Под куполом копятся голуби, на половых плитах – люди, и, несмотря на то что мне хочется скорее уйти отсюда, я остаюсь, не отводя взгляда от этого странного человека с крупными кудряшками коротких русых волос, которые напоминают мне пасту каватаппи. Я вижу, как он подходит к информационному окошку, должно быть, чтобы спросить о чем-то и уйти, поэтому теряю интерес и прыжком роняю свое тело на прямоугольник, который служит мне полом, – смена на сегодня окончена. Пока я разбираюсь с тряпками, швабрами и прочим барахлом, которое нужно для работы, неугомонный день утомляется и начинает темнеть, и когда я оказываюсь на улице и прикуриваю наконец сигарету, красно-рыжая точка на несколько мгновений становится самой яркой на сумеречной улице.
Боковым зрением я вижу человека с макаронными волосами. Каждое его движение вперед сопровождается поочередным и поступательным подниманием локтей, и мне вдруг кажется, что он похож на деревянного мальчика из известной детской книжки. Он проходит так близко, что мой глаз ловит слова на обратной стороне открытки, которую он несет как карту, и если верить этим треугольным печатным буквам, молодого человека зовут Виталис. Он углубляется в пасть улицы, я тушу сигарету и следую за ним.
Я не могу объяснить себе этого порыва. Отчего-то Виталис выглядит так, как, бывает, выгляжу я, когда повторяю: «Я так хочу домой», а эхо пустой чердачной квартиры возвращает мне слезы и:
«Ты ведь и так – уже – дома».
Мы идем около получаса, негласно соблюдая извращенный синтез, который организовался до того естественно, будто кто-то сделал изящный едва заметный взмах волшебной палочкой. Расстояние между нами сокращается на перекрестках, когда Виталис замирает, чтобы решить, куда повернуть в этот раз, и увеличивается при длительном движении по прямой, – несмотря на то что я привыкла к быстрой ходьбе, нужно прилагать усилие, чтобы держать заданный двудольный ритм. Чем дальше мы уходим от центра города, тем более монолитными становятся шаги Виталиса; складывается впечатление, что, отдалившись от зудящих людских голосов, он расчистил пространство для движения и теперь его тело делает то, что должно, – спешит на важную встречу, о которой сам хозяин рук и ног может и не подозревать. Виталис ни разу не останавливается, чтобы спросить дорогу или чтобы прочитать надписи на указателях, которыми плотно засажены улицы, хотя в остальном городские детали его, кажется, интересуют: он нежен и внимателен к прямоугольникам брусчатки; лепнинам, повторяющим фигуры атлантов, львов, гаргулий; к уличным мелодиям, которые волной чередуют цунами и слабый ленивый прибой. Мне кажется, так можно себя вести лишь в двух взаимоисключающих друг друга случаях: если находишься здесь в первый раз или если ходишь здесь настолько часто, что считаешь себя частью местности. Сахар легко растворяется в чайной гуще, стоит только как следует его перемешать.
Мне еще не доводилось бывать в этой части города. Последние пару месяцев – с момента моего здесь появления – я снимаю комнату в шесть шагов длиной на южной окраине. Мы же ушли далеко на север: считается, что здесь живут богатые семьи, которым есть что передать детям в наследство. Виталис проваливается в узкий проход между зданиями. Я оборачиваюсь, чтобы запомнить расположение трамвайных остановок, и шагаю за ним.
Внутренний двор – камень и зеленые листья сражаются за звание главного описательного признака обстановки – создает впечатление, что время в этой точке заблудилось, и предлагает лишь один вариант продолжения пути: дверь распахнута, проход подсвечен теплым светом настенного фонаря. Над дверью выстроганы деревянные буквы, которые я не успеваю рассмотреть. В мою голову приходит слово ТАВЕРНА, когда я целеустремленным слепнем пролетаю пространство, стремясь схватить исчезающую спину Виталиса, на которую натыкаюсь в проеме, и я вынуждена легонько толкнуть ее, скрывая что-то среднее между досадой и смущением. Виталис, к моей удаче, не тратит на меня даже взгляда, не то что слова; все его внимание – прилипшая к медовой ложке муха – говорит о том, что сейчас в мире не существует ничего, кроме прямоугольного стола на тяжелых ножках в центре зала и стоящего рядом с ним хрупкого старика. Свет таверны приглушен и исходит только от свечей на столах и стенах; звук – шероховат и зернист, хотя крошечное помещение плотно загажено людскими лицами – их здесь, кажется, около двадцати или тридцати, точные числа бессмысленны. Круглые столики посетителей пустуют; еда – мясо, мясо, бесконечное множество самых разных видов – и напитки скучены на главном столе.
Я сглатываю слюну.
Низкий животный запах заставляет вспомнить, что мой живот уже давно болит так, будто кто-то ударил в него – как в барабан, хорошенько размахнувшись, – кулаком.
Старик хлопает в ладоши. В воздухе висит тишина и непроизнесенное «Представление начинается». Я замечаю несколько свободных мест у входа; я опускаюсь в темноту неизвестности и тяну за рукав Виталиса, который до неожиданности послушно следует за мной.
