Смелость и решительность этой, девушки изумляли меня. Не обманывает ли она меня?
— Правый угол в фасаде, обращенном к замку. Первый этаж, два окна.
— Отлично. Должно быть, вы заметили в парке возле ограды небольшую рощицу лип и каштанов? Среди буков и вековых дубов они словно светлый островок. Возвращайтесь в гостиницу, переоденьтесь и, сохраняя в величайшей тайне, куда и зачем уходите, перелезьте стену, которой окружен парк, разумеется так, чтобы этого никто не заметил. В парке найдите рощицу, о которой я говорила; там вы встретитесь с графиней. Она рассчитывает на вашу скромность, месье.
Невозможно описать чувства, с которыми я слушал незнакомку. К изумлению примешивалось сомнение; просто не верилось в такую заманчивую возможность.
— Если бы смел, я поверить, что такое счастье ожидает меня на самом деле, я не знал бы, как и благодарить вас. Но смею ли я верить, что ваши слова не вызваны одним лишь сочувствием и что графиня де Сент-Алир расположена оказать мне такую честь?
— Итак, вы предполагаете, что я лживо утверждаю, будто посвящена в тайну, которую вы до сих пор считали никому не известной, кроме вас и графини, и жестоко играю вашими чувствами? Призываю в свидетели поблекшую сестру этого цветка! — она коснулась двумя пальчиками поникшего бутона белой розы, приютившегося в ее букете. — Клянусь собственною счастливой звездой и… можно сказать, «Прекрасной звездой». Довольно ли клятв?
— Довольно ли? — повторил я, — более чем довольно. Благодарю тысячу раз!
— Если я пользуюсь доверием графини в такой степени, то должна быть ее подругой; если же я дружна с ней, могу ли я злоупотреблять дорогим для меня именем? И все только для того, чтобы обмануть незнакомого иностранца!
— Простите меня. Для меня бесценна надежда увидеться и говорить с графиней. Неудивительно, что я усомнился. Но вы разубедили и, надеюсь, простили меня.
— В два часа ночи будьте в указанном месте.
— Обязательно.
— Опасность не устрашит вас, я знаю. Не трудитесь убеждать меня, вы уже доказали свою отвагу.
— Ради прекрасных глаз графини я преодолею любую опасность.
— Не сомневаюсь. Не лучше ли вам теперь пойти отыскивать вашего приятеля?
— Я обещал дожидаться здесь его возвращения. Граф де Сент-Алир собирался представить меня графине.
— И вы ему поверили? Наивный!
— Почему?
— Потому что он хитер и ревнив. Он никогда в жизни не представит вас своей жене. Сейчас он вернется и скажет; что не смог отыскать ее и представит вас в другой раз.
— Кажется, он идет сюда с моим другом. Дамы с ними действительно нет.
— Я вас предупреждала. Долго бы вам пришлось дожидаться встречи, если бы она зависела только от него. Между тем вам будет лучше сделать вид, что мы не знакомы; если он приметит нас вместе, то наверняка заподозрит, что мы беседовали о его жене. Это лишь распалит его подозрительность.
Поблагодарив неизвестную доброжелательницу, я удалился на несколько шагов и ловким маневром зашел во фланг графу.
Я улыбнулся под маской, когда граф принялся уверять меня, что герцогиня д’Аржансак переменила место и увела графиню с собой, но что он надеется в самом скором времени познакомить меня со своей женой.
От компании маркиза я постарался уклониться, ибо страх как боялся, чтобы он не вздумал провожать меня до дома. Мне совсем не хотелось прибегать к предлогам и надуманным объяснениям.
Поспешно замешавшись в толпу, я направился с максимально возможной в такой тесноте быстротой к зеркальной галерее, которая находилась в направлении диаметрально противоположном тому, куда, как я видел, пошли граф и мой приятель маркиз.
Глава пятнадцатаяСТРАННАЯ ИСТОРИЯ О «ЛЕТУЧЕМ ДРАКОНЕ»
В ту эпоху во Франции подобные празднества не затягивались допоздна, как это принято теперь у нас в Англии. Я взглянул на часы. Было далеко за полночь.
Вечер стоял тихий и теплый; в великолепной анфиладе зал, несмотря на их обширность, было душно, духоту эту в особенности тяжело было переносить под маской; сказывались и невозможная давка, и множество свечей. Видя, что так поступают и другие, кто, подобно мне, не опасается быть узнанным, я снял маску. Едва я успел это сделать и перевести дыхание, как услыхал знакомый голос, который окликнул меня по-английски. Оказалось, меня звал мой приятель Том Вестлейк, драгунский офицер. Он тоже стащил маску с раскрасневшегося лица. Это был один из героев Ватерлоо, слава о которых гремела по всему свету, и перед которыми благоговел весь мир, за исключением, разумеется, Франции. За Томом водился всего один серьезный недостаток — он имел скверную привычку шампанским утолять жажду, которая делалась у него неутолимой на балах, празднествах и музыкальных вечерах — словом, везде, где шампанское разносили бесплатно. Когда он представлял меня своему другу Карманьяку, я заметил, что язык у него ворочается не совсем свободно. Карманьяк был невысокого роста, худощав и прям как палка. Роговые очки на мясистом носу оттеняли розовую, точно колено младенца, лысину. Сохраняя серьезное выражение лица, он периодически доставал резную табакерку и пытался угостить меня щепоткой нюхательного табаку. Как я узнал позднее, он работал в полицейском управлении.
