И снова.
И снова.
И снова.
И снова.
И снова.
И снова.
И снова.
И снова.
И снова.
И снова.
И снова.
И снова.
И снова.
И снова.
И снова.
И снова.
Чтобы к новому сентябрю дотянуть хотя бы до планки в сто тридцать слов.
✳
(Количество слов в минуту: 162)
– Видишь, снег идет? Значит, совсем скоро лето.
Аля – красный берет, клетчатое пальто, кожаная сумка через плечо – старается шагать быстрее, чтобы Дед оставался немного позади. Не хотелось бы заразиться запахом пота и дешевого табака, если ветер дунет слишком добросовестно.
– Да какое лето, ты чего. Ноябрь в самом разгаре.
Каблуки процокивают каждый слог. В пустых бессловесных пространствах Аля улыбается: толкает большую скуловую мышцу вбок и вниз до появления ямочек на щеках.
Аля не видит даже, а как-то неуловимо чувствует, что Дедовы плечи опускаются и тают. Слова, выпущенные в воздух, своевольны: не совпадают с теми, которые живут внутри. Тогда она говорит снисходительно (и голос при этом звучит почти нежно):
– Я же большая уже, а ты мне все про сказки какие-то.
Это должно бы значить: «Деда, это не то, что я хотела сказать».
У школьного забора Аля швыряет в воздух:
– Ну все, пока?
– Давай, Алька, – говорит Дед и тянет к ней руки, чтобы обнять на прощание. – Хорошего учебного дня.
– Ага, спасибо. – Аля быстро считает про себя (раз, два, три), отстраняется. – И тебе!
Это должно бы значить: «Я надеюсь, рабочий день не отнимет у тебя много сил. Береги себя, Деда».
Через минуту Дедовы ладони пусты: Аля, не оглядываясь, взлетает по лестнице к главному входу.
#
Аля делает широкий шаг из здания школы на улицу.
Щурится.
Замечает подходящих одноклассниц – не подруг, конечно, но в последние пару лет они придерживаются нейтралитета – и оказывается внутри разговора, разрешает себе вникать и слушать. Аля – своенравная чайка среди себе подобных – заходит за угол школы, наблюдает, как слова смешиваются с дымом, отгоняет дурацкий навязчивый образ: накладные ногти на полудетских пальцах выглядят так нелепо, что эту и другие ведьмины приметы стоит прятать под перчатками. Быть среди девочек Але не очень нравится, но на предложение пройтись до торгового центра она кивает: почему бы и нет.
Девочки идут по улице и дразнят каждого второго прохожего: жестокость – не худшее средство от скуки. Проходящие перестают быть людьми, становятся вещицами для насмешек: дурацкая шапка, пуховик – разве что подаяние на паперти просить, цвет волос просто отстой.
Аля, нет, – говорит что-то внутри, – прекрати. Не смей.
Аля не слушает: она идет за словами девочек, кладет их под язык, приходит в экстаз от того, что находится по эту сторону силы. Аля повторяет слова, непонятные по отдельности, но – никаких тайн – все о том, какие все вокруг неправильные и несуразные.
Девочки останавливаются у торгового центра и хохочут над стариком-охранником: серая футболка в темно-синюю полоску выбивается из-под грязной черной куртки (слишком легкой для ноября), лицо неряшливо составлено из впалых щек и слишком светлых выпитых-выбеленных глаз. Девочки-чайки галдят агрессивно: СПИРТЯГА, ЗАПОЙ, БУТЫЛКА.
Аля мешкает.
Остановись.
Притормози.
Борись с этим.
То, что ты делаешь, – неправильно.
Это больно.
Ты злая.
Перестань.
Хаос стаи позволяет выжить: присоединяйся к путаному клубку крика, будь частью столпотворения, позволь своему голосу исчезнуть в нестройной суете, и тебя не тронут. И Аля кричит: АЛКАШ, ПЬЯНИЦА, СИНЯК, ВЫПИВОХА, ПЬЯНЧУГА.
Аля, хватит.
Ты можешь остановиться.
В любой момент.
Но Аля не может, иначе вырвет от отвращения к себе. Она слишком хорошо помнит на своем теле синяки в виде чужих букв и слов, которые кожа хранит месяцами. Девочки уходят, и Аля идет за ними не оглядываясь. Если она посмотрит назад, придется еще раз увидеть слезящиеся глаза старика-охранника – глаза Деды.
#
Аля сидит за письменным столом, подогнув ногу, прячет лицо – маска съехала, приоткрыв личину уставшего зверя, – в ладонях. Наружных слов совсем не осталось, зато внутри их навалом: они копошатся дождевыми червями, ковыряют душу.
– Зачем я так? – спрашивает Аля саму себя. Она артикулирует слова, дает им звук, дарит им тело – только бы самой не взорваться.
Какая-то важная часть Али молчит, и молчание реально до осязаемости. Оно не похоже на осуждение, стыд, суд, укор или порицание. Это вздох обреченного разочарования. Аля читает вслух предложение из учебника, хотя со стороны это звучит так, будто она делает еще одну попытку оправдаться:
– В стае ласточкам проще выжить.
