гие свидетели, которые слышали, как бедная женщина умоляла впустить ее и спрашивала у Рей, всё ли с ней в порядке.
– В суде Рей сказала, что якобы сразу впустила патронажную сестру. – Лэнс берет инициативу в свои руки. – Мы же знаем, что это не так. Перед тем как она открыла дверь, прошло десять минут, если не четверть часа.
Я чувствую на себе взгляды этих двоих и говорю, поднимая глаза от чашки с чаем:
– Ничего не понимаю.
– Вот и мы тоже, – улыбается Венди.
– Здесь точно что-то не так. Рей явно не хочет рассказать правду нам обоим, – говорит Лэнс. – Частично эта история и есть причина того, почему она так часто и очевидно лгала в суде. Пару раз она едва это сама не признала.
– Рей никому не сказала почему, – говорит Венди. – Ни Джудит Даффи, ни мне, ни Джулиану, ни родным. Сдается мне, она не сказала даже Ангусу, даже сейчас. Я уже смирилась с тем, что мне никогда не узнать правды. Мы все смирились.
– Мне кажется, она хочет поделиться ею с вами, Флисс, – говорит Лэнс со всей серьезностью. – Именно вас она выбрала себе в слушатели и готова поведать вам правду и только правду. Надеюсь, вы к этому готовы. Чего я не могу сказать о себе.
Лишь когда он, увидев меня, машет мне рукой, до меня доходит, что мужчина, стоящий рядом с моей квартирой, ждет меня. Моя первая мысль: это полиция. Пока я разговаривала с Лэнсом и Венди, мне оставили сообщение на голосовую почту два детектива из местного управления – Сэм Комботекра и Колин Селлерс. И тот и другой потребовали, чтобы я незамедлительно с ними связалась. Сержант Комботекра велел мне в связи с документальным фильмом ни с кем не разговаривать и ничего не делать. Два приказа по цене одного. Тэмсин тоже оставила сообщение, попросив перезвонить ей, как только я освобожусь. Я проигнорировала все три. Не хочу говорить ни с кем, кто пытается помешать мне сделать то, что я должна сделать.
Мужчина направляется ко мне. Я инстинктивно замедляю шаг и судорожно пытаюсь вспомнить простейшие факты о моих правах. Он может вынудить меня прекратить работу, если я хочу работать? Он может вынудить меня пойти вместе с ним в полицейский участок? Задержать меня вопреки моей воле? Вот Лори наверняка это знает. Ты тоже могла бы, если хотя бы раз удосужилась прочесть нечто помимо бульварного журнальчика из жизни звезд, как выразилась бы Тэмсин. Да-да, так и сказала бы. Если подумать, так легко, оказывается, предугадать, что скажут люди. За что я так люблю Лори. Пусть у него куча недостатков, но, по крайней мере, он непредсказуем. Не то что Майя, которая вечно говорит: «Ой, чем это пахнет? Дымом? Кто-то что-то жжет на улице». Или Раффи: «Знаю, знаю, осушитель воздуха. Надо будет им заняться. Обещаю тебе, Флисс».
Именно поэтому меня не остановить, пока я снова не поговорю с Рей Хайнс. Я не знаю, что она скажет, и мне не терпится это выяснить. Да, моя жизнь тоже в опасности, но не в том смысле, в каком считает полиция, если судить по нескольким карточкам и фотографии.
Мне угрожает нечто иное: то, что я ни разу не была частью чего-то важного, что моя серая жизнь проходит мимо, и никому нет до нее дела. Теперь же у меня появилась надежда, что этого не произойдет. Я подхожу ближе. Лицо мужчины кажется мне знакомым. Несколько секунд я пытаюсь вспомнить, кто передо мной, прежде чем он назовет свое имя.
Ангус Хайнс. Я тотчас узнаю его по фотоснимкам в файлах Лори.
– Я уже начал задаваться вопросом, как долго мне еще ждать под твоей дверью, – говорит он.
Ангус, в принципе, симпатичный, хотя его лицу не помешал бы дополнительный объем. Оно у него какое-то плоское и квадратное, отчего он напоминает мне куклу чревовещателя. Когда Ангус снова открывает рот, я ожидаю услышать легкое клацанье зубов.
– Рей сказала, что у тебя состоялась встреча с Джулианом Лэнсом. Как она прошла? Он чем-то помог?
Ему и в голову не приходит представиться. Не иначе как он уверен, что я знаю, кто он такой и сколь важно для всех его мнение.
Мне хочется развернуться и уйти. Не только из-за того, что мне уже про него известно. Это никак не связано с моим желанием, если таковое имелось, сделать его восковую куклу и втыкать в нее иголки. Просто он разговаривает со мной так, словно я в его власти, – резко и отрывисто.
Видя, что я не отвечаю ему, он добавляет:
– Флисс, я буду честен. Мне не совсем нравится… ваше участие в жизни Рей. Поэтому я скажу вам то, что уже сказал ей: этот ваш фильм не только про нее. Он также обо мне, о моей семье. Поверьте, мне это не безразлично, да и Рей тоже. Миллионы людей по всей стране, может даже, во всем мире, будут смотреть историю нашей жизни. Возможно, Лори Натрасс – не тот человек, кому можно доверить его создание. Но это еще не значит, что вы – идеальная кандидатура. Больше всего меня беспокоит то, что моя жена доверяет вам, хотя до этого разговаривала с вами всего один раз.
