нужно лишь вернуться с чердака и смахнуть паутину со своего сердца
– Как ты с этим справляешься?
Кто тебе сказал, что я справляюсь?
– Можно я тебя обниму?
Я киваю.
Ее пальцы хотят сомкнуться на моей спине.
#
– Я хочу позвонить Маме.
И что ты ей скажешь? Мама, я сижу дома уже-не-знаю-сколько и не хочу выходить наружу, но ты не огорчайся сильно, все хорошо?
– Тогда Папе.
А для него у тебя заготовлен другой текст?
Хотя я спрашиваю иронично и стремлюсь, чтобы с моих губ слетал не слишком злобный, но все-таки сарказм, про себя я не могу не отметить, что вопрос вообще-то имеет право на существование. Родители всегда были настолько разными людьми, что у всех, кому сколько-нибудь давалось критическое мышление, рано или поздно возникал вопрос, что их объединяет, кроме принадлежности к роду человеческому. Несмотря на то что Папа очень крупный – высокого роста и с широким размахом орлиных рук, – он всегда располагался в пространстве незаметно и естественно, как удачно подобранный предмет мебели, каким-то удивительным образом умудряясь при этом не горбиться и не сжиматься. Особенно эффектно это смотрелось на контрасте с маленькой юркой Мамой, которой жизненно необходимо было быть всегда и везде, как в том советском мультфильме про обезьянок с песней «В каждом маленьком ребенке…».
Папе никогда не было особенно интересно проводить с нами время. Возможно, дело в том, что он не очень любил детей. Возможно, дело в том, что он вообще не очень любил все, что не было связано с его работой, которая была для него настолько священна, что он не хотел ни с кем ее обсуждать. Возможно, все случилось так, как случилось, потому что – когда-то – Папа очень сильно любил Маму, настолько сильно, что решил отдать все узды правления в ее руки, а когда все стало так, как хотела она, забыл, с чего все начиналось. Супружество развалилось. Мне нравится слово СУПРУГ: оно родственно УПРЯЖКЕ, двое впрягаются и тянут вместе столько, сколько получится.
Так или иначе, они развелись тихо и обыденно. Думаю, катализатором послужило то, что случилось с Дедой – Маминым отцом – и – после этого – с Алей. Парадоксальным образом развод в каком-то смысле укрепил родительские отношения, а время, проведенное с Алей и со мной, наконец стало для Папы чем-то ценным. Можно, наверное, хотя бы себе признаться, что если для Али легче находить общий язык с Мамой, то мне намного проще подобрать слова для ровного и спокойного диалога с Папой. Мы как будто разделили Родителей как взаимоисключающие зоны ответственности. Думаю, все было так, как должно. Но иногда – только иногда – я позволяю себе мысль: интересно, как бы было, если бы у них вышло по-другому. Я думаю сейчас об этом, как-то по-детски насупившись.
Аля тоже думает насупившись.
– Хочу как-то их порадовать. Как думаешь, а если рассказать им сказку?
Вот это да.
Отличная идея.
– Может, ты расскажешь?
Ну уж нет, давай сама.
– Как это делается? Технически-то я, допустим, примерно понимаю, как создать онлайн-встречу на троих. Но о чем рассказывать?
Я не хочу показывать, что мне смешно.
Люблю, когда она такая.
Расскажи им о маленькой девочке. Как ей надоело бояться. И как она стала очень смелой.
Аля набирает родительский номер.
илона глотает крик
чего хотѧтъ живыѥ бγквы?
сейчас:
Сердце прыгает вперед и вверх – делает тик и так, как огромные часы, от биения которых закладывает уши. илона прижимается ладонями к сараю; старая деревяшка шершавит холодом. тик и так. сейчас или никогда.
босые пятки в шесть прыжков переносят илону к тлеющему костру. тик и так. тикитак. тикитак. илона на ощупь вылавливает умирающие, дурнопахнущие буквы и – обратно в укрытие. тикитак.
К-Р-И-К.
что это?
тикитак. тикитак.
сунуть под резинку трусов, зажать под мышкой, спрятать в ладони?
кажется, кто-то идет (тикитактикитактикитак) – и буквы вдруг оказываются за щекой.
Ой.
утром илона кладет буквы на дно корзины, накрывает черно-желтыми газетами, уходит в лес; официально – по грибы-ягоды, по правде – исследовать находку.
К-Р-И-К размером с ладошку. буквы покрашены в цвет звездного неба, вместо звезд – черника, вместо темного полотна – липкая смолистая гуща. буквы не разрываются, не жуются, не скатываются, если растереть в ладонях.
а если?
тикитак.
илона глотает К-Р-И-К.
А потом что-то меняется.
– а, – выдыхает она, но вместо этого выходит:
– А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!
К-Р-И-К вылетает из нее забытыми обидами, съеденными оскорблениями, солеными печалями, позором, горечью, колкостями. С каждой секундой в животе становится больше места для солнца, и смеха, и движения. Горло начинает саднить, но Илона не останавливается, пока не чувствует пустоту внутри. Илона ложится на спину, счастливая и усталая, и засыпает.
