– Где вы работаете шерифом? – поинтересовалась она.
– Миннесота. Сельский округ. Возможно, слышали о беде, которая постигла нас на прошлой неделе. Погибли сорок шесть человек.
– Женщина в горящей машине убила губернатора.
– Вы не сказали «сумасшедшая женщина».
– Откуда мне знать, сумасшедшая она или нет?
Он посмотрел на Джейн. Вероятно, в ее глазах отражался свет мигающих лампочек с дерева. В его глазах не светилось ничего.
– Мы дружили с Корой, которая сидела за рулем машины-бомбы. Дружили двадцать лет. В прошлом августе она приезжала сюда на конференцию, которую проводили в отеле.
– Что за конференция?
– Обучение детей с особенностями развития. И вот здесь с Корой что-то случилось. Она уже никогда не была прежней.
– Что-то случилось? Как так?
– Здесь прохладно. Если вы в силах выпить еще бокал вина и сохранить остроту мыслей, можно зайти в таверну в конце квартала.
– В этом городе я могу выпить хоть бутылку и при этом остаться трезвой.
Взятый напрокат «шевроле» стоял неподалеку у тротуара. По пути в таверну шериф остановился у машины, открыл багажник и вытащил тетрадь на спирали.
– Здесь то, что сочиняла Кора, – сказал он.
– Она была писателем?
– Да. Чертовски хорошим.
– Я не слышала о ней… вот только из новостей и узнала.
Они двинулись дальше, и шериф сказал:
– Эмили Дикинсон написала сотни стихотворений, но только десять были напечатаны при ее жизни.
– По-моему, не больше шести.
– В сравнении с Корой, Эмили была медийной звездой своего времени.
– А какое отношение ко всему этому имеет ее проза?
– Она также написала о том, что происходило с нею. Думала, что у нее в голове завелся паук и откладывает там яйца.
Джейн остановилась. Одно из самоубийств, которые она расследовала в самом начале всего этого, совершила талантливая двадцатилетняя женщина по имени Порша, работавшая программистом и сотрудничавшая с «Майкрософтом». У нее не было никаких оснований уходить из жизни. Прощальная записка, которую она оставила родителям, отпечаталась в памяти Джейн: «У меня в мозгу паук. Он говорит со мной».
– Что случилось? – спросил шериф.
Джейн оглянулась, почти уверенная, что за ними следят. Но хвоста не было.
Она оглядела улицу с закрытыми магазинами на противоположной стороне. Нет, она не чувствовала угрозы со стороны преследователя-одиночки. Враждебным представлялся весь город, как, например, Дахау или Аушвиц, советские лагеря, поля смерти, где красные кхмеры убивали и хоронили своих жертв. Такое же ощущение приходило к ней и раньше – на отдаленной ферме, где два злобных социопата за пять лет изнасиловали, убили и захоронили двадцать две женщины. Второго агента тогда убили, помощи ждать было неоткуда. Незаметно подобравшись, Джейн прикончила обоих, причем второго – в свинарнике, который уже много лет использовали как кладбище. Двадцать две жертвы были захоронены здесь без всяких надгробий, закопаны в удобренную свиным навозом землю – последнее оскорбление для них. Стоя над телом человека, который мучил и убивал их, она дальней частью мозга слышала крики его жертв, мольбы о милосердии, которого им так и не досталось. Казалось, она шестым чувством воспринимает печальную и загадочную мозаику, в которую сложились кости этих мучениц под землей, той самой, где она стояла сейчас, – разложение плоти и подвижки земли окончательно упокоили их. А угроза, исходящая от этого места, была как некое темное излучение, шедшее от городской почвы, и сам городок походил скорее на диораму идеального поселения, которую в любой момент можно поместить под стекло и сохранять в вакууме, исключающем всякую возможность появления жизни на этих улицах.
– Мне нужно выпить вина, – сказала она шерифу.
12
В утробе таверны мягкие тени перемежались еще более мягким светом, в воздухе приятно пахло разливным пивом, которое пеной переливалось через края кружек и уходило в сливную решетку под подставками. Звучали только легкие кантри-композиции, в которых обретенная любовь воспевалась так же часто, как и потерянная, – сладкой грусти было ровно столько, сколько необходимо.
В полукабинете с высокими стенками в заднем конце зала – рядом не было никого, кто мог бы подслушать их разговор, – сидели Джейн и Лютер с бокалами в руке. Он рассказывал о Коре Гандерсан: о ее тетрадях с рассказами, о повторах, неоднократных мучительных признаниях в том, что у нее в мозгу обитает паук, об обыске, который странным образом приостановило ФБР, о невиданном пожаре, ничего не оставившем от дома, о визите Бута Хендриксона из Министерства юстиции, убедившем Лютера, что здесь осуществляется операция прикрытия.
Джейн ждала, что Лютер спросит у нее, кто она такая, на какое агентство работает, но он говорил и говорил, выкладывал наболевшее, словно уже доверял ей.
