– Куда ушел. Может, в библиотеку, а может, и нет. Куда мог уйти. Розочки тоже вот нету. Поди узнай где. Когда же я ее последний раз видала? Надежда Петровна еще жива была.
Мысли путаются в старухиной голове. Ей кажется, будто она забыла что-то важное. Кто-то о чем-то просил ее. То ли Роза Семеновна, то ли Надежда Петровна. Щеки вспыхивают и снова холодеют. Где-то вдалеке воет сирена.
– Надоели уже летать-то, нехристи. Гитлер этот небось от пуза жрет, собака.
От беспокойства Софья Павловна сильнее дрожит и крутит головой. По комнате прыгают тени. Темнеет кровать с наваленным тряпьем. Бледные полосы очерчивают прямоугольник окна. В углу что-то навалено и прикрыто простыней. Софья Павловна не может вспомнить, что это. Беспокойство становится сильнее и толкает ее изнутри. Она встает, подходит в угол и сдергивает простыню: книги. Корешками, обрезами – молчат. Софья Павловна вспоминает.
– Книги носит. Что за книги? Может, нельзя такие книги носить. Зачем? Может, сейчас вообще книги нельзя.
Она поднимает простыню, чтобы накинуть ее обратно, и присматривается к конструкции: нельзя ли там спрятать хлеб. Или сахар. Да мало ли. Может, специально книги лежат, чтобы прятать. Может, он крупу потихоньку отсыпает и складывает.
Простыня летит на кровать, Софья Павловна трогает книги. Холодные. Никого нет. Она заглядывает между книгами и стеной. Лежат плотно. Но это, может, верхние так только лежат, а под низом пусто. Она снимает книгу за книгой, осторожно складывает рядом. Откуда только берется у нее сил – она наклоняется снова и снова, перекладывает тома – Гёте, Новалис, Достоевский, журналы. Она уже не сомневается, что между книгами спрятана еда. Только бы успеть ее найти, пока никто не пришел. Ее мысли выстраиваются четко и разумно. Она просчитывает варианты. Если кто-то будет входить, она услышит. Тогда нужно успеть сложить книги обратно и прикрыть простыней. Если не успеет совсем, она скажет, что проходила мимо, задела и теперь складывает обратно. Если найдет еду, то нужно успеть ее перепрятать. Она придумывает куда – за одеяло, на подоконник, туда никто не заглядывает. То есть если найдет, то нужно положить на подоконник, сложить книги как было и потом, если никто еще не придет, съесть. Еды нет, и Софья Павловна работает судорожнее. Книги шлепаются одна о другую. Софья Павловна уже знает даже, что это именно крупа – потому что, а что еще. Она ищет глазами замотанную в тряпочку крупу. Думает – гречка или перловка? Хорошо бы перловка, давно не ела. Между летящими книгами высверкивает белое – лист. Софья Павловна берет его и пытается понять, из какой книги он выпал. Взглядывает: «Воззвание ко всем гражданам и гражданкам Советского Союза… Долой Сталина, жидовскую свору и коммунистов!» При чем тут крупа, она понять не может. Засовывает лист в первую попавшуюся книгу, и рот ее округляется: немецкая листовка. Будто обжегшись, она отдергивает руки от книги. Но это одно, а призрак крупы еще не покинул ее. Она продолжает расшвыривать книги. Крупы нет. Хорошо спрятал.
Вдруг другая мысль укалывает ее в мозг: он здесь, стоит за дверью – Ефим Григорьевич. Смотрит на нее и ждет – убить. Она замирает. Прикрытая дверь тянет ее как магнит, она старается бесшумно подойти к ней. Прижимается ухом к косяку: тихо. Кладет ладонь на ручку, медленно опускает ее. Тогда она медленно тянет дверь на себя. Чем медленнее она это делает, тем тоскливее скрипят петли. Квартира наполняется тягучим пением двери. Софье Павловне страшно, но она все-таки высовывает голову в коридор. В коридоре темно, поблескивают медные ручки дымохода. Пусто. Ефима Григорьевича нет.
Софья Павловна закрывает дверь и кидается к разбросанным книгам. Голова у нее кружится от напряжения, но она упорно кладет книгу на книгу, книгу на книгу и в конце концов накрывает их простыней. Всё – как было. Никто не пришел. Тихо. Даже сирена перестала выть – Софья Павловна не может вспомнить, в какой момент. Она садится на кровать и наклоняет ухо к груди: так, ей кажется, она лучше слышит свое сердце. Бьется как бешеное. Наваливается слабость.
Софья Павловна ложится и спит. Во сне она перекладывает мешочки с перловкой и холодеющим затылком чувствует недобрый взгляд. Один из мешочков она разрывает: там не перловка, а тараканы, они разбегаются по полу, по стенам, забираются по рукавам, залезают под одежду, в карманы и в рот. Кричать нельзя.
Света ставит на пол ведро с водой и, еле дыша, ковыляет к кровати. Садится и трогает за плечо спящую Софью Павловну. Веки разлепляются, и из-под них на Свету вылупливаются ошалевшие глаза.
– Вы давно спите?
– Только приснула, Светочка.
Света вздыхает и откидывается к спинке.
– Ну полежите еще. Я воду принесла, можно будет суп сварить. Сейчас немного подождем и будем варить.
– А есть с чего варить-то? – В глазах у старухи беспокойство.
– Есть, Софья Павловна, что Володенька приносил. Я письмо напишу ему, и тогда будем готовить.
– Хорошо, – говорит старуха, но беспокойство ее не проходит.