– Я не мужчина, а она – ваша бывшая жена.
– Это беспокоит меня еще больше. Она называет вас «объективной». Хотя на самом деле вы вовсе не объективны. Рей рассказала мне про вашего отца.
Может, попробовать примирительный подход? Или же из этого ничего не получится по причине моего стойкого к нему отвращения?
– У вас есть другие кандидатуры на роль создателя фильма? – спрашиваю я.
– Нет. В этом-то все и дело. Кстати, вашей вины в этом нет. Просто Рей зря…
– Именно из-за отца я буду объективнее, чем кто-либо другой, – говорю я ему.
– Это почему же?
У меня нет желания говорить про это на улице, однако единственный альтернативный вариант – это пригласить Ангуса Хайнса к себе в квартиру, что меня отнюдь не устраивает.
– Мой отец по неосторожности совершил профессиональную ошибку, стоившую ребенку жизни. В конечном итоге она стоила жизни ему самому, разбила жизнь моей матери и не самым лучшим образом сказалась на моей. И если я работаю над фильмом, в котором речь идет о смерти детей, не кажется ли вам, что я тщательнейшим образом буду взвешивать все факты?
– Нет, не кажется, – говорит Хайнс. Похоже, ему до лампочки, что он делает мне больно. – Беда популярной психологии в том, что в свою пользу можно вывернуть все, что угодно. Ваш отец не хотел, чтобы Рей подавала апелляцию. Он считал, что если она уйдет от возмездия, то детоубийцы будут творить свои черные дела, зная, что им ничего за это не будет. Но Рей подала апелляцию и выиграла дело. Ее оправдали, а ваш отец умер, запятнав себя позором. Вы говорите мне, будто вам вовсе не хочется, чтобы в вашем фильме Рей снова сочли виновной?
– Да, именно это я и говорю.
– Да ладно, Флисс. – Ангус печально улыбается, как будто я не безразлична ему и он обеспокоен моим душевным спокойствием. – Вам кажется, будто вы объективны, но на самом деле…
– Вы думаете, что знаете меня лучше, чем я себя?
Что еще я могу сказать в свою защиту? Ведь что это, если не защита? На меня среди бела дня напали рядом с моим домом. Лишь потому, что он пользуется только словами, это вовсе не значит, что он не напал на меня. Собрав остатки уверенности в своей правоте, я говорю:
– Я не хочу быть такой, как мой отец. Когда он сказал, как поступил с Рей, я его возненавидела. Он хотел, чтобы она оставалась в тюрьме, потому что стоит ее выпустить, как это тотчас скажется и на других. К ней самой это не имело отношения.
Чувствую, что замерзла. Я хочу домой. У меня такое чувство, будто все соседи через стены подслушивают наш разговор и кивают друг другу: мол, они всегда подозревали, что я чего-то стесняюсь, а теперь узнали, чего именно.
– Он ничего не говорил о том, считает он ее виновной или нет. Думаю, он вообще о ней ничего не знал… ни про одного из ваших детей. Точно такую ошибку он совершил с Джейси Херридж – сделал скоропалительные выводы, не вникая в детали. Если я сделаю этот фильм, там будут все детали. Обещаю, что приложу к этому все усилия, чего бы мне это ни стоило, в какую бы картину они ни сложились. Потому что я лучше, чем мой отец. И мне наплевать, если кто-то скажет, будто я предала собственного отца.
– Многие люди считают, будто верность состоит в том, чтобы отключить у себя способность критически мыслить, – говорит Ангус Хайнс и, достав из кармана носовой платок, протягивает его мне.
Неужели я плачу? Похоже, что да. Этого еще не хватало.
– Спасибо, не надо, – говорю я. Пусть слезы сами высохнут на ветру, но от тебя я ничего не приму.
– Несколько минут назад вы сказали, мол, так получилось, что вы снимаете документальный фильм о смерти маленьких детей. То есть это не был ваш собственный выбор?
– Поначалу – нет. Я не хотела иметь ничего общего с этим проектом. В понедельник Лори Натрасс пригласил меня к себе кабинет и сказал, что он больше не работает над ним. Теперь над ним работаю я. Он повесил на меня этот проект, даже не спросив, чего я хочу.
Ангус Хайнс засовывает носовой платок обратно в карман и качает головой.
– Не знаю, либо вы добровольно заблуждаетесь, либо нарочно лжете мне, но так не бывает. Просто не бывает, и всё.
Как он смеет со мной так разговаривать?
– Что? Я не…
– Ваш отец наложил на себя руки в две тысячи шестом году. Вы начали работать на «Бинари Стар» в начале седьмого года, – говорит Хайнс и довольно улыбается во весь рот. – Я работаю на газету и отлично умею откапывать факты.
Послушать его, так это он, Ангус Хайнс, разоблачил Уотергейтский скандал. Я, правда, не совсем уверена, что это такое; знаю только, что там был замешан Ричард Никсон[12]. Так что лучше не поднимать эту тему.
– Я думала, что вы просто фотограф, – говорю я, делая акцент на слове «просто». Вообще-то, я ничего не имею против фотографов. Мне также известно, что Хайнс – какая-то шишка в «Лондон он Санди». Но в данный момент мне хочется сказать ему что-то по-настоящему обидное.
Он достает бумажник и вручает мне визитку.