И пока птицы смеются над нашими самыми искренними,
рыбы мурлычут, квакают, хлопают,
рыбы красятся красным, желтым, оранжевым,
рыбы удлиняют и сокращают хвостатые тела,
светом направляют мечты в густой тишине,
греют их электрическими разрядами,
дарят запах надежды и передают друг другу бережно,
из немых уст в немые уста.
И пока птицы смеются над нашими самыми осторожными,
деревья прячут их в морщинах и качают,
как любимых младенцев, которых ждали всю свою долгую жизнь,
опускают их глубже в корни,
растят их в молодые иголки и ветки,
превращают их в плоды и листья,
обороняют от дятлов и белок,
учат их жизни вне словесных тел.
И пока птицы смеются над нашими самыми человеческими,
горы делают их песнями,
отдают ветру на растерзание,
проверяют на прочность, протыкают скалами,
скалятся гадюками и тритонами,
усаживают на рога козлов и баранов,
чтобы те унесли их далеко, туда, где они не могут не сбыться,
ведь в трещине горизонта живут рассвет, закат и самые заветные настоящие сны.
Так что, если,
ну вдруг,
если мы действительно живем жили бы в таком мире,
можно было бы мечтать без опаски сойти с ума и загадывать все, что вздумается.
я хочу
спросить у деревьев, не устали ли они запускать пальцы в облака;
съесть свежий хрустящий круассан и запить его фильтром;
помнить только хорошее;
знать, как приносить утешение;
обнять Маму и Папу;
быть человеком, которому не все равно;
уметь оставаться на месте дольше минуты;
самой придумывать правила игры;
понять, что такое всегда и никогда;
перестать считать время;
чтобы люди не умирали навсегда;
чтобы слезы хотя бы иногда помогали делу;
чтобы все, кого я люблю, знали об этом;
чтобы зубы лезли не так мучительно;
чтобы обувь не натирала;
чтобы мороженое не морозило зубы;
чтобы звери умели говорить человеческими словами, а люди – звериными;
чтобы новоиспеченные родители высыпались;
чтобы можно было перелезать через экраны;
чтобы терять было не так больно;
чтобы появилось на свете место, где мне рады;
чтобы каждый чувствовал благодарность;
чтобы у меня получилось обнять весь мир и чтобы пальцы мои сомкнулись на твоей спине, которую я никогда не отпущу;
чтобы все сны, слова и жизни были не о войне и страхе, а о любви (потому что все мы на самом деле о любви);
п о
ж а
л у й
с т
а
✳
(Количество слов в минуту: неизвестно)
(Я невольно подслушала разговор Али по телефону. Собеседник неизвестен)
Вот ты говоришь, чего мне не уехать еще дальше, если тут плохо, а там хорошо.
Я беру и еду. Иногда дело идет маленькими шажочками и становится лучше, иногда смело шагает – сразу в яму.
Это твое ХОРОШО прекрасно от меня бегает.
Или вот ты говоришь: хочу карьеру, хочу детей, хочу купить дом. Хочу много денег. Господи, как я тебе завидую: мне тупо хочется хотеть. На твои желания я могу до посинения говорить «и чё?». Не обижайся. Я знаю, я ужасная. Кстати, никто не заставляет тебя со мной говорить. Что говоришь? Интересно, что я думаю? Да пожалуйста. Ну вот, скажем, есть у тебя карьера, и? Общественное уважение? Поздравляю, а дальше? Стабильное финансовое положение. Прекрасно, ну допустим. Хотя нет, не будем допускать: а чё, без звездной карьеры нельзя? Ладно, едем дальше. О детях даже начинать не буду, но вот дом-то тебе зачем? Чтобы что-то иметь, чтобы чем-то владеть, ага-ага. Мне? Нечего ответить? Ты прикалываешься? Я просто не придумала еще, с чего начать. Вообще не начинать? Как скажешь. Заканчиваю.
Ты знаешь, кстати, что слова КОНЕЦ и НАЧАЛО этимологически родственные? Ну вот есть какая-нибудь КОНЧИНА, потом плавно двигается к ЗАЧИНУ, ЗАЧИНАТЬ, НАЧИНАТЬ. Прикольно, да? Получается, всё есть круг. Получается, вопрос ЗАЧЕМ вообще никакого смысла не имеет: ты только открываешь рот, чтобы его задать, а время уже вышло.
Чего-чего? Да правда не услышала, связь – отстой. Что у меня в голове? Ой, лучше тебе не знать. Я сама стараюсь в это не лезть лишний раз. Вот прямо сейчас думаю о том, что можно хотеть чего-то, имея в виду не пространство, а время. Ну-у, например, ХОЧУ К МАМЕ – это иногда не о реальной встрече, а о собирательном ощущении-ситуации. Хочу-к-маме не сейчас, а хочу в то состояние, где Мама, детство, вкусненькое что-нибудь в холодильнике лежит. И весь мир тебе по плечу, хотя ты от силы – метр двадцать. И если вдруг время тормозит, надо задуматься о пространстве – только тогда, именно в таком порядке, и никак иначе. Кажется, что это вообще-то очень очевидная мысль. Я? Нет, я не хочу. Я ни к кому и ничего не хочу.