(не)давно:
десѧть лѣтъ томγ назадъ
въ далекомъ поселенїи
на сѣверѣ карелїи на границѣ съ финлѧндїѥй
родилась девочка елена.
все звали ее илоной – на финский манер. так поселенцы стремились обмануть хтонь, ведь каждому известно, на что способны злые духи, стоит им узнать настоящее имя человека. поселенцы были сплошь старики да неизвестно откуда взявшиеся дети, которые уезжали на большую землю, как только вырастали. те, кто решал остаться, обещали почитать главный закон.
илона, наверное, тоже уедет однажды.
главный закон шепчет: строго за час до полуночи окна и двери запираются, и ни одна живая душа не должна выходить из дома. главный закон шепчет, и люди должны шептать, дабы не накликать беду. звучание голоса призовет золотого вепря гуллинбурсти, или изголодавшегося тролля, или коварную обманщицу-кикимору. и тогда духам-сторожам их не отвадить, не прогнать.
главный закон придумали для всеобщего блага. (это илона знает)
как это всеобщее благо выглядит и где его найти? (этого илона не знает)
поселенские дети пугливы и неразговорчивы. они движутся плавно и медленно, как в полусне, мастерят поделки из шишек и желудей, а по вечерам собираются в доме одного из старейшин на общие чтения. из самых немногословных и рассудительных вырастают писцы и сказослагатели, из самых мудрых – старейшины и хранители тайн.
с илоной никто, кроме бабушки, водиться не хочет.
иногда илоне становится не по себе: тянет между ребрами, как будто что-то внутри вышло из строя, продырявилось, забарахлило. от этого чувства не убежать, не залезть на дерево, его не заесть пирожками с капустой. от этого чувства помогают только разговоры:
– бабушка, отчего водица мокра?
– яко могут птицы летать в воздухе?
– что творити, аще встретиши кикимору?
– боиши ли ты троллей и леших? это оттого, що сама ты трошки подобна троллю?
на десятилетие каждый ребенок получает книгу народных преданий с описаниями духов-хранителей, с предостережениями о духах-разрушителях и с важнейшими притчами о доме и лесе. книгу кладут рядом с кроватью и читают каждый день перед сном, заучивая особо важные отрывки наизусть.
илона тоже получила такую, с выпуклыми картонными картинками. предания оказались мертвыми скучными буквами; илона полистала первые страницы с лешими и водяными, а потом захлопнула книжку.
когда илона была маленькой, бабушка заплетала ее светлые волосы в аккуратную косу, одевала в накрахмаленное розовое платье, а после они завтракали овсяной кашей с молоком и клюквенным вареньем.
– благодарствую, бабушка.
– на здоровье, лапушка.
илона до сих пор терпит косу, и платье, и кашу, а после до вечера карабкается по деревьям, караулит птиц и зверей и рвет охапками полевые цветы – на букет бабушке.
многие годы время идет своим чередом, никем не подгоняемое и не сдерживаемое.
а несколько ночей назад илона проснулась от странного нешепота с улицы. прислышалось?
– не слыхала ли ты чего вчера во тьме нощи?
– нет, златоглавая моя, я в объятьях снов спала глубоко.
– с улицы шеде кой-то странный звук.
– может, леший из-за дубров мимо проходил или кикимора свои песни сплетала?
– бабушка, они ведь не возмогут нам навредити?
– не годится, ягодка моя, впадати в мир грез да мечтаний.
– а можно на них хоть одним глазочком взглянуть?
– дай, душенька, я клюквенку в твою кашу доложу.
на следующую ночь звуки повторились. а потом еще раз. и еще.
тогда
илона набралась храбрости и выскользнула за дверь. там были темнота, костер с зеленым пламенем и людские силуэты, громко шепчущие между собой. а в следующую ночь илона украла КРИК.
сейчас:
Возвращаться домой с КРИКом и без ягод опасно: Илона сует два пальца в рот и выплевывает КРИК наружу, прячет его под дубовыми ветками. Внутри живота от КРИКа юным листочком проклевывается ТИШИНА, никем пока не замеченная.
Илона возвращается домой, когда в небе виснет золотистый закат. Бабушка потряхивает седыми кудрями, шепчет, притворяясь сердитой:
– Давно уже ждала, чтобы ты домой возвратилася. Где ты пропадала?
Илона не находится с ответом и опускает глаза на корзину со скудным уловом.
На ужин – похлебка с лисичками. Ба молча жует, смотрит строго в тарелку. Как же ТИХО и СКУЧНО. Илоне хочется хохотать, бегать, не шептать, но она улыбается и убирает со стола. Одна из тарелок прыгает из рук и становится осколками. Ой.
когда наступает утро, бабушка заплетает волосы илоны в аккуратную косу, оставляет на спинке стула накрахмаленное розовое платье, а после ставит на стол овсяную кашей с молоком и клюквенным вареньем.
– Бабушка, сегодня я…
– На здоровье, лапушка, – кивает бабушка, улыбаясь.