Это сарказм?
А что тебе не нравится?
Ну ладно, можно вместо кабачков – картошку. Тогда драники. Пойдет?
Ну слава всему святому.
На самом деле с моей стороны это, конечно, читерство. Там эти оладьи можно на любой муке сделать, в духовке или пожарить, на мелкой терке или на крупной. Кстати, ты замечала, что мелкая терка – для жизни в маленьких городах, а крупная – для жизни в крупных?
✳
Расскажи, с кем ты сейчас общаешься. У тебя из группы получается с кем-нибудь связь держать?
А, ого. Вот это она мощная. А еще?
Насчет него не удивлена, кстати. Ну да, что еще можно было ожидать от человека, который ни разу трезвым на пару не пришел.
Ну хорошо, ну один раз был. Паттерн-то и без этого ясен.
Я? Да нет, разве только сердечки кому-то в соцсетях ставлю. Это мой максимум.
А зачем? Было бы что показывать, у меня жизнь такая скучная. Сижу целыми днями, в окно пялюсь. Никогда не поверю, что кому-то это интересно.
С чего ты взяла?
Нет, вообще ни капельки. В отчаянии я была пару месяцев назад. Сейчас я, может быть, в полной жопе – работы нормальной нет, в мыслях дурацких варюсь и тону, способность планировать просто выключилась, – но, слава всем богам, не в отчаянии.
✳
(Возможно, Аля говорила с кем-то еще, но мне надоело слушать.)
✳
(Количество слов в минуту: неизвестно)
После очередного телефонного звонка в речи Али вдруг начинают скользить странные слова, которые она сама бы никогда не выбрала. Например, она использует ДРЫХОБОРИТЬСЯ в значении ОТДЫХАТЬ или выводит целые фразы вроде man behöver ju verkligen ha fingertoppskänsla för individen[7], явно цитируя кого-то, мне неизвестного. Кажется, я вижу намечающиеся лакуны, которые рискуют стать дырами в воздухе. Это, конечно, всего лишь мысль, но она зудит во мне, не дает спать, есть и наблюдать в тихой покладистой отстраненности.
Я смотрю, как Аля разливает кофе по кружкам, как, подогнув ногу, садится завтракать вафлей, как вафля заканчивается, как Аля собирает крошки указательным пальцем – одну за одной. Стряхнет в тарелку или доест? Загадка без ответа. Как ни пытаюсь лучше и точнее описать происходящее, слова перестают меня слушаться, отскакивают каплями от прозрачного купола событий, идут тяжело и криво – прописные буквы на нелинованной бумаге детским почерком. Может, оно и к лучшему: мир состоит не из описаний, а из историй, – если слова кончаются, пора действовать.
Дни еле передвигают ноги, мешаются, плывут по небу – не то пух, не то снежинки. Находиться внутри этих минуточасов вязко и тошно, но стоит только им пройти, остается ноющее щемящее чувство. Остаюсь я.
В один из таких дней Аля вдруг говорит:
– Давай сделаем морковь с сахаром? Натрем морковь на мелкой терке. Как Деда делал. Сегодня годовщина, кстати.
Я долго смотрю Але в глаза.
Давай сделаем, конечно. Только не из-за Деды, а из-за нас.
Аля не отвечает, поэтому я – короткими, но нерезкими движениями – навешиваю еще несколько слов между нами:
Сколько лет-то прошло, чтобы перемалывать память и жевать воспоминания. Надо ведь уже как-то дальше.
– Ты не можешь запретить мне помнить.
Не могу, конечно. Я вообще ничего тебе не запрещаю: делай что хочешь.
– Только почему-то, когда я делаю то, что хочу, ты вечно сидишь с недовольным лицом.
Я кусаю щеку изнутри: не время ронять что-то лишнее и гадкое.
– Вот да, именно с этим вот выражением.
Я встаю, чтобы достать из холодильника несколько морковок,
чтобы достать из кухонного шкафчика нож и терку,
чтобы занять руки делом.
Я встаю, чтобы отвернуться и чтобы Аля не видела моего лица.
– Почему ты постоянно уходишь? Скажи что-нибудь.
Аля встает сбоку. Близко-близко: руку протяни – и ткнешь в руки, ребра, живот, пройдешь сквозь и дотянешься до позвоночника.
– Это ты придумала сидеть в замкнутом пространстве, а теперь бегаешь от меня и молчишь.
Мне хочется ее оттолкнуть, чтобы она немедленно прекратила. Но я продолжаю тереть морковь и терять безмятежность. Аля продолжает говорить.
– Это была твоя идея – переждать здесь, «пока снаружи не станет лучше». Лучше не становится. И вряд ли станет в скором времени. А я устала.
Аля, дружочек, не начинай. Не надо.
– Да нет же, надо. Скажи мне, о чем ты думаешь? Что у тебя в голове? Скажи уже хоть что-нибудь. Что угодно.
Мое сердце мечется мотыльком – бьется где-то в горле, где-то в животе, замирает выжидающе.
Мои руки останавливаются на секунду вместе с ним.
– Не хочешь? Давай я начну. Я тебе не зверушка сидеть здесь вечность на привязи.
Думаю, если бы нас связывала нить или веревка, Аля бы сейчас разрезала ее чем-нибудь острым. Без паники, без истерики, без драмы: спокойный и будто бы продуманный шаг.
– Иногда в стремлении владеть всеми моими действиями ты становишься одержимой. Это не забота, это уже мания собственника какая-то.
Я упираю ладони в столешницу.
Несуществующие настенные часы отсчитывают неслучившиеся секунды.
– Даже теперь ничего не скажешь?
