней мере один «саммит» – его свидетелем стал певец Терри Рид. В тот день Рид гостил в квартире Джими; в какой-то момент Хендрикс пошел в спальню, предупредил Рида, что скоро должен прийти друг, и попросил впустить его. Раздался дверной звонок, и Рид заглянул в глазок: «Это было похоже на научно-фантастический фильм, потому что там был этот фиолетовый человек с очками вокруг головы, и он стоял примерно в дюйме от глазка, – вспоминал Рид. – Он стоял так близко, что была видна только его голова. Я не поверил своим глазам, потому что на всей этой чертовой планете есть только один человек, который может так выглядеть». Это был Майлз.
Рид открыл дверь и гостеприимно широко улыбнулся Майлзу, в ответ тот бросил на него хмурый взгляд. «Я знал, что он ненавидит белых, поэтому изо всех сил старался очаровать его своим британским шармом», – вспоминал Рид. На Майлзе был черный кожаный плащ.
– Заходи, – пригласил Рид радушным жестом.
Майлз не пошевелился.
– Джими здесь? – прорычал он.
– Да, – ответил Рид. – Он в другой комнате, сказал, чтобы я впустил тебя.
Майлз не повел и бровью.
– Все в порядке, – заверил его Рид. – Я Терри, я друг.
Майлз по-прежнему не шевелился. Вместо того чтобы войти, он схватился за дверную ручку и закрыл дверь перед носом у Рида. «Это было чистое мозгоебство, – вспоминал Рид. – Я снова выглянул в глазок, и он стоял в коридоре». Рид еще раз открыл дверь и пригласил Майлза войти. Майлз оставался неподвижен.
– Я хочу, чтобы гребаную дверь в квартиру Джими Хендрикса открыл гребаный Джими Хендрикс, – сказал он.
Рид пошел за Джими, который настраивал свою гитару в другой комнате.
– Майлз Дэвис у двери, – ввел его в курс дела Рид.
– Ты впустил его? – спросил Джими.
– Я пытался, но он захлопнул дверь у меня перед носом. Он не войдет, пока ты сам ему не откроешь.
– Да уж, в его духе, – рассмеялся Джими. Похоже, это был не первый раз, когда Майлз так поступал.
Джими открыл ему дверь, Майлз вошел, не проронив ни слова, и они с Хендриксом прошли в спальню. Рид, все еще находившийся в гостиной, не знал, употребляли ли они наркотики в тот вечер – такая возможность всегда существовала – или делали что-то другое. Но его терпеливое ожидание в другой комнате было вознаграждено, когда он услышал звуки приглушенной трубы Майлза, доносящиеся из-под двери в сопровождении гитары Хендрикса без усилителя. «Это было по-настоящему красиво, – вспоминал Рид. – Они играли сдержанно и со вкусом, не было ничего показного или чрезмерного. Джими раздвигал границы дозволенного в джазе, поэтому джазмены уважали его больше, чем все рокеры вместе взятые.
В том году Майлз Дэвис посетил один из четырех новогодних концертов группы The Gypsys в Филлмор-Ист. Выступления, начинавшиеся госпел-хором Voices of East Harlem, стали для Джими музыкальным прорывом: он исполнил ряд новых песен, основанных на блюзе, отражавших его стремление отойти от рока. Кроме того, это был первый раз со времен Кертиса Найта и The Squires, когда Джими играл в полностью черной группе. Музыканты исполнили песни Джими, но также и кое-что из сочинений Бадди, включая хит “Them Changes”, который спел сам Бадди. Отзывы о шоу были неоднозначными. The New York Times назвала первый концерт посредственным. Майк Джан написал: «[Джими], похоже, больше озабочен созданием атмосферы интенсивного звучания и личной ярости, чем созданием конкретной композиции». Крис Альбертсон из Downbeat оказался добрее: «Хендрикс идет по правильному пути и вполне может стать величайшим блюзовым гитаристом в новейшей истории». Однако, вероятно, самое большое впечатление на Джими произвело событие, с которым он не сталкивался в течение некоторого времени: в середине шоу многие зрители покинули концерт.
Даже Билл Грэм на вопрос пришедшему к нему в офис Джими высказался отрицательно. Джими разозлился и проклял Грэма, но позже спросил, останется ли импресарио на второе шоу. Грэм сказал, что да, и этот концерт прошел гораздо лучше. «Никто, за исключением Отиса Реддинга, никогда не смог повторить это шоу, – писал он в книге “Bill Graham Presents”. – За весь сет он сделал буквально три шага по сцене. Он просто играл. Он просто пел. Он двигал телом, но только в такт музыке. Он был Фредом Астером. Не Харпо Марксом. В нем была грация и никакого дерьма». В середине сета Джими зашел за кулисы и подшутил над Грэмом: «Достаточно хорош для тебя, Джек?» Грэм сказал, что это было здорово. Джими вернулся на сцену и начал играть “Wild Thing”, сопровождая песню всеми теми трюками, что критиковал Грэм. «Он делал [с гитарой] все, – написал Грэм. – Поджигал. Бросал. Пинал. Трахал. Дрочил. Но то, что он показал зрителям, было искренним».