Да нормально все. Готовлюсь целыми днями к экзамену. Да, по шведскому. Ха-ха. Мы же только что обсудили, что любое ЗАЧЕМ – глупый вопрос. Не знаю зачем. Просто. Чтобы что-то делать. Может, получу стипендию, поеду, посмотрю, как люди живут. Или нет. Какая разница-то?
Блин, прости. Как всегда, меня много, просто жесть какая-то. Я затыкаюсь. Клянусь. Могу даже тряпку в рот кляпом засунуть. Или язык в жопу.
Ты-то как? Алло! Слышишь? Ау. Эй!
✳
(Количество слов в минуту: неизвестно)
Сегодня выглянуло солнце.
Утром шел снег, но после обеда природа сделалась щедрой на простые удовольствия.
Я закрываю глаза и пытаюсь не шевелиться.
– Выйдем на балкон? – спрашивает Аля. Она тут, рядом, пьет ромашковый чай в надежде, что он успокоит нервы.
Холодно, – говорю я, не открывая глаз.
Аля, должно быть, жмет плечами.
Я слышу, как она переставляет стул поближе ко мне, чтобы тоже смотреть на солнце (или чтобы солнце смотрело и на нее тоже – это как рассудить). Пододвигает стул близко-близко, чтобы локтем касаться моей руки на подлокотнике. Я сохраняю позу и намерение оставаться невозмутимой как можно дольше: сижу с закрытыми глазами и пытаюсь не шевелиться.
– Я не понимаю, зачем люди делятся проблемами.
Чтобы разделить их на несколько частей?
– Ну. Да. Но в жизни-то это не работает.
Сижу с закрытыми глазами и пытаюсь не шевелиться.
– Когда я открываю рот, из него вылетает одно нытье.
С этим сложно поспорить.
– Да хватит уже. – Аля щиплет меня над коленкой.
Больно. Это не заставит меня двинуться с места. Но заставит удержаться от лишних, по ее мнению, комментариев.
– С тобой по-другому, но с остальными… Не знаю. Это просто не имеет смысла. Зачем говорить, как ты себя чувствуешь, если это плохо и если это никогда не помогает?
Так не говори тогда.
Солнце заходит за облако и перестает греть.
– Что мне сделать, чтобы стало лучше?
Я сижу с закрытыми глазами и пытаюсь не шевелиться.
Попробуй не рассказывать, а спрашивать.
#
Опять
идет
снег
(солнце не задержалось даже на какой-нибудь час).
Что поделать с тем, что сейчас середина апреля?
В этом году вообще творится что-то странное:
или мы с якобы цветущем месяцем до неприличия разгармонировались,
или он пришел как-то совсем не вовремя.
Я чищу картошку. С ножами для чистки как-то по жизни не складывается, поэтому я не скребу, а срезаю. Кожура длится, вьется, сочится, еще чуть-чуть – и на елку дождиком.
Голос Али звучит из-за спины – я вздрагиваю, нож скользит.
– Я не знаю, о чем говорить с людьми.
Бросаю нож и картофелину в раковину. Три (откуда три-то?) красные царапины на верхней фаланге правого указательного. Перед тем как сунуть палец в рот с целительной слюной, огрызаюсь:
Погугли.
– Так я уже, – вздыхает Аля с лицом, которое забыли поперчить. Садится напротив моей спины, которая, надеюсь, не выражает никаких добрых чувств. – Мне кажется теперь, что у меня никогда не получалось общаться.
Как же меня бесит, когда она пытается выдавать за правду то, что очевидно не так.
Я пытаюсь сформулировать мысль лучше, но вместо этого читаю с внутренней стороны головы:
Как же меня бесит, когда ты пытаешься выдавать за правду то, что очевидно не так.
Молчим.
Пока ты не станешь пробовать, точно ничего не выйдет.
– А как ты себе это представляешь? Звоню я Бабушке и такая: слушай, Ба, а ты жаворонок, сова или голубь?
Какой голубь?
– Ну голубь. Кто-то между жаворонком и совой.
Молчим.
– Можно я на тебе вопросы из интернета потренирую?
Мне хочется махнуть пальцем, как волшебной палочкой: вжух – и этого разговора никогда не существовало, плачу́ кровью.
Я зачем-то говорю:
Ну давай.
Аля оживляется. Читает с телефонного экрана:
– Ты помнишь свой первый поцелуй?
Да. Потому что это было с подружкой по пьяни.
Молчим.
Ни о чем не жалею.
Молчим. Спрашиваю (чувствую, в этот раз пожалею):
А ты?
– Мне надо было сплавить чувака на автобус в другой город, а без поцелуя он не уходил. – Пауза. – У меня еще была тогда подвернута нога.
Звучит смешно и грустно.
– Для меня – смешно, для него – грустно?
Скорее наоборот. Выглядит так, будто он ультиматум поставил.
– Ну мне тоже было интересно, что уж там. – Морщится. – Но получилось отстойно.
Я – так и быть – тоже пытаюсь вспомнить:
Это который санитар из морга?
– Не, с ним мы не целовались.
Хоть что-то хорошее.
Молчим.