Аля выглядит разочарованной. Я не могу позволить ей эту роскошь – окончательно признать меня пустым местом. Я заставляю себя сделать строгое лицо, судорожно ищу слова, притворяюсь взрослой – выходит как в лихорадке.
Я удивлена, что такое нужно проговаривать и что об этом нужно напоминать. Мы были поражены новостями и тем, что люди готовы открыто убивать таких же, как они, – словом, делом, оружием. Просто так. Тебя парализовало от страха. Поэтому мы решили ограничить внешние контакты и взять время, чтобы прийти в себя.
– Но мне больше не страшно. – Аля делает паузу: колеблется, стоит ли продолжать фразу. Решается довести начатое признание до конца: – Мне скучно.
Маленькая дурочка, – думаю я, но не озвучиваю: слова перегораживают трахею.
– Ну правда. Прости. Я не могу больше оставаться дома, молча листать ленту новостей, где каждая строка из общего потока измеряется кубическими литрами и квадратными метрами слез. Мне нужно что-то еще. Возможно, кто-то еще.
От ее слов моя кожа из человечьей делается гусиной.
Ты не можешь закрыть глаза на все, что происходит, и жить дальше, как будто ничего не произошло.
– Да я и не собираюсь закрывать. Но вот сколько мы сидим? Сейчас конец мая – три полных месяца вычеркнуты из жизни. Наше время сейчас, хотим мы этого или нет.
Ты просто невозможная. Так нельзя. Это исключено.
– Не ты ли только что говорила, что я вольна делать все, что хочу?
Я долго смотрю Але в глаза.
Это не игра в гляделки, это – схватка.
В моих руках из оружия только бессилие и отчаяние.
Перед тем как Аля отводит взгляд, я замечаю, что морщинки на ее лице граничат с веснушками.
Первое, что я могу произнести, – хватаю слова трясущимися руками и наделяю их звуком с помощью дрожащего голоса – это:
Так что там мы решили, сладкий морковный салат?
– Ага. Морковь с песком. Деда это так называл, – говорит Аля вбок, не глядя на меня.
Каждое ее слово пикирует в меня хищной птицей.
Несколько слов о сотворении мира
0 (ничтоже)
И҆ речѐ бг҃ъ: да бγ́детъ свѣ́тъ. И҆ бы́сть свѣ́тъ. И҆ ви́дѣ бг҃ъ свѣ́тъ, ꙗ҆́кѡ добро̀, и҆ разлγчѝ бг҃ъ междγ̀ свѣ́томъ и҆ междγ̀ тьмо́ю. И҆ наречѐ бг҃ъ свѣ́тъ де́нь, а҆ тьмγ̀ наречѐ но́щь.
И҆ речѐ бг҃ъ: да бγ́детъ тве́рдь посредѣ̀ воды̀, и҆ да бγ́детъ разлγча́ющи посредѣ̀ воды̀ и҆ воды̀. И҆ речѐ бг҃ъ: да собере́тсѧ вода̀, ꙗ҆́же под̾ небесе́мъ, въ собра́нїе є҆ди́но, и҆ да ꙗ҆ви́тсѧ сγ́ша. И҆ бы́сть та́кѡ. И҆ ви́дѣ бг҃ъ, ꙗ҆́кѡ добро̀.
И҆ речѐ бг҃ъ: да прорасти́тъ землѧ̀ бы́лїе травно́е, сѣ́ющее сѣ́мѧ по ро́дγ и҆ по подо́бїю, и҆ дре́во плодови́тое творѧ́щее пло́дъ, є҆мγ́же сѣ́мѧ є҆гѡ̀ въ не́мъ, по ро́дγ на землѝ.
И҆ бы́сть та́кѡ[8].
Бог говорил еще, но я перестала слушать.
Мы с богом делили одно лицо. Неуклюже.
азъ
Перед тем как рухнуть, мир меня не предупредил: не потрескался, не зашелся кашлем, не разогнался до опасной скорости; мира больше не существовало, и я растерялась, сказала старому миру: мне очень жаль, прости.
Сперва нужно было отделить плохие вести от хороших, это оказалось просто: все они были плохими. Затем я хотела собрать слова, которые разлетелись осколками. Тогда я еще не знала, что их больше нет, что их придется заменить другими.
Я легла на кровать и принялась ждать, когда что-то изменится. Ничего не происходило. Я решила, что буду вставать с кровати и называть это время «свет-день», что буду ложиться обратно и называть это время «ночь-тень». Я сказала об этом хаосу. Хаос заметил меня и растерялся.
вѣди
Хаос смущенно смотрел на меня; хаос был квадратный, как голубая оконная рама с мутными расплывчатыми откосами и отливами. Я смотрела на хаос и думала, что очень соскучилась по небу. Я шепотом спросила у хаоса (на всякий случай):
– Где у тебя верх и низ?
Хаос оторопел.
Какой глупый вопрос.
Я закрыла глаза.
Я вспомнила, как когда-то от меня улетали птицы, и решила назвать небом пространство, которое им раньше принадлежало. Я провела языком по небу, оно было твердым. Я попросила старый мир мне сниться. Он сделал вид, что меня не услышал.
Я была недовольна собой в тот день, зато у нас с хаосом появилось крошечное небо-твердь воды посреди.
глаголи
По правде говоря, я поздно заметила, сколько вокруг меня воды. Слезы, которые все это время скатывались по моему телу, устали сочиться и просаливаться. Мне захотелось снова иметь землю под ногами, и я решила перепридумать ее: зажмурилась, оттолкнулась и прыгнула подальше, чтобы оказаться на твердом и сухом. Потом еще раз и еще.