– Нет, ба, не хочу на сего дня каши, – говорит Илона.
ХЛОП-ХЛОП.
Бабушка и Илона пару секунд смотрят друг на друга, а потом одновременно говорят:
– Мне ка…
– Как это…
– …жется, я вообще…
– …не хочешь?
– не пристрастна к овсяной каше.
ХЛОП-ХЛОП.
– Аще схожу в курятник и яйца пожарим?
ХЛОП-ХЛОП.
Илона видит, как бабушкино невыразительное лицо делается похожим на вопросительный знак: красным, круглым и совершенно потерянным. Илона не может сдержать смех, но тут же виновато умолкает: слишком голосисто вышло. Теперь бабушка смотрит холодно, но молчит.
Пока Илона уплетает взбитую яичную массу под сметанным облаком, хулиганский ХОХОТ самолюбиво расправляет лепесток.
Новые ночи приходят для нового воровства. Перед тем как лечь в постель, Илона берет кухонное полотенце, опускает его в ведро с водой и слегка отжимает, а затем осторожно кладет в плетеную корзину – так получится унести больше слов. В этот раз Илона оставляет прыгающее сердце и испуганное дыхание дома: когда шепот стихает, она терпеливо считает до пятисот в своем укрытии за сараем, а после шагает к тлеющему костру.
– Кто здесь? – из темноты выныривает один из силуэтов. Знакомые очертания, знакомый шепот, знакомое дыхание.
Илона замирает.
Илона сочиняет молитвы, Илона перестает дышать.
Илона упражняется в ТИШИНЕ, сама того не подозревая.
Илона считает до трехсот, потом до тысячи, потом до двух. Илона прислушивается: трещат кузнечики, бежит река, качаются ветки дуба. Теперь можно.
Илона крадется к костру, опускается на колени и, обжигая подушечки пальцев, перекидывает на влажную тряпку обугленные буквы и попутный мусор. Корзина заполняется словами и вопросами. Не может быть, чтобы бабушка была одним из силуэтов.
когда наступает утро,
Илона сидит простоволосая, чумазая и очень счастливая. Жует колобы с манной кашей и картошкой – достала где-то книгу с рецептом и подсунула бабушке.
– Ба, а ты когда-нибудь помышляла не шептаться, а глаголать громко?
– Ох, чадо мое, ты разумеешь, чему се грозит.
– Аще не здесь, а вдали, тамое, где никто не услышит?
– Что ты, лапушка, замышляешь?
– Например, в лесе. Тамо так уютно и совсем не страшно.
– В лесу, дитя мое, лешие, кикиморы да духи-вредители. Услышат они нас, узнают, где мы, и придут тогда ночью. Закрой на покой свой ум.
– Аще кто видал их хоть раз, этих леших, троллей? Может, выдумали их?
– Чего ты замыслила? Не суйся на улицу по нощам, не надобно там бродити. Там тайны да опасности, о которых лучше не помышляти. И хватит вопросов на сегодня, пусть мудрость свою к молчанию обратишь.
главный закон шепчет,
а Илона шептать не собирается: она разложила украденные сокровища на траве и залюбовалась ягодно-красным мерцанием З-Л-О-С-Т-и, серым, как нависшее небо, Г-О-Р-Е-м, тем, как переливается перламутром Л-О-Ж-Ь. В отдельную стопку Илона сложила совсем обгоревшие, израненные буквы, которые не удается сложить в слова. Илона нежно водит пальцами по …ЙНА и…МЕР…Ь и гадает, было ли в них что-нибудь хорошее.
Старой другъ лучше новыхъ двухъ,
поэтому сначала Илона тщательно моет в ручье испачканные травой и землей буквы и проглатывает КРИК, запивая слово ключевой водой.
– А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!
Легкие благодарно сокращаются, и дышать, двигаться, жить становится проще. Илона кружится, широко раскинув руки, и крик льется торжественной песней. До тех пор, пока не прерывается хрустом.
Илона смотрит под ноги: голые ступни стоят в чашке сухой травы, пальцы вязнут в скользком сыром белке, повсюду – разлетевшиеся кусочки скорлупы, испещренные веснушками-крапинками и причудливыми завитушками. С пустым отчаянным црк-црк у земли кружат овсянки с рыжеватыми грудками. И тогда Илона вспоминает: ведь кто-то мешался у ног, отманивал ее от гнезда, метался кругом в панике, падал на землю, шнырял в траве. А потом она зашлась в крике.
Илона в слезах убегает из леса, говоря себе, что больше не вернется – никогда и ни за что. Краденые слова вместе с КРИКом остались на траве.
Назавтра
главный закон шепчет,
Илона тоже послушно шепчет, ест овсяную кашу с кислой клюквой, тихо сидит, пока бабушка вычесывает ее длинные волосы.
поселенские дети пугливы и неразговорчивы.
А еще с ними до смерти скучно, но Илона копирует их плавучие движения, собирает шишки и палочки, слушает сказания, в которые больше не верит.
на десятилетие каждый ребенок получает книгу народных преданий с описаниями духов-хранителей,
а Илона понятия не имеет, сколько прошло времени с ее дня рождения, кто составлял предания и как духи-хранители собираются бороться с хтонью и чудовищами.
многие годы время идет своим чередом,
и дни без крика и запретных слов кажутся бесконечным, неделимым потоком времени.