– Меня зовут Джепетто, – говорит старик, – я рад приветствовать вас сегодня. Последние тридцать восемь лет я занимаюсь поиском совершенного способа приготовления мяса. Наш – общий с вами – вечер пройдет так: в три приема я предложу вам на пробу все, что есть на этом столе. – Ладонь Джепетто раскрывается, и его пальцы указывают на мясные горы; мой живот скулит, и я изо всей силы щипаю себя за бок. – А вы, в свою очередь, обещаете не прерывать мои объяснения и не заговаривать, пока я не подам знак.
Люди переглядываются и кивают с разной степенью одобрения; люди, вероятно, давно готовы к мясному спектаклю, чей замысел должен быть ясен еще задолго до того, как нога поднимется в воздух, чтобы переступить порог. Я слышу, как барочная дама за нашим столом шепчет куда-то в сторону своего декольте: «Надеюсь, это взаправду – вза-прав-ду – стоит своих денег», и смотрю на Виталиса – теперь он кажется мне почти другом, – повернув к нему голову и целый корпус, плюнув на все правила приличия, умоляя прочитать в моем взгляде вопрос: что будет, когда откроется, что мы безбилетники? Виталис сидит практически неподвижно (от предмета мебели его отличает робкая дыхательно-моргательная деятельность), и мне вдруг становится совершенно очевидно, что он не понял ни слова из сказанного. Я наклоняюсь к Виталису, чтобы прошептать: «Как ты вообще нашел это место, приятель?» – а после получить растерянную улыбку и чужие слова шепотом, которые – дважды совершенно очевидно – значат «мне так жаль, но не говорю на твоем языке». Через уши в центр головы пробирается слово ВЗА-ПРАВ-ДУ. Тремя слогами – одно за одним – о стол ударяются блюда, выложенные продолговатыми ломтиками мясного попурри. Амплитуда оттенков красного достигает глубокого бургунди и лепестка чайной розы в крайних точках. Я киваю Виталису и улыбаюсь самой себе: если предположить, что этим вечером боги решили наградить меня ужином, я готова уверовать в любого из них.
– Начать следует с говяжьей вырезки, – говорит Джепетто, – это самое темное мясо, на блюде оно расположено слева. Далее двигайтесь по часовой стрелке, на повышение тона; последним нужно попробовать лоскут бледно-розового оттенка, который лежит в самом центре. Это мясо взято из свиной головы, но, благодаря верной последовательности и хитростям засолки, вам покажется, что вы едите белую рыбу. Что? – Джепетто наблюдает, как кто-то из зала жестами пытается объяснить свой вопрос. – Нет, это не ошибка. Вы не нашли на столах вилок и ножей, потому что для меня важно, чтобы гости брали пищу руками.
Пока Джепетто объясняет родственность того или иного вида мяса со зверем, а также детали его приготовления, я смотрю на завороженные лица вокруг и думаю, что старик похож на волшебника, который умеет гипнотизировать звучанием своего голоса – прямо как мальчик, играющий крысам на дудочке. На меня его чары не действуют: я слишком голодна. Пустая, казалось бы, тарелка передо мной покрыта паутинковыми трещинами, которые можно разглядеть даже в этом полумраке, и я думаю, что посуда сделана из фаянса, который то ли успел состариться от времени, то ли был изначально обожжен не по правилам, и что такое ни за что не случилось бы с фарфором. Зачем-то я это помню, хотя в новой жизни такое знание мне ни к чему. Я мысленно бреду по кладбищу воспоминаний, спотыкаясь о фразы на иностранном языке, сувениры в виде безукоризненных манер, и о варварское чувство сытой скуки до тех пор, пока Виталис не толкает меня локтем и, сохраняя вопрос на лице, изображает, как режет невидимую еду невидимым ножом, придерживая ее невидимой вилкой. Я сгибаю руки в локтях и пожимаю плечами, а после несколько раз поворачиваю кисти ладонями вверх и вниз – обозначить подручные (во всех смыслах) столовые приборы на сегодня. Чтобы подать Виталиcу пример, я тянусь к блюду, зажимаю темно-красный ломоть между указательным и большим пальцами и заталкиваю его целиком в рот. Несмотря на то что это, несомненно, самое вкусное, что я ела за последние несколько месяцев, мне сложно отделаться от ощущения, что я жую собственный язык.
Виталис пальцами подтягивает продолговатый мясной ломоть и аккуратно откусывает маленький кусочек, чтобы через мгновение выплюнуть его с отвращением и бросить на тарелку – растерянно и обиженно. «Так ты, дружище, еще и мясо не ешь», – думаю я и жестами спрашиваю Виталиса, могу ли я забрать себе его порцию. Виталис смотрит на мое лицо, на мои руки и, кажется, только сейчас замечает, как дико и неприлично – по-звериному – я голодна. Виталис берет свой шматок и еще несколько с общего блюда и кладет их передо мной с выражением кроткой ребяческой заботы на лице. Этот по-детски сочувственный чистый жест напоминает мне о другом мальчике, который плевался от любого продукта, кроме шоколада, у которого тоже были золотистые кудряшки, делавшие его похожим на озорного ангелочка, и которого я пообещала себе никогда не вспоминать, потому что стоит его лику только лишь пробраться в мою голову, как мне кажется, что сил идти дальше не хватает – и никогда, никогда не хватит. Я заталкиваю в рот все, что есть на моей тарелке, и, не думая о вкусе, заставляю челюсти сжиматься и разжиматься. Столовые соседи улыбаются друг другу и кивают. Их улыбки и кивки прибавляют в ширине и весе с каждым новым укусом. Люди вскидывают брови, морщат лбы и всячес