– Сколько ей – восемьдесят?
– Что ты, всего семьдесят девять. А ему – семьдесят. Тетушка похищает младенцев прямо из колыбели. Сейчас она едет в «додже», который был у Кэлвина, бойфренд – следом за ней, в теткиной машине, чтобы увезти ее домой. Они будут через полчаса.
– Ты потрясающая женщина, – сказал Лютер. – Здорово все устроила.
– Ну, понимаешь, брак с таким дикарем закалил мои нервы.
Он улыбнулся:
– Со мной трудно иметь дело.
– Даже не представляешь, насколько трудно, дорогой. Значит, завтра Чикаго, а что потом? Куда двинемся? Ты где?
– На колесах. Завтра к вечеру узнаю, где окажусь.
– Я хочу тебя увидеть, Лютер.
– И я тоже. Сильнее всего остального. Я тебя люблю. Помнишь то место, где мы проводили отпуск и, наверное, зачали Твайлу?
– Это невозможно забыть.
– Отправляйся завтра туда. У нас есть номера друг друга, но если что-то пойдет не так, я знаю, где тебя найти. Как Джоли?
– Она рождена, чтобы скрываться. Ни один коп ее не выследит. Хочет с тобой поговорить.
– Па? – сказала Джоли, взяв трубку.
– Привет, конфетка.
– Ты меня так целую вечность не называл.
– Не хотел тебя обижать.
– А я и не обиделась. Папа, скажи мне прямо: все идет к черту?
– Что значит «все», детка?
– Страна, мир, цивилизация, человечество.
– Все каждую секунду разваливается, Джоли, но в то же время перестраивается.
– Извини, но ты сейчас наговорил кучу всякой хрени. Совсем на тебя не похоже.
– Ты права. Послушай, ничто не разваливается. Понимаешь, тут творятся нехорошие вещи, и, как обычно бывает, все кончится плохо для людей, которые стоят за этим.
– С нами ничего не случится? Мы все будем живы и здоровы – ты, мама, я, Твайла?
Девчонка была слишком умна, чтобы ее успокоили дежурные фразы.
– Могу только сказать, Джоли, что я сделаю для этого все возможное.
– Хорошо. Ладно. Я это и хотела услышать. Я тебя люблю, па.
– И я тебя, Джоли.
Закончив разговор, Лютер не сразу лег спать, хотя и падал с ног. Он встал у раковины, глядя на свое отражение и видя при этом не себя, а Ребекку, Твайлу, Джоли. Лица их так четко нарисовались перед ним, словно и в самом деле материализовались в зеркале, вызванные силой его любви. Он произнес короткую молитву, прося небеса защитить дорогих ему женщин, поскольку не был уверен, что у него самого хватит на это сил.
20
Трех стодолларовых купюр достаточно, чтобы убедить коридорного провести Хассана Загари и Кернана Бидла в номер рядом с тем, который сняли на ночь Ребекка и Джоли Тиллмен. Давая деньги, они показывают коридорному удостоверения Министерства внутренней безопасности, но он, похоже, верит в удостоверения только в той степени, в какой они дают ему повод принять деньги.
Его зовут Джерри Сатт, удачное созвучие со словом «зад», поскольку этот парень – живое воплощение геморроя. Хассан видит в Джерри Сатте типичного персонажа мультипликационного фильма, и не случайно: немного неправильные зубы, дергающийся нос, как у кролика, почти целиком розовые белки глаз, а уши такого размера, что Сатта вполне можно было бы ухватить за них и вытащить из котелка, если бы он там поместился.
Он нервничает без особых на то оснований – возвращается через пятнадцать минут, после того как оставил гостей заниматься своими делами, потом еще раз, опять через пятнадцать минут. И всякий раз – жалобы: он думал, их всего на пять минут; три сотни не стоят потерянной работы. Так в каждый заход он вымогает по сотне. Он уверяет, что портье может в любую минуту сдать номер, что может появиться другой коридорный вместе с новыми постояльцами, неся их вещи. Но конечно, если номер в этом двухзвездном убожестве не снят вечером в среду, он простоит пустым всю ночь. Единственное достоинство коридорного состоит в том, что он говорит шепотом и адресует все жалобы Бидлу, который держится на приличном расстоянии от Хассана.
Пока Сатт изнемогает от тревоги, Хассан молча работает. Он снимает с двух крюков картину, висящую на стене, которая разделяет два номера, – репродукцию «Звездной ночи» Ван Гога в якобы позолоченной, якобы деревянной барочной раме, совершенно не подходящей для нее. Затем осторожно вытаскивает из стены один из крюков и большой гвоздь, на котором висел крюк. Стараясь не производить ни малейшего шума, он вставляет длинный тонкий микрофон в отверстие от гвоздя и задвигает его до упора, пока микрофон не упирается в стенную панель соседнего номера. Сунув наушник в правое ухо, Хассан включает мощный усилитель, повышающий уровень звука в сто тысяч раз относительно уровня вибраций.
В третий раз коридорный просит еще триста долларов. Хассан выключает усилитель на несколько секунд, в течение которых шепчет Бидлу – так, чтобы коридорный слышал:
– Дай ему еще сотню, последнюю. А если этот говнюк не угомонится и не заткнется, убей его.
Достав сотню, Бидл говорит:
– Ты же знаешь, Джерри, у дяди Сэма триллионные долги, его карманы больше не бездонные.
