«Лучше не спорить дальше, — подумал Максвел. — Не имеет смысла оскорблять его». Но Адлер оставался все таким же благодушно настроенным и непробиваемым.
— Ранчо Гранде — лучшее свидетельство наших намерений и нашей заботы об обществе, в котором развивается современный прогрессивный капитализм. Я уверен, что и у вас такие же взгляды, только вам что-то мешает признать это.
«Он жертва своей же пропаганды», — вынужден был заключить Максвел. Ни тени напряжения между ними не чувствовалось. Любое критическое замечание, которое позволял себе Максвел, легко отметалось.
— Давайте поедем сделаем несколько снимков, — предложил Адлер.
Они сели в машину и проехали еще пять-шесть километров по территории, опустошенной бульдозерами, огнем и пилами. Наконец они увидели одинокую группу деревьев, выстроившихся как пленники перед казнью на краю братской могилы. Они ехали среди этих деревьев около минуты.
— Заметили что-нибудь необычное? — спросил Адлер.
— У деревьев? Да, кажется, большинство из них мертвы.
— Точно. Таких несколько тысяч, — сказал Адлер. — Сначала мы не понимали, в чем дело. Потом топографы нам сказали, что некоторое время назад один из притоков Рио-Негро изменил свое русло, и уже лет десять-пятнадцать корни этих деревьев не доходят до воды. Заметили что-нибудь еще?
— Вы имеете в виду дупла? Туканы?
— Понаблюдайте немного. Увидите сами.
Почти одновременно со словами Адлера большой желтый клюв показался в одном дупле. За ним возникла голова и полтуловища. Не верилось, что это была живая птица, а не самодельная игрушка, вырезанная из дерева и смело раскрашенная самыми сильными цветами: желтым, голубым и красным. Тотчас и другие птицы принялись высовывать свои головы из дупел, поворачивая огромные блестящие клювы то в одну, то в другую сторону и забавно подергиваясь, что еще больше усиливало впечатление игрушечности, будто ими водили как марионетками. Некоторые коротко взмахивали крыльями, но, так и не поднявшись, прятались снова в дупла.
— Через минуту они к нам привыкнут, — сказал Адлер.
— Кажется, их здесь тысячи! — удивился Максвел. — Никогда бы не поверил, что такое бывает. Как они выносят такой шум и не улетают отсюда?
Он достал свой аппарат и начал наводить.
— А это двухцветный аракари, — сказал Адлер. — Мне пришлось потрудиться, чтобы определить его. У нас есть один орнитолог, он пришел в восторг, когда увидел их.
Впервые в этой стране они были зарегистрированы именно здесь.
Максвел сделал несколько снимков при различных диафрагмах, а в это время Адлер изготовился со своим «гасельбладом».
— Они гнездятся в дуплах, по мнению нашего орнитолога, здесь нашли прибежище и туканы с вырубленных участков. Сегодня их стало заметно больше, чем несколько дней назад.
Максвел перестал фотографировать.
— А что теперь с ними будет?
— Печально, конечно, но как только не станет деревьев, их тоже не станет.
— Да, понятно. И, наверное, нет никакой возможности оставить для них эти несколько деревьев?
— Не имеет смысла. Они питаются лесными плодами. Где им тогда доставать себе нишу?
— Действительно где? Вы правы. Но все же грустно, верно?
— Очень, — сказал Адлер. — Птицы, однако, меня не столь беспокоят. Они могут улететь. Что меня сильней печалит, так это судьба животных, которые не умеют летать. Все эти медлительные создания: тысячи муравьедов, броненосцев, ленивцев, множество мартышек. Даже олени. Они совсем теряются, впадают в панику и бросаются прямо в огонь. Сюда приезжают скупщики, чтобы приобрести спасшихся больших змей. Они выползают сотнями. У нас на Ранчо Гранде специально живет один человек, который собирает их для зоопарков. Он платит до пятнадцати долларов за метр анаконды или большого питона. Довольно неожиданный источник дохода. К несчастью, очень многие из них подпаливают шкуру, и спасти их невозможно.
— Значит, змеи идут по метражу? — сказал Максвел. — Как-то не представлял, что можно этак определять цену змеи. Но, пожалуй, вполне логично.
— Лучшие достигают десяти метров. Их ценят выше как редкие экземпляры. Не меньше двадцати пяти долларов за метр. Но особый интерес сейчас проявляют к кошачьим.
— Как же их оценивают?
— По уникальности. У нас в этом лесу пятнадцать или даже двадцать подвидов ягуара и столько же пум. Большинство из них еще никогда не отлавливалось. Темная пума может стоить двадцать пять тысяч долларов. На днях нам звонил один частный коллекционер из Миссури. Он сказал, что, как только объявится такая, он тотчас вылетает.
— Разве нет закона, запрещающего торговать этими животными? — спросил Максвел.
— Существует. И правильно, что он есть, но власти нашли вполне разумное объяснение нашим действиям. То, чем мы занимаемся, можно назвать спасательными работами. Во время расчисток, которые здесь проводились раньше, все животные погибали. У нас же работают два ветеринара, которые стараются их спасти. Несколько раз они делали пересадку кожи у наиболее ценных животных, которые получили ожог. Поразительно, как ловко им удается залатать их.
