Я уже люблю тебя невозможно, безусловно, до одури. Ты лучшее, что у меня есть.
Я отдам все, чтобы услышать, как ты кричишь:
– Смотри, там лиса! —
или увидеть, как ты радуешься первому снегу,
как запихиваешь в рот несколько конфет разом,
как пытаешься катиться спиной вперед на коньках (выглядит нелепо),
как корчишь недовольную рожицу, видя сковородку со стекающим жиром, сидящую в раковине,
как пробегаешь три километра и клянешься, что больше никогда не,
как обедаешь и (или) ужинаешь шоколадом,
как передразниваешь объявление станций в метро, уверенная, что никто не смотрит и не слышит,
как рыдаешь – честно и с чувством, запрокинув голову, почти получая удовольствие от очередной маленькой драмы:
сказка грустно кончилась.
Когда я говорю все это, по моим щекам тихо катятся слезы: я-то разучилась плакать по-настоящему. Вот бы эти слезы катились с обратной стороны щек. Тогда бы они растопили и просолили почву внутри меня. Тогда бы там потекли ручейки, разлились озера, проклюнулись травы и встали деревья. Тогда бы у меня под кожей и между жизненно важными органами вырос цветущий лес, в который захотели бы приходить звери и прилетать птицы. Кто знает, может, однажды туда забредешь и ты. Тогда бы я обняла тебя так крепко, как в финале сказки Пулмана: Лира обещает обнять Уилла, когда они снова встретятся, так сильно, что все их атомы соединятся воедино, что они будут жить в птицах, и цветах, и в пылинках солнечных лучей, что, когда эти атомы понадобятся, чтобы создать новую жизнь, нельзя будет брать их по одному – только по два.
Я никогда не признавалась тебе (почему-то мы никогда не говорим такое важным людям: не то стесняемся, не то считаем, что это само собой разумеется), что вместе с тобой мир вокруг начинает по-доброму искриться: как ручной домашний фейерверк, бенгальский огонь, летящий по небу бумажный фонарик, умноженный на количество вдохов и выходов. И даже если это проклятие, я готова принять его с открытым счастливым сердцем.
Я буду петь тебе колыбельные, читать стихи, сочинять истории.
Или – если захочешь – я не скажу больше ни слова и научусь молчать обо всем на свете.
Только возвращайся ко мне.
Когда-нибудь. Иногда. Когда угодно. Когда захочешь.
И прости меня.
Я смотрю в окно.
Почти середина мая.
Почти половина пятого.
И д е т
с н е г.
✳
✳
✳
Список сказок, которые я не успела рассказать Але
1. Сказка о девочке, которая слилась с цифровым пространством.
2. Сказка, в которой убежавшее время обязательно находит способ вернуться.
3. Сказка, в которой каждый теряет то, что ему дорого: кто память, кто тело.
4. Сказка о герое-враче с двумя часами на руках, который четвертует яичницу.
5. Сказка, в которой ничего не происходит и все счастливы.
Знаешь,
за неделю не написала ни строчки. Слова катятся (по несуществующей бумаге) теперь неповоротливо. И почему кажется, что не этой недели не было, а испарилось все, что было до?
Как там говорят великие? Надо снова разогнаться, взлететь, перестать перечитывать, следить за буквами (верными, неверными, опечатками), вперед, стремительно, не оглядываясь, войдя в раж, не теряя ритма, стука, вздоха, удара по пробелу. Ставлю точку, начинаю новое предложение, новую строку, новый лист. Возвращаю себе муку, одиночество, меланхолию, которая теперь такая же часть меня, как и остальные проявления человечности.
Элли возвращается в Канзас, а дома ее нет и никогда не было.
Венди просыпается и понимает, что Неверленд не что иное, как сон.
Я возвращаюсь сюда. Все, что осталось здесь неразрушенного, – петрикор.
Знаешь,
пару дней не посвящала тебе ни строчки. Слова – как слезы – катятся по моему лицу теперь неповоротливо. Они должны выскакивать-выпрыгивать (на худой конец вылетать, выходить, выплевываться, вылупляться) изо рта, но оно так больше не работает. Губы сомкнуты – держу себя в-руках-в-зубах, – поэтому словам остается искать путь через кожные поры, через ноздри и слизистую глаз.
Как там ты говоришь? Главное – быть честным с собой, за такое можно простить все что угодно. Так вот, давай по-честному: слова могут значить что-то для тебя, а могут и не значить. Я делаю это, потому что по-другому не хочу, не могу и не умею. Если совсем огрубить и убрать добавочные значения, я делаю это в первую очередь для себя, чтобы не лопнуть от любви, тревоги и нежности. С каждым выдохом руки мои взлетают до уровня твоих плеч: готовят объятия. Но я такой далекий человек, что почти не существую (с бумагой своей дурацкой, одиночеством и меланхолией), поэтому учусь обнимать словами. У меня выходит, как думаешь?
Элли возвращается в Изумрудный город.
Венди впадает в спячку и отказывается взрослеть.
Я хочу, чтобы дождь никогда не прекращался.
✳
(Количество слов в минуту: 199)
Сижу – нога на ногу, шнурок вывалился из кроссовки, как язык изо рта мертвеца, – жду, когда меня вызовут в аудиторию. Запихиваю дурацкий шнурок внутрь: ну уж нет, рановато ты, мы еще поживем. Листаю книгу, которую случайно вытащила с местной полки; меня окликают, пока глаза пробегают слова «Сейчас граница тоньше паутинки – для тех, кто уходит»[10].
Когда я открываю экзаменационный вариант, у меня трясутся руки.
Вижу вопрос.
Потею и леденею одновременно.
Откидываюсь на спинку стула.
Кошусь в окно, но не вижу ничего, кроме своего отражения.
Во мне эхом гуляет п-у-с-т-о-т-а.
Вдруг
девочка с плоскости оконного стекла показывает мне язык.
После этого она
прикладывает одну руку к груди, как в плохом театре (мол, бери слова изнутри, не держи в себе – протухнет),
а другой рукой изображает стремительно-хватательные движения над головой (мол, лови слова из воздуха, не стесняйся: подписалась под словом и пошла).
Я улыбаюсь.
Спасибо, Аля. Спасибо, что ты здесь.
Выходит солнце (кажется, весны в этом году так и не случилось, время решило прыгнуть из зимы в лето; это не помешает мне продолжать верить в март-апрель-май, волшебство и слова – по сути, это ведь одно и то же?), и отражение идет бликами, распадается.
Лето вибрирует вокруг.
Может, ничего и не было.
Может, я все себе придумала.
А что, если?
Смотрю на вопрос еще раз.
Почему бы и нет? Наверное, можно попробовать.
В таком случае у меня есть всего два с половиной часа.
Думаю, после того, как выйду из аудитории, я позвоню Маме, и Папе, и кому-нибудь еще – быть может, Д. будет не против меня услышать? – и расскажу, как прошел экзамен. Надеюсь, им будет интересно.
Я улыбаюсь, беру ручку и пишу:
Det var en gång
när världen var gjord av endast sand, vatten och luft,
när fiskarna just hade börjat lära sig konsten att simma,
och fåglarna upptäckte friheten i att sväva högt ovan molnen
fanns det redan ett ord[11].
✳
Алевтина возвращается домой.
Там никого нет.