в их убийстве.
Однако встретившись глазами с Джудит Даффи, я впервые ощутила ужас. Меня как будто кулаком в живот ударили. В ее презрительном взгляде не было ни капли сочувствия. Она держалась высокомерно. Для нее я была полное ничтожество. Такая, не дрогнув, отправит меня до конца моих дней за решетку лишь затем, чтобы доказать свою правоту. Тогда я этого не знала, но позднее выяснилось, что Пол подумал о ней то же самое, а также Нэд и Джиллиан.
Казалось, будто палач сдирает с меня живьем кожу. Я сидела, совершенно беспомощная, слушая, как Даффи, смакуя каждое слово, описывает суду, что я сделала со своими любимыми сыновьями, какие увечья им нанесла. Я слышала, как она говорит присяжным, многие из которых уже были в слезах, что я отравила своих детей солью, что неоднократно душила их с целью увезти их в больницу, лишь бы только привлечь внимание к своей персоне. Более чудовищной лжи я не слышала за всю свою жизнь. Если б я хотела привлечь к своей персоне внимание, то вышла бы на улицу в костюме Минни Маус, голая станцевала бы перед домом канкан, вытворила бы что-то смешное и безобидное, но никогда – никогда – не стала бы убивать собственных детей.
Когда же доктор Даффи заявила, будто у Роуэна был пробит череп, я едва не закричала: «Вы лжете! Я даже пальцем не тронула бы своих сыновей. Я обожала их. У меня к ним не было ничего, кроме любви».
Никогда не забуду, как она закончила давать показания. Это навсегда врезалось мне в память. Когда я читала протокол судебного заседания, он слово в слово совпадал с тем, что я запомнила.
Радгард: Миссис Ярдли полагает, что оба ребенка, Морган и Роуэн стали жертвами так называемого синдрома внезапной детской смерти. Что вы на это скажете?
Даффи: Помимо весьма необычного факта, а именно одновременно двух случаев СВДС в одной семье…
Радгард: Извините, что перебиваю вас, доктор, но я хотел бы сосредоточить внимание на семье Ярдли, а не на других семьях, с которыми вам приходилось иметь дело в вашей профессиональной деятельности. Давайте не будет играть в статистику. Мы все прекрасно знаем, сколь ненадежны, если не сказать, бессмысленны, бывают статистические данные применительно к конкретному случаю. Скажите лучше, возможно ли, на ваш взгляд, что Морган и Роуэн стали жертвами синдрома внезапной детской смерти?
Даффи: Я бы сказала, это крайне маловероятно, почти невозможно. Зато вероятно другое: у обеих смертей есть некая общая причина, причем причина эта носит судебный, а не медицинский характер.
Радгард: То есть, по вашему мнению, оба ребенка были убиты?
Даффи: Да, по моему мнению, оба ребенка умерли от неслучайных травм.
Джудит Даффи, не дрогнув, рассказывает обо мне одну ложь за другой. Меня душат слезы. Я вне себя от горя; ни Пол, ни я даже не представляем себе, какой вред она нанесла мне своей фразой «крайне маловероятно, почти невозможно». А вот Нэд, за спиной у которого многолетний опыт судебных разбирательств, сразу понял, чем чревата эта фраза, сказанная нарочно для присяжных. Не играет никакой роли, что всего несколько секунд назад неподражаемый Айвор Радгард сказал, что в таких случаях, как мой, статистика – крайне ненадежная вещь. Его слова не отложились в их сознании. Увы, они прозвучали не столь внушительно, как магическая формула доктора Даффи, цель которой найти вину там, где ее нет: «крайне маловероятно, почти невозможно».
Затем встал Рейбен Меррилс, чтобы задать доктору Даффи несколько встречных вопросов. Нэд тотчас одарил меня своей знаменитой улыбкой, – не улыбка, а луч надежды: мол, не переживай, Меррилс лучший адвокат во всей стране. Он разнесет ее в пух и прах.
Меррилс действительно сделал все что мог.
Меррилс: Давайте уточним. Вы утверждаете, что, на ваш взгляд, невозможно, что дети – более чем один ребенок, – родившиеся от одних и тех же родителей и жившие в одном и том же доме, умерли от естественных причин?
Даффи: Я так не говорила.
Меррилс: Ибо я могу привести вам несколько случаев семей, в которых имели место более одного случая СВДС, без каких-либо намеков на преступный умысел.
Даффи: Вы путаете термины. Естественные причины и СВДС – это отнюдь не одно и то же. В семье, где присутствует ген гемофилии, например, высока вероятность того, что кто-то из родственников умрет по причинам, имеющим отношение к этой болезни. Это и будут естественные причины. Когда же таковых нет, когда мы не можем объяснить, что повлекло за собой смерть младенца, мы называем это СВДС.
Меррилс: Хорошо, пусть это будет СВДС. Скажите, по вашему мнению, возможно, что в одной семье может иметь место более чем один случай?
Даффи: Разумеется.
Меррилс: Поясняю: по вашим словам, разумеется, возможно, что в одной и той же семье жертвами СВДС может иметь место более чем один случай?
Даффи: Да, такое возможно.
Меррилс: Тем не менее всего пару минут назад вы сказали нечто совершенно противоположное?