— Выходит, когда лес исчезнет, то животной жизни здесь придет конец.
— Боюсь, что так. И нам остается лишь смириться с этим печальным фактом.
— Кажется, вы говорили, что собираетесь засадить определенный процент площади эвкалиптами? А нельзя ли будет вернуть туда каких-нибудь птиц или животных?
— Только в том случае, если их привезти из Австралии, — сказал Адлер. — Сумчатым медведям и кенгуру- валлаби, может, придется по нраву жизнь в таком изобильном растительном мире. — Он рассмеялся. — Может быть, попробуем.
Максвел снял с аппарата телеобъектив и сунул его в карман.
— Больше не будете фотографировать? — спросил Адлер.
— Не хочется.
— Посмотрите на тех птиц, — показал Адлер. — Они уже свыклись с нашим присутствием.
Действительно, туканы перестали проявлять нервозность и, собравшись небольшими оживленными группками на голых ветвях, принялись громко болтать и щелкать своими клювами. Два или три самых смелых поднимались несколько раз в воздух, быстро проводили разведывательные полеты совсем низко над головами приезжих и возвращались к своим, видимо, с докладом, так как их прилет сопровождался повышенным волнением и шумом среди сородичей.
— Поразительно, — сказал Адлер, — до Чего они ручные. Только подумать, мы ведь первые человеческие существа, которых они видят. Они явно решили, что мы безобидны.
— Мало же они знают, — сказал Максвел.
19
Заместитель министра Гай Перес устроил утренний прием в английском клубе в честь открытия реки Кем в ее преобразованном виде. Большинство членов клуба решили, что необходимо на нем присутствовать, и освободились от дел. Некоторым пришлось проделать немалый путь. Событие давало повод продемонстрировать британское происхождение и связи. Пять шотландцев — чайных плантаторов, приехавшие в килтах[4], собрали возбужденную группу любопытных, когда, стоя у подъезда клуба, торговались с водителем такси. Группа родезийцев, все еще предпочитавших не афишировать свое присутствие в этой стране, стояли отдельной кучкой. Два индейца, Рони и Джимми, занятые импортом-экспортом (про них говорили, что по ночам они накладывают на лицо маски с лимонным соком, чтобы осветлить кожу), восхищались новым портретом королевы и ее супруга. Адлер, безукоризненно одетый в твидовый костюм, был тоже где-то здесь, но держался в тени, как и вице-консул Бите в своем помятом светлом костюме. Пришли и антрополог Пебб, и американский миссионер с вкрадчивым голосом Дуайт Морфи, и, конечно, сам Гай в блейзере с форменным галстуком кембриджского колледжа «Эмманьюэл». Жены па такое собрание не допускались.
В дверях показался Адамс. Максвел подозвал его знаком, и они отошли вместе в сторону.
— Чем вы занимались в выходные? — спросил Максвел. Адамс выглядел отдохнувшим и повеселевшим.
— Ловил рыбу.
— Где?
— На Гранде около Пайлона.
— Это наша часть реки, — сказал Максвел. — По крайней мере теоретически.
— Красивая река. Чудесный вид.
— Поймали что-нибудь?
— Пару корифен. По десять фунтов. Я видел ваших индейцев. На двух каноэ.
— Что-то они часто стали попадаться на глаза. Чем они занимались?
— Били рыбу стрелами. Удивительно красивое зрелище. Вот бы вам сфотографировать их. Они выглядели довольно дружелюбно. Помахали нам. Но были совершенно голые. Даже без набедренных повязок. Мой лодочник немного встревожился и захотел поскорей убраться. Но более спокойных созданий трудно себе представить.
— Они поймали что-нибудь?
— Больше нас. Мы плавали около них примерно час и наблюдали. Кажется, это нисколько их не беспокоило.
— А я был вчера на Ранчо Гранде с Адлером, — сказал Максвел.
— Ну и как?
Максвел скорчил гримасу.
— Довольно угнетающе.
— В каком смысле?
— Они расчистили там огромный участок. Живого места не оставили. На такое жестокое и зверское зрелище было больно смотреть. Одновременно работали десятки мощнейших пил. Валили и сжигали молодые деревья. Все будет уничтожено.
— Они продают на рынке оленей с полуобгоревшими шкурами, — сказал Адамс. — Там можно купить оленину по двадцать центов за фунт.
— Они бы сделали то же самое и с нашим лесом, если бы заполучили его.
— Несомненно, — согласился Адамс. — Какое у вас впечатление от Ранчо Гранде?
— Было интересно.
— Это все, что вы можете сказать?
— Да.
— Я поражен.
— Чем?
— Отсутствием энтузиазма. Помнится, неделю назад вы говорили, что «Гезельшафт» приносит всем нам только добро. Вы их восхваляли как могли.
— Вы, как всегда, преувеличиваете.
— Теперь вы изменили свое мнение?
— В какой-то степени. Но все же надо отдать должное энергии, с которой они берутся за дело.
— Однако теперь вы бы хотели держать их подальше от своего леса.