Максвел уловил, что теперь, несмотря на внешнюю невозмутимость, его собеседники впали в замешательство, подобное тому, что испытывают воздержанные люди в присутствии говорливого пьянчуги.
— Меня не привлекает такое будущее, потому что мне правится то, как здесь есть. Когда я только сюда приехал, то думал, что это лет на десять. В мои планы входило извлечь как можно больше в возможно кратчайший срок, а затем уехать. Теперь я передумал: я остаюсь. Я собираюсь здесь обосноваться, пустить корни. Завести семью. По этой причине я и смотрю на все другими глазами.
— Но вы понимаете, что ваши планы противоречат государственной политике. Рибера наверняка захочет узнать о результатах нашей встречи, а он тот человек, к которому прислушивается сам президент.
— Мое положение упрочилось с тех пор, как я виделся с доктором Риберой. Даже правительство не может не испытывать определенного неудобства при вмешательстве в разногласия между иностранной фирмой и гражданами страны, то есть нами.
— Мы знаем, что вам был дан месяц на то, чтобы начать разработку вашего участка земли, — сказал Видлинг. — Этот месяц скоро истечет.
— Мы будем разрабатывать эту землю, но своими методами, — сказал Максвел. — У нас уже составлен план. Вы все читали отчет службы аэросъемки. Повторю сказанное там: земля в срезе содержит необыкновенное разнообразие ценных минералов. Эти минералы можно легко добывать и вывозить по воздуху. Все, что нам нужно, — это несколько посадочных полос, и самое большое разрушение, которое мы нанесем земле, будет несколько небольших рудников. Конечно, такое использование земли не принесет столько денег, как лес или мясо, но университет получит возможность открыть там свой филиал, а отец Альберт сможет сделать то, что он хочет, для своих рабочих-переселенцев. У правительства возникнут свои статьи дохода, и мы будем давать иностранную валюту, в которой оно нуждается. Не должно возникнуть никакого недовольства. Не вижу к тому причин. Что касается вас, джентльмены, — Максвел развел руками, — я только сожалею, что заставил вас ждать. Мне следовало принять это решение раньше.
Они все поднялись. Что бы там немцы ни чувствовали, они сохраняли полную невозмутимость, никаких признаков удивления или возмущения; Максвелу даже показалось, что первоначальное напряжение, царившее в комнате, несколько ослабло, как будто они почувствовали облегчение от того, что сомнения, наконец, рассеялись и теперь можно вести войну в открытую. Когда Максвел выходил из комнаты, Адлер отвернулся, чтобы не встретиться с ним взглядом.
30
Предполагавшаяся забастовка, которая действительно началась через день после возвращения Максвела из столицы, имела необычную и на первых порах действенную форму.
В то утро, спустившись к завтраку, Максвел с удивлением обнаружил, что нет фруктов, которые неизменно подавались к его столу. Он позвал Мануэля.
— Что случилось сегодня с грейпфрутами?
— Нет грейпфрут, нет манго, нет папайя, — сказал Мануэль. — No hay[14].
Он радостно улыбнулся, и Максвел заметил в нем праздничное воодушевление, будто это был день национальных велогонок.
— Как так?
— Huelga[15], — сказал Мануэль. — Все забастовка. На рынке нет покупать.
Неожиданное решение крестьян прекратить поставки продовольствия в город было следствием политики замораживания цен, которую проводило правительство уже третий год. Принуждая крестьян продавать продукты по неизменным ценам, правительство добилось — к большому удовольствию иностранных банков — самого низкого уровня инфляции на континенте, но за три года такие потребительские товары, пользующиеся большим спросом, как японские часы и транзисторы, подорожали в несколько раз. Теперь наступил неизбежный взрыв, и горожане, которые пришли на рынок рано утром, надеясь выбрать самое лучшее из обычного здесь разнообразия фруктов и овощей, обнаружили пустые прилавки, а их владельцы спокойно сидели, потягивая травяной чай или играя в карты. Деловую суету на рыночной площади создавали только потрошители брошенных машин, которые, как обычно, занимались в этот день своим делом.
Несколько сот жителей вернулись домой с пустыми сумками. А так как никто не знал, чего можно ожидать дальше, то народ ринулся в продуктовые магазины, которые начали продавать свои товары по удвоенным, а затем и утроенным ценам, но вскоре все было распродано. На следующее утро история повторилась, но на этот раз среди первых покупателей оказалось несколько полицейских, которые выместили свое недовольство на попавших под руку крестьянам, поколотив их и разгромив прилавки.
Днем полиция появилась на рынке в усиленном составе, ей было приказано положить конец безобразию и разогнать забастовку, но на их пути оказалась баррикада из упаковочных ящиков и разбитых машин, которую пришлось брать штурмом. Было сделано несколько выстрелов, одного полицейского ранили, забастовщики быстро рассеялись, а полиция, получившая в подкрепление взвод пехоты, начала палить по любой открывшейся цели.