Света медленно встает, будто что-то держит ее за ноги. Пока она скармливает буржуйке еще одну доску, придвигает к кровати табурет, находит лист бумаги и чернильницу, Софья Павловна то внимательно следит за ней, то закрывает глаза. Рука ее вылезает из-под одеяла и пробирается ко рту. Наконец Света, сгорбившись над табуреткой, обмакивает перо в чернила и начинает писать. Софья Павловна отнимает пальцы от губ.
– Светочка, а Роза Семеновна далеко ушла?
Света замирает, поднимает голову и осторожно говорит:
– Она в эвакуацию улетела на прошлой неделе, вы забыли?
Софья Павловна пугается:
– Нет, что ты, Светочка, не забыла. Жалко, что уехала-то, не вовремя как. Вот как бывает.
Света опускает голову к бумаге и старается сосредоточиться. Софья Павловна лежит и думает. Она не уверена, что листовка была только одна. Может, она и не одна была, она же не каждую книгу пролистывала. Так, случайно одна выпала. А может, их там в каждой книжке, и не по одной. Мысли снова путаются у нее в голове. Роза Семеновна ей сказала бы, что делать. Она сильнее теребит губу пальцами. Настоящего шпиона она еще не видела никогда.
Света пишет, иногда взглядывая на Софью Павловну. Наконец она не выдерживает:
– Что с вами?
– Со мной, Светочка? – Старуха вздрагивает. – Ничего. Что со мной может быть?
Свете неловко говорить, и она не знает, что делать.
– Хотите, я вам письмо свое прочитаю? – и, не дожидаясь ответа, читает, подняв лист к глазам: – Володенька! Прости меня за воскресенье. Я действительно не могла прийти. У меня на руках умер мальчик, я тебе о нем обязательно расскажу. Очень умный, необыкновенный, и очень жалко его. Уйти я не могла, я когда тебе расскажу, ты меня простишь. Ефим Григорьевич и Софья Павловна передают тебе привет. Ефим Григорьевич всё мне передал. – Света пробрасывает слова, частит. – Я всё, что обещала, помню, не бойся. Ты забыл ключи, так что предупреди, когда придешь, чтобы я была дома. Очень жду тебя, поскорее приходи еще. Обязательно напиши. – Света поднимает голову. – Вот, это всё.
Софья Павловна смотрит на нее всё такими же глазами. Света кладет бумагу на табуретку, приписывает «я тоже очень люблю тебя», подчеркивает тоже и складывает лист пополам.
– Написала, теперь будем готовить.
– А что Ефим-то Григорьевич? – Софья Павловна цепко смотрит на Свету.
– Что?
– Ну вот что он передал-то?
В старухином вопросе что-то кроме любопытства, и Света спешит объяснить:
– Володенька говорит, скоро эвакуацию по льду откроют, ну и чтобы мне тоже уехать, когда можно будет. Он договорился в военкомате с кем-то, а сказать мне не успел, просил Ефима Григорьевича передать.
Старуха двигает пальцами, будто поняла.
– Не бойтесь, Софья Павловна, я всё равно не уеду, я не могу так, одна.
Софья Павловна приподнимается на локте, садится.
– Так ты что же, не поедешь?
– Не поеду. – Свете страшно смотреть на старуху, и она отворачивается.
– А что, может, мне можно поехать? А, Светочка?
Света несколько раз проводит пальцами по сгибу бумаги.
– Я спрошу. – Голос ее тонок – кажется, оборвется.
Молчание целиком заполняет комнату. Света старается преодолеть свою обиду, потому что Софья Павловна не сама виновата. Софье Павловне думать мешает страх, она кидается воображением от листовок, распиханных по книгам, к эвакуации, где едят вволю, потом к Розе Семеновне (где она?), потом снова к листовкам (может, и не только листовкам). Карусель этих картинок кружит старухе голову и крутит пальцы. Вздохнув, Света встает и просит Софью Павловну поставить воду.
Когда Ефим Григорьевич приходит, суп почти готов.
– Жуть как дует. Два дня хорошая погода была, теперь, кажется, всё. – Он дышит на руки и прижимает их к ушам.
Света наливает суп в тарелки. Софья Павловна смотрит на Ефима Григорьевича круглыми распахнутыми глазами и отталкивается взглядом от него. Губы, поджатые, трясутся. Ефим Григорьевич не выдерживает:
– Что с вами?
Старуха замирает.
– Ничего.
Света ставит тарелку на табуретку и, встретившись глазами со стариком, старательно молчит.
Ефим Григорьевич не понимает и на всякий случай говорит о другом:
– А вы знаете, Света, что в Пушкинском театре спектакли идут? Музкомедия. Вы бы как-нибудь сходили вечером, а? Билеты можно взять, если постараться, мне сегодня женщина одна из отдела комплектования сказала. Противно, правда, говорит, смотреть на публику, на румяных глупых барышень, но всё равно – отвлекает. Сходите. Мы вас с Софьей Павловной отпустим, правда, Софья Павловна?
И снова старухины глаза скачут по предметам, она хватает ложку и начинает хлебать.
– Не торопитесь, – говорит ей Света. – Чем медленнее едите, тем лучше усваивается.
Они едят медленно и тихо, только ложки скребут по тарелкам.
На следующее утро, дождавшись, когда Света и Ефим Григорьевич уйдут, Софья Павловна выходит из дома. Небо тяжело нависает над ней серыми комьями. Платок рвет с головы, Софья Павловна плотнее стягивает углы под подбородком и, наклонившись к ветру головой, идет к булочной. Она торопится, поскальзывается, идет медленнее, успокаивает себя, что успеет. Мелкими шажками пробирается до угла, поворачивает. Здесь ветер слабее. Вдалеке Софья