Наконец он положил на стол тетрадь на спирали, которую взял из багажника, и открыл ее на развороте, исписанном четким, ровным почерком. «Странный человек за столом в моей кухне, говорит: „Поиграем в маньчжурского кандидата, Кора“, а я отвечаю: „Хорошо“, а потом происходит что-то, чего я не помню, потом он говорит: „Auf Wiedersehen, дура ты, сука костлявая“, а я в ответ отвечаю „До свидания“, и только, словно он не оскорбил меня, а потом он уходит, будто его никогда не было, но, черт побери, он был, был здесь, был, был, был».
Женщина усердно скопировала эти слова пятнадцать или двадцать раз, вкрапляя каждый повтор в текст рассказа.
– В тех рассказах, которые вы прочли, она фигурирует в качестве персонажа? – спросила Джейн.
– Ни разу. Нет ни ее самой, ни Коры Смит, ни Коры Джонс.
– И вы считаете, что с ней случилось именно это.
– Одно из последних событий, которые с ней случились. В тот момент это была ее текущая рабочая тетрадь. А значит, это последние слова, написанные ею. – Он долистал до конца, показав Джейн остальные страницы – все пустые. – Что вы об этом думаете?
– Тут есть одно слово, самое важное, да? – спросила она.
Лютер ответил не сразу. Десятилетия полицейской работы научили его тому, что успех расследования зависит от способности следователя дать самую приземленную интерпретацию случившегося: нужно помнить, что мотивация людей и поступки, совершенные в соответствии с этой мотивацией, почти всегда так же предсказуемы, как часы восхода и заката. Истории о тщательно продуманных заговорах он воспринимал так же, как воспринял бы заявление о похищении человека летающей тарелкой. Вероятность того, что Коре промыли мозги, что ее запрограммировали, должна казаться ему бессмыслицей, мракобесием. Сверхъестественному не место в полицейском расследовании.
И все же если Лютер проделал такое расстояние – из Миннесоты в Кентукки, – значит он был человеком недюжинного интеллекта, наделенным гибкостью ума в лучшем смысле этого слова, понимающим, что зло реально существует, что это не какой-нибудь оттенок серого в спектре нравственного релятивизма. И еще он знал, что зло предприимчиво и безжалостно, всегда ищет новые способы для самовыражения. Кора оставила улики, и из-за них Лютер встал на путь, о существовании которого даже не подозревал. Но он был слишком честен перед самим собой, чтобы цепляться за прежние представления, если перед ним лежала ясно видимая прямая дорога.
А Джейн гнула свою линию, повторяя вопрос:
– Тут есть одно слово, самое важное, да?
– Вы так считаете?
– Вы знаете эту книгу и этот фильм.
– «Маньчжурский кандидат» Ричарда Кондона[33]. Только промыть мозги не так-то легко.
– Книга вышла более полувека назад. – Джейн пригубила вино, поставила бокал, посмотрела в глаза Лютеру и сказала: – В те времена никто не слышал о нанотехнологиях.
Он прекрасно понимал смысл этого термина – глаза его раскрылись достаточно широко. Джейн ожидала, что он немедленно станет расспрашивать ее об этом. Но вместо этого он сказал, еще больше понизив голос:
– О Куантико много чего рассказывают. Правда, что там кого угодно скрутят в бараний рог?
Академия ФБР находилась в Куантико, в Виргинии, на базе морской пехоты. Упомянув о ней, Лютер давал понять, что догадался, какое заведение она закончила. И еще о том, что она – Джейн Хок.
– Ну, меня-то не скрутили, – сказала она.
13
В таверне не было ни разговоров о спорте, ни шумных компаний. Сюда заглядывали в основном одиночки – даже пары встречались редко, – и никто из них не выражал намерения завести беседу с другим посетителем. Этих не связанных друг с другом выпивох обслуживали бармен и две официантки, которые, похоже, заразились мрачным настроением приходящих. Если бы не музыка кантри, здесь стояла бы такая тишина, что разговор Лютера и Джейн слышали бы все, даже при переходе на шепот.
– Вы меня узнали, несмотря на волосы, глаза и очки?
Лютер Тиллмен отрицательно покачал головой:
– Нет. По тому, как вы разговаривали с человеком в магазине, с официанткой. Многое из того, что хотели узнать вы, я и сам хотел выяснить. Кора покончила с собой. Куинн Юбанкс, спонсор конференции, покончил с собой. Я слышал, что и ваш муж тоже покончил с собой. Дэвид Джеймс Майкл был связан с Юбанксом. Вы спросили о нем официантку. Я никогда не видел, чтобы средства массовой информации и правительство до такой степени демонизировали разыскиваемого. Они пресекли работу криминалистов ФБР в доме Коры, а один тип из Министерства юстиции стал угрожать мне. Я осмыслил все это и только тогда, посмотрев на вас внимательнее, сказал себе: «Да, я ее знаю».
В таверне зазвучала новая песня – «Wichita Lineman»[34] в исполнении Глена Кэмпбелла, композиция, полная одиночества и тоски. Джейн всегда находила ее жутковатой, но прекрасной. Она посмотрела на одиноких клиентов, сидевших перед барной стойкой и за столами: музыка отражала их настроение, заставляя размышлять о них.