Может, коридорный и не верит удостоверениям Министерства внутренней безопасности, но угрозу убийства он воспринимает всерьез. Бледный, как кролик из «Алисы», и такой же нервный, он стоит неподвижно, сложив руки перед собой: возможно, это молитвенная поза. Его глаза широко раскрыты, выступающими верхними зубами он покусывает нижнюю губу.
Так Хассану удается прослушать разговор Ребекки и Джоли с Лютером Тиллменом. Он слышит только реплики женщин, но все равно узнает много полезного из того, что они говорят шерифу и друг другу по окончании разговора. Несколько минут спустя, встав в угол фойе на первом этаже, Хассан звонит Хью Дарнеллу в Миннесоту, чтобы доложить о результатах и получить инструкции. Но Хью, что странно, не расположен давать инструкции.
– Я же ничего не знаю. Все указания по этому делу должны поступать от Хендриксона. Позвони ему и узнай, чего он хочет.
– Я буду звонить ему? – говорит Хассан. – У меня нет номера.
– Почему нет?
– Он дает свой телефон только тем, кому это нужно.
– Вот теперь тебе это нужно, – говорит Хью. – Есть ручка и бумага?
– Нет. Но есть память. Я слушаю. – Запомнив номер, Хассан говорит: – Думаешь, можно звонить ему сейчас, так поздно?
– Ты можешь ждать до Рождества, если считаешь, что так будет лучше. Но по моему мнению – которое ни черта не стоит, – надо звонить сейчас.
Поколебавшись, Хассан спрашивает:
– Ты не болен, Хью?
– Я в отличной форме, Хассан. У меня все потрясающе. Высший класс. Я Пизанская башня. Полный тип-топ, я Мона Лиза.
Хассан молчит секунду-другую, потом говорит:
– Хорошо. Позвоню ему сейчас.
21
В тысячах футов над землей, там, где атмосфера слишком разрежена и не может поддерживать жизнь, где два неба – в виде слоя туч внизу и в виде купола с холодными звездами вверху, где жестокое и безжалостное движение времени, кажется, распространяется только на массы людей, ссорящихся между собой на поверхности планеты, – там в мягком, комфортном салоне джета «Галфстрим V» Бут Хендриксон наслаждается поздним ужином из каплуна, стильно поданного стюардом; самолет числится за ФБР, но сейчас арендован Министерством юстиции. К каплуну прилагаются два великолепных гарнира – из зеленой фасоли и пасты «альфредо». Белое прозрачное вино охлаждено до нужной температуры и настолько великолепно, что Хендриксон даже не спрашивает названия, опасаясь, что марка окажется неизвестной и нарушит его представление о правильном порядке вещей.
Полет из Луисвилла в Вашингтон обычно не настолько долог, чтобы пассажир мог насладиться неторопливым обедом с десертом, за которым следует порция тщательно выбранного сорокалетнего портвейна. Однако в вертолете, перевозившем его из Доменной Печи в Луисвилл, Хендриксон попросил пилота подать заявку на новый полетный план, чтобы изменить маршрут и лететь через Атланту и Джорджию. Если этот необычный маршрут, заявленный с опозданием, создаст проблемы для диспетчеров, можно очистить от коммерческих рейсов гражданские воздушные коридоры и дать возможность пролететь официальному лицу, выполняющему важную для страны миссию.
Между основным блюдом и лимонным тортом с базиликовым мороженым, когда Хендриксон наслаждается последними глотками вина, поступает звонок от некоего Хассана Загари, которого он знает, но у которого не должно быть секретнейшего номера его сотового. Опять Хью Дарнелл.
Хассан кратко описывает ситуацию с Ребеккой и Джоли Тиллмен, пересказывает в нескольких словах телефонный разговор, который состоялся у них с шерифом захолустного городка, потом сообщает:
– Машина тетушки вскоре будет в гараже отеля, сэр. Мы с Бидлом можем поставить на нее локатор и поехать за ними в Чикаго, а оттуда – куда угодно.
– Не надо. Ты сказал все, что мне нужно знать: они направляются в Чикаго. Оттуда я установлю за ними слежку.
– Как скажете, сэр.
– Отличная работа, Хассан.
– Спасибо, сэр.
– У меня есть для тебя еще одно задание, хотя день был тяжелым. Если ты готов.
– Я всегда в игре.
– Мне известен твой послужной список. Ты, когда это необходимо, без колебаний устраняешь врагов прогресса, не проявляя предрассудков.
– Когда это необходимо, – говорит Хассан, – колебания недопустимы.
– Бидл может ехать назад, в Миннесоту, а для тебя я выделю турбовинтовой самолет, который доставит тебя из Рокфорда в Милуоки. Там тебя будет ждать внедорожник. Сразу же садись за руль. К часу ночи ты должен быть в доме Тиллмена. Хью Дарнелл к тому времени сделает половину работы, которая ему поручена… или, четверть.
– Какой работы, сэр?
– Он проходит по дому с частым гребешком, ищет то, что связывает Тиллмена и Джейн Хок. Когда приедешь, скажешь Дарнеллу, что я прислал тебя на помощь.
– Да, сэр.
– Хассан, что ты думаешь о мистере Дарнелле? Только честно. Ты человек способный и наблюдательный. Я хочу услышать чистую правду.