Том выказывал поползновения балагурить и делать хитрые намеки, но в его нынешнем состоянии они были уж чересчур темны. Он то и дело приподнимал брови и как-то странно поджимал губы, обмахиваясь маскарадной маской, как веером.
После непродолжительной беседы в таком непритязательном вкусе, я, к радости своей, заметил, что он предпочел роль молчаливого слушателя, пока мы с Карманьяком разговаривали между собой. Опустившись с чрезвычайной осторожностью и колебаниями возле нас, Том с видимым усилием держал глаза открытыми.
— Вы говорили, что остановились в гостинице «Летучий дракон» в полумиле отсюда, — обратился ко мне Карманьяк. — Когда я служил в другом полицейском управлении, года четыре назад, в этой гостинице произошли два престранных случая. Состоятельный эмигрант, которому император позволил вернуться во Францию, исчез бесследно, остановившись в ней. Таким же загадочным было исчезновение русского путешественника, человека богатого и знатного. Он словно испарился в воздухе.
— Мой камердинер рассказывал мне нечто непостижимое. Насколько я помню, речь шла об одних и тех же лицах — о возвратившемся эмигранте и русском вельможе. Но он наговорил мне таких несуразиц, что, признаться, я не поверил ни единому его слову.
— Ничего сверхъестественного в этих исчезновениях не было, однако случаи не поддаются простому объяснению. Различные предположения ни на йоту не приблизили нас к разрешению этой загадки; обстоятельства до сих пор покрыты мраком.
— Позвольте узнать, в чем заключались ваши предположения. Мне кажется, я имею на это право в связи со своим нынешним местопребыванием. Вы не подозреваете, надеюсь, содержателя гостиницы?
— О нет! С тех пор гостиница не раз переходила из рук в руки. Да и злосчастная участь постигала жильцов только в одной комнате.
— Вы можете описать ее?
— Конечно. Обширное помещение на первом этаже, с огромной кроватью, стены обиты деревянными панелями. Окна расположены в правом углу на заднем фасаде дома, обращенном к Карскому парку.
— Это комната, которую я занимаю! — вскричал я, сильно заинтересованный и, не скрою, охваченный недобрым предчувствием. — Так вы говорите, все, кто в ней жил, умерли или были похищены?
— Нет, не умерли, а просто исчезли самым непостижимым образом. Мне известны все подробности, потому что на меня было возложено предварительное дознание по первому делу. Я сам допрашивал свидетелей. По второму делу, хотя я личного участия не принимал, бумаги проходили через мои руки, и я диктовал официальное уведомление родственникам исчезнувшего. По их настоянию было произведено следствие, но оно ни к чему не привело. Спустя два года мы получили от них последнее извещение, что исчезнувший никогда больше не появлялся.
Он понюхал табаку и пристально посмотрел мне в глаза.
— Никто не слышал о дальнейшей судьбе обоих. Попытаюсь рассказать, что нам удалось выяснить за это время. Французский дворянин, кавалер Шато-Бласмар, в отличие от прочих эмигрантов своевременно принял меры и продал большую часть владений до революции. Из Франции он уехал со значительным капиталом и по возвращении привез с собой около полумиллиона франков, которые по большей части поместил в биржевые акции и фонды. На суммы еще более значительные у него имелись вложения в австрийском и других банках. Позвольте заметить, человек он был не бедный, следовательно, нельзя предположить, чтобы он внезапно лишился средств и был вынужден скрываться от кредиторов. Не так ли?
Я согласно кивнул.
— Сравнительно со своими доходами месье Шато-Бласмар жил скромно. У него была приличная вилла в Париже, и первое время он целиком посвятил театрам, обществу и другим безобидным развлечениям. Азартных игр избегал. Хотя ему было за сорок, он имел привычку держаться так, словно лет на двадцать был моложе. Своего рода нерастраченное в юности тщеславие. Впрочем, во всех остальных отношениях человек он был вежливый и кроткий, никого не тревожил и едва ли мог нажить себе врагов.
— Вы все же думаете, что его похитили?
— Нет. Конечно нет. В начале лета 1811 года он испросил позволения снять копию с одной из картин в этом дворце и на время поселился в Версале. Работа шла медленно. Спустя несколько недель он перебрался ради разнообразия из Версаля в гостиницу «Летучий дракон» и сам выбрал себе комнату, которая теперь случайно досталась вам. С этой поры он меньше занимался живописью, почти перестал ездить к себе в Париж. Однажды вечером он позвал хозяина гостиницы и объявил ему, что уезжает на пару дней по неотложному делу, что слугу своего он берет с собой, но комната в «Летучем драконе» остается за ним на время его непродолжительного отсутствия. Кое-что из одежды он оставил, но прихватил с собой целый чемодан белья, туалетный ящик и все такое. Слуга его вскочил на запятки кареты, и Шато-Бласмар укатил в Париж. Вы следите за подробностями?