тогда
Илона не выдерживает и снова идет в лес, запрыгивает на камни, раздвигает высокую траву руками: где-то здесь остались брошенные слова. «Скорее всего, их растащили птицы и животные», – думает Илона. Но это неправда: слова лежат нетронутыми, словно оставленные здесь несколько минут назад. Илона пересчитывает ворованное: КРИК, ГОРЕ, ЗЛОСТЬ, БОЛЕЗНЬ, ЛОЖЬ, СТРАХ…ЙНА…МЕР…Ь.
– Всего еще один разочек, – кротко шепчет Илона лесу и глотает болотно-зеленую БОЛЕЗНЬ, напоминающую на вкус жесткое застиранное полотенце.
Слово царапает Илоне язык и горло, нахально проваливается в живот, по-хозяйски осматривается, ждет, пока Илона запьет гадкий привкус проточной водой. Слово ухмыляется. У Илоны кружится голова, темнеет в глазах, над верхней губой выступают соленые капли. Илона садится на землю, обхватывает колени руками и раскачивается из стороны в сторону. Это не помогает: тело делается ватным, или тряпочным, или чугунным, или всяким сразу; мир отгораживается от Илоны воздушными подушками в ушах, а потом и вовсе пропадает.
Когда Илона приходит в себя, ее обильно рвет; среди наполовину переваренной еды зеленеет злое слово. Илона пьет, пока ее снова не начинает тошнить, поднимается на ноги и со всей решимостью, на которую способна, собирает семь спасенных слов. Илона бросает их на землю, прыгает на них, пытаясь втоптать поглубже, тянет во все стороны, вцепившись зубами. Слова бесцеремонно зевают.
Из КРИКА внутри Илоны распускается бутон ЗЛОСТИ.
Илона кричит:
– Нет никаких леших, кикимор, духов-хранителей, есть только вы – злые гадкие слова!
Илона по очереди пинает ГОРЕ, ЛОЖЬ, СТРАХ, продолжая кричать. Почувствовав себя полой, Илона умывается и подбирает слова с земли. Ночью Илона вернет их туда, где им самое место.
Пока Илона возвращается домой, веточку ТИШИНЫ мягко обнимает росточек ИСЦЕЛЕНИЯ.
– Илона, дитя мое, ты зелена, как чешуя драконья, стряслось что?
– Все в порядке, ба.
Рыбный суп с молоком на ужин, почистить зубы, доброй ночи, ба, слова сунуть под подушку, лечь и считать вздохи.
Илоне так не терпится избавиться от слов, что ей кажется, будто входная дверь отворилась. Илона медленно считает до двух тысяч и только после этого разрешает себе наконец зажать слова в ладони, юркнуть за дверь и спрятаться за сарай. Зябко.
Мерзкие слова жгут руку, хватают в панике последний воздух. Силуэты сливаются с темнотой, костер слабеет, шесть прыжков – и слова скрываются в куче других. Илона в нерешительности стоит у затухающего пламени: а может? На одно мгновение ей чудится, что слова заговорщицки подмигивают ей, и тогда Илона разворачивается и бежит обратно, на бегу давая горячие несбыточные обещания.
Прыг – завтра я придумаю – скок – как простить себя за воровство – прыг – как рассказать бабушке – скок – как стать нормальной – прыг – как притвориться, что веришь в главный закон —
– Илона? Что ты здесь делаешь?
Илона оказывается лицом к лицу с бабушкой, так и не успев сделать последний предательский скок.
Илона садится за обеденный стол и ждет. Бабушка не называет ее лапушкой и только устало смотрит перед собой. Илона впервые слышит, как звучит бабушкин голос – сипло и неожиданно нежно.
– Я не буду ни о чем спрашивать, не хочу знать лишнего.
Илона медлит, а потом кивает.
– Не хтонь портит жизнь, ягодка моя, а дурные слова.
Секундное колебание, а после еще один робкий кивок.
– Если чтить главный закон, со временем ты сможешь занять место одного из старейшин.
Интонация жирной запятой стремится вниз, и пауза длится так долго, что Илона не выдерживает:
– А если нет?
– Тогда придется тебе уехать отсюда.
Илона проглатывает скопившуюся слюну, некстати вспоминая вязкую утреннюю кашу.
– Не нужно решать сейчас. Можем подождать до утра.
До утра Илона ворочается, а в ее животе оживленно шушукаются слова.
десѧть лѣтъ томγ назадъ въ далекомъ поселенїи на сѣверѣ карелїи на границѣ съ финлѧндїѥй а люди тамо стремилисѧ ѻстановити времѧ и ѻставити жизнь такою какаꙗ ѻна єсть еженощно строго за часъ до полγночи ѻнѣ заправлѧй ѻкна и двери и запрещали говорити дγрныꙗ слова на десѧтилѣтїѥ каждый ребенокъ полγчалъ книгγ съ правилами поведенїꙗ жизнь дѣлала такъ ще поселенїꙗ дѣти становилесѧ пγгливы и неразговорчивы десѧть лѣтъ времѧ шло своимъ чередомъ никѣмъ не подгонѧѥмоѥ и не сдерживаѥмоѥ
А Илона проглотила крик.
Список людей, которых я увидела из окна
1. Бегун в форме (синие шорты, майка), прикуривавший сигарету.
2. Леди в деловом костюме-тройке и высоких серых носках, которые сползли и собрались гармошкой.
3. Бабушка с длинными седыми волосами и огромной красной тележкой на колесах.
4. Мужчина в коричневом костюме, громко говоривший в телефон: «Я хочу прочитать всего Чехова, прежде чем умру».
5. Велосипедист (на шлеме наклейка – феечка).
6. Девочка-дошкольница в черных брюках клеш и джинсовой куртке. Думала, что никто не замечает, как она повторяет движения Майкла Джексона.