Для основной части жителей это была долгожданная возможность как-то разнообразить скуку провинциальной жизни — зрелище наподобие фейерверка, которое можно наблюдать с крыши дома или — более осторожно — из-за угла улицы. В результате большинством жертв оказались любопытные или ни в чем не повинные прохожие. Среди них попались директор коммерческого банка, преспокойно разгуливавший под градом пуль, убежденный, что никто с таким богатством и положением, как у пего, не может погибнуть во время каких-то гражданских беспорядков, и женщина, подверженная видениям, которую привлек необычный шум, и она вышла на балкон, чтобы увидеть, как ей подумалось, второе пришествие, а получила в грудь пулю снайпера.
К вечеру начались налеты па магазины, а банды подростков принялись громить и поджигать машины. Старый танк «грант» после долгих и настойчивых усилий все-таки удалось завести, и он дополз до площади, но там окончательно сломался, предварительно разрушив неприцельным огнем из пушки несколько фасадов красивых зданий колониального периода. Когда командующий гарнизоном позвонил в столицу, испрашивая поддержку, ему сказали, что помощь может прибыть самолетом не раньше следующего утра. Тогда не кто иной, как Ганс Адлер, предложил услуги охранников своей компании, которые временно могли бы перейти на положение национальной милиции с тем, чтобы навести в городе порядок. Но этот жест остался без последствий, потому что шоферы грузовиков, которые должны были доставить охранников в город, успели снять важные части со своих машин.
На следующее утро из столицы прибыли военные подразделения, и с их появлением забастовка кончилась. Через день прилавки рынка были уже завалены, как прежде, высоченными грудами всевозможных продуктов. Но среди их владельцев нескольких недоставало, на кладбище появилось семнадцать свежих могил, в госпиталь поступило тридцать четыре пациента с пулевым ранением, а в тюрьме население столь возросло, что в одной камере теперь сидело не пять, как обычно, а семь человек. Все сошлись во мнении, что отныне забастовки можно списать как устаревшее оружие.
В четверг город, вымотанный всеми этими волнениями, начал рано готовиться ко сну. Максвел тоже, поддавшись общему состоянию усталости и нервного спада, поехал с наступлением темноты домой, предоставив Адамсу самому расправиться с наплывом проблем, которые скопились за два предыдущих дня всеобщего хаоса. Несмотря на усталость, покой к нему не шел. Помимо бесчисленных мелких неурядиц, связанных с самой забастовкой, включая и саботаж его водителей, Максвела мучило то, что от Розы не было никаких известий. Он уже второй раз за этот день звонил в промышленный банк в столицу, и опять управляющий, с вежливой озабоченностью отвечая на его беспокойство, уверил его, что все в порядке.
— Действительно, я убежден, что нет никаких причин терзать себя. Мисс Медина звонила нам и сказала, что возникли какие-то трудности с переездом, и она сможет вернуться не раньше конца недели. Я думаю, она появится здесь завтра. Пожалуйста, позвоните завтра и всего вам доброго.
Максвел еще раз пошел осмотреть комнаты, которые столь тщательно готовил для матери Розы. Что она за женщина? Что может ей доставить радость? Он старался, как мог, придавая уют той части дома, которая теперь предназначалась для нее. Два изображения швейцарских Альп корейского изготовления, которые были в большой моде у здешних жителей, немного оживляли сверкающую пустоту стен в гостиной. Он разыскал часы с кукушкой — предмет особого уважения у местных женщин, а также целую коллекцию фарфоровых безделушек: пингвинов, собак, кошек и уток — дорогостоящее, но приятное глазу сборище из Дрездена или Баварии, которое он разместил на всевозможных выступах и полочках, пытаясь хоть как- то смягчить холодность шведского интерьера. Аляповатые, по веселые вазы были заранее приготовлены для цветов, которые принесет с рынка Мануэль в воскресенье утром.
В кабинете зазвонил телефон. Максвел прошел туда и, подняв трубку, услышал голос Адамса:
— Я звоню вам из конторы. У нас тут гость.
— Боже, в такой час?
— Наверное, вам лучше приехать, — сказал Адамс.
— Что за таинственность? — спросил Максвел.
Но тут вспомнил, что недели две назад они пришли к выводу, что их телефонные разговоры подслушиваются. В особенности, он заметил, это касалось междугородных разговоров, которые он вел из конторы или из дома: раздавалось легкое электрическое жужжание, которое сопровождалось потерей громкости, чего раньше не было. Это говорило о необходимости быть осторожным, но отнюдь не пугало. Не только полиция занималась подслушиванием телефонов. Всем было известно, что и частные компании используют этот метод, чтобы быть в курсе секретов своих конкурентов.
— Я сейчас буду, — сказал Максвел.
Стояла безлунная ночь, в которой черные силуэты домов четко проступали на фоне усеянного звездами неба, а прожекторы полицейских и военных патрулей па улицах высвечивали подъезды домов. Адамс встретил Максвела в дверях их конторы.