Но ты человек, а не птица, – прыгают слова-Али-или-не-Али внутри.
Аля зажимает зубами щеку. Хватается за фразу, тоже когда-то выловленную из учебника:
– Человек – мастер имитации на уровне звука. И смысла.
Память вежливо подсказывает Але следующие строки:
К девяти месяцам младенец теряет способность к смыслоразличению, не характерному для звукового строя среды.
Телефон жужжит на столе. Аля проводит по экрану и подносит устройство к уху с облегчением: Мама выбрала самый удачный момент, чтобы не оставлять ее наедине с мыслями.
… дома?..
… Дедушка…
… на работе…
– Нет, – говорит Аля, отрицая возможность предложенной действительности, ломающееся ВСЕГДА-НИКОГДА, Мамины слова, реальность происходящего. Аля встает и принимается ходить по комнате, как будто этими шагами можно кого-то обмануть, кого-то уберечь, что-то сохранить. Какая-то часть Али остается сидеть за письменным столом в точке ДО.
… что-то с сердцем…
… на скорой…
Аля говорит еще раз:
– Нет.
Что случилось?
Аля мотает головой (аккуратнее, сейчас оторвется!) и продолжает повторять единственное слово, которое существует в новой, прямо сейчас рождающейся реальности.
Что случилось?
… сделали все, что могли…
… больше нет…
… все.
Аля наконец останавливается – голенью упирается в деревяшку кровати, глаза открыты в безумии ужаса, рот застыл дыркой неправильной формы – и опускает руку с телефоном. СТУК.
Аля, – говорю я, оставаясь сидеть на стуле, проговаривая слова так четко и громко, как только способна физиологически. – Что случилось?
Аля смотрит сквозь меня промокшим краснеющим лицом, набирает воздух, чтобы поймать слова,
но слов нет,
воздуха нет,
ничего нет, кроме Али, и непоправимого, и неповорачиваемого обратно, чтобы —
Аля прижимает руки к груди, пальцами пытается стянуть кожу, залатать невидимую дыру.
Аля задыхается, кричит, захлебывается, шепчет, пытается выкашлять ком из сказанного напрасно и замолчанного и теперь никому не нужного.
Аля озирается в поиске слов, и в бесконечности эхом отзывается только
Нет.
– Нет.
Нет.
Нет.
Нет.
Нет.
Нет.
Нет.
Нет.
Нет.
Нет.
Нет.
Нет.
Нет.
Нет.
Нет.
Нет.
✳
(Количество слов в минуту: 0)
Молчание умеет становиться сухим, тягучим и тяжелым.
Аля отворачивается от него к стенке.
Я ничего не умею, кроме как быть сухой, тягучей и тяжелой.
Аля отворачивается от меня к стенке.
Мы делим квадрат комнаты по диаметру, периметру, диагонали.
Я сижу на полу, в углу, притворяюсь смиренной.
Аля лежит на кровати, в углу, притворяется спящей.
Воздух между – всеобъемлющая пустота, смертоносная невесомость, пустыня бессловесности.
В дверь стучат: это Мама, только она решается к нам заходить.
Мама проходит и садится на кровать там, где у Али ноги, говорит мягко: «Ты ведь не спишь». Аля медлит, но потом качает головой: несколько сантиметров вправо-влево-вправо. Мама снова то ли спрашивает, то ли утверждает: «Ты не против, если я тут почитаю». Алины плечи делают несколько сантиметров вверх-вниз. Мама опирается спиной на стену, левой рукой листает страницы, правой – гладит Алю по коленям, голеням, лодыжкам. Иногда наклоняет корпус, чтобы погладить по рукам – от плеча к локтю, по предплечью к кисти. Мама читает вслух. Воздух, готовый было потрескаться, полнится мертвой водой и словами. Я выныриваю из своего укрытия и сажусь к ним на кровать. Слова, которые Мама извлекает из книги, светятся и на пару секунд оживают в воздухе, перед тем как исчезнуть. Мы качаемся из стороны в сторону на волнах сказочных слов.
Мы ждем, когда Аля снова захочет говорить и станет называть предметы, стоящие на земле, и идеи, висящие в воздухе:
чудесная мысль
ласковое начало дня
глупенькая дурочка
– просто чтобы что-нибудь сказать вслух. Дать словам зазвучать.
Вдруг я понимаю, что от меня требуется. Я отрываюсь с поверхности импровизированной лодки, подплываю, как во сне, к шкафу, выталкиваю-выгребаю-валю на пол все попадающиеся под руку вещи до тех пор, пока не нахожу нитку. Раскручиваю ее, отрываю зубами, возвращаюсь к Маме и Але. Я ловлю слова, которые задерживаются в воздухе, и бусинами нанизываю их одно к другому. Одно за другим.
Когда на нитке кончится место,
я стану выкладывать их кругами на груди у Али,
чтобы залатать дыру размером с целую жизнь.
Я буду делать так до тех пор,
пока хотя бы некоторые из слов не приживутся и не дадут ростки,
не задышат теплым ожившим зверем,
не потянутся в ласковом и наглом утреннем зевке,