Даффи: Неправда. Я сказала, что…
Меррилс: Вы сказали, что «крайне маловероятно, почти невозможно», что Морган и Роуэн оба умерли в результате СВДС.
Даффи: Я имела в виду, что…
Меррилс: Вы сказали – и присяжные это подтвердят, – «крайне маловероятно, почти невозможно», что в семье Ярдли одновременно имели место два случая СВДС.
Даффи: Я этого не говорила.
Меррилс: Доктор Даффи, я уверен, что присяжные озадачены не меньше, чем я, ибо мы все слышали ваши слова.
На этом вопросы закончились. Мое сердце стучало, словно копыта испуганной лошади. Слава богу, подумала я. Теперь присяжные поймут, какая жуткая лгунья эта доктор Джудит Даффи. Разве можно серьезно относиться к ее мнению, когда Рейбен Меррилс только что поймал ее на вопиющей лжи? Увы, стоило мне посмотреть на Пола и Нэда и увидеть, что оба сидят хмурые, как на мое воодушевление набежало темное облако.
Позднее я узнала, что они серьезно встревожились о том, какой эффект могло произвести на присяжных повторение той злополучной фразы. Хотя Меррилс быстро и убедительно показал, что Даффи бессовестно лжет, он дважды повторил ее слова о том, что одновременная гибель обоих мальчиков в результате СВДС – это «крайне маловероятно, почти невозможно». Позднее Нэд сказал мне, что самый лучший способ заставить кого-то во что-то поверить, – это несколько раз повторить одни и те же слова.
– Контекст, в котором они прозвучали, не так важен, – сказал он. И оказался прав. Какая же я была наивная!
Раз за разом в течение судебного разбирательства присяжные слышали эту фразу «крайне маловероятно, почти невозможно». 5 ноября я этого не знала, и вот теперь должна провести девять лет жизни за решеткой. А все из-за нескольких слов, сказанных доктором Джудит Даффи, которая от меня не слышала ни единого слова.
24 октября 2004 года
24октября ко мне в тюрьму, чтобы взять у меня интервью, приехала журналистка газеты «Дейли телеграф». Пол пошутил, что, мол, теперь я такая знаменитость, что журналисты вынуждены дожидаться очереди, чтобы повидаться со мной. Кстати, тюремные служащие так меня и называют: «наша местная знаменитость».
Здесь, в Геддам-Холле, буквально все проявили ко мне участие. Все понимали, что я невиновна, – приятное разнообразие после Дарема, где меня ненавидели и всячески унижали. Я знала: за эту перемену отношения ко мне я должна благодарить Лори. Он развернул настоящую кампанию в мою поддержку. Даже такой осторожный человек, как Нэд, пробормотал, что наша апелляция в феврале следующего года может оказаться успешной. Там, на воле, Лори в буквальном смысле творил чудеса. СНРО с каждым днем набирала силу.
Я же была так морально подавлена, что вряд ли чем-то могла им помочь из-за тюремных стен. Однако Лори держался героем и постоянно твердил, мол, все знают, что СНРО – наше с ним совместное детище. Я не могла дождаться той минуты, когда, наконец, выйду на свободу и смогу помогать женщинам, попавшим в такую же жуткую ситуацию, что и я, женщинам, которых наше хваленое правосудие предало и бросило на произвол судьбы. Их было много, и я испытывала к ним любовь и сострадание. Я слышала, что к нам в Геддам скоро переведут Рейчел Хайнс. Ее случай был идентичен моему: невиновная мать, получившая тюремный срок за смерть детей, которых она не убивала. Недавно ей было отказано в праве на апелляцию. Узнав об этом, я едва не разрыдалась.
В тюрьме я могла занять себя лишь одним – писать, и вскоре полюбила это занятие. Поначалу я согласилась вести дневник лишь потому, что об этом меня попросил Лори, но стоило мне начать, как я уже не могла остановиться.
Я сказала журналистке из «Телеграфа», что не теряю надежды в один прекрасный день опубликовать книгу о моей жизни, в которой опишу все, через что я прошла. Та кивнула, как будто это было вполне естественное, вполне ожидаемое желание. Не уверена, что она поняла, как это для меня важно. Сама она только и делает, что пишет, ведь это ее работа. Я же после окончания школы не написала ни строчки. Но журналистка была такая милая, что я даже дала ей взглянуть на мои черновики.
– Ужасно, не правда ли? – пошутила я.
– Стихотворение прекрасно, – похвалила она. – Честное слово.
Я рассмеялась. С тем же успехом она могла сказать «да, Хелен, твой стиль ужасен». Стихотворение – единственное, что она похвалила из написанного. Кстати, в отличие от всего остального, оно было написано не мной. Я откопала его в одной антологии в тюремной библиотеке. Оно показалось мне прекрасным, поэтому я села и переписала его в себе в блокнот в качестве источника вдохновения. На самом деле его автор – некая Фиона Симпсон, и называется оно «Якорь спасения».
«Постящиеся женщины в своих кельях осушили соты своего мозга до последней сахарной капли здравого смысла, превратив череп в пустой посеребренный сосуд, где любовь могла бы обитать, словно кукушка…