— Могу я к вам зайти на минутку до того, как вы уйдете на работу? — спросил он.
— Приходите прямо сейчас, — сказал Адлер.
Адлер окружил свою виллу высокой стеной и, как стало уже привычным в Серро, покрыл ее битым стеклом; теперь проводил еще опыты с прибором, использующим инфракрасный луч, который должен прочесывать территорию в поисках непрошеных гостей и включать сигнал тревоги. Максвел нажал кнопку в стене, стальная дверь отъехала, назад, и он прошел внутрь. Адлер уже поджидал его, и они вместе сели за кофе.
— Кто-то разжег костер в лесу сегодня утром. Ненавижу этих варваров. Как вы думаете, что нам следует предпринять? Обратиться в полицию?
— В принципе никто никогда не обращается с таким вопросом в полицию. Нет, мы просто должны окружить всю местность проволочной оградой и пустить по ней ток. И не только из-за этих хулиганов. Мы становимся приманкой для всякого рода преступников.
— Но ведь это дорогостоящая затея.
— Ну не столь уж. Предоставьте все мне. Ваша доля не будет слишком большой.
Зазвонил телефон. Адлер вышел в соседнюю комнату. Максвел услышал, как он поднял телефонную трубку, и раздался приглушенный расстоянием голос Адлера, заговорившего с кем-то по-немецки. Открылась другая дверь, и в комнату вошел мальчик лет десяти. Он был одет с какой-то чопорной аккуратностью в старомодные бриджи, на шее бант, на ногах — до блеска начищенные ботинки. Он остановился перед Максвелом и начал рассматривать его с серьезностью и любопытством, как если бы разглядывал занятную почтовую марку, затем выбросил внезапно руку в нацистском приветствии. Он опустил ее как раз в тот момент, когда в комнату вошел Адлер.
Мальчишку тихо удалили из комнаты.
— Мне очень неловко из-за этого инцидента, Джеймз, — сказал Адлер, — если не сказать больше.
На его щеках вспыхнули и тотчас пропали розовые пятна размером с монетку.
— Ничего страшного, — сказал Максвел.
— Мой брат с женой остановились у меня на несколько дней. Это мой племянник. Он из немного, я бы сказал, эксцентричной семьи. Да, я думаю, это самое подходящее слово.
— Они из Германии?
— Слава богу, нет. Отсюда, с севера. Из Пени. Вы никогда не встретите немца из Германии, который бы устраивал такие представления. Эти мои родственники ведут очень изолированный образ жизни, что способствует развитию всяких фантазий. Для них время остановилось почти сорок лет назад. Мы стараемся не относиться к ним серьезно, хотя теперь я не очень уверен, что мы правильно поступаем, потому что другие воспринимают их совершенно всерьез.
— К несчастью, эго так.
— Я люблю своего брата, и в каком то смысле я даже восхищаюсь им. Он очень много рабочим, а за по можно уважать. Но его приезды создают для меня определенные сложности.
— Не стоит переживать так. Я уверен, что эти люди вполне безобидны. Думаю, тем, кто живет в такой чертовой дыре, как Бени, небольшое актерство вполне простительно.
— Если бы только не плохое впечатление, которое они о себе этим создают! В действительности же Юрген, как и все романтичные фанатики, чрезвычайно благонравный. Хороший прихожанин, стойкий буржуа, ну и нее такое прочее. Что касается моей невестки, то это ничего, кроме Kirche, Kinder und Küche. Другого ожидать не приходится. Провинциальные немцы, живущие в давно ушедшем прошлом.
— Не стоит так сильно беспокоиться, повторил Максвел.
— Но есть еще одна проблема. Мы оказались и довольно щекотливой ситуации из-за нашего отца, а Юрген ее только усложняет своими выходками. Поскольку мы соседи и друзья, то думаю, что должен нам о ней рассказать. Право, было бы хорошо вам встретиться с моим отцом. Я бы хотел, чтобы он сам рассказал нам о своих злоключениях.
— Я совсем не против, — сказал Максвел.
— Он должен приехать сюда завтра и пробудет у меня пару дней по пути в Бразилию. Если вы свободны, мы могли бы организовать встречу.
— Я обязательно постараюсь быть в эти дни свободным.
— Прекрасно. А теперь я хотел бы ввести вас в предысторию. Во-первых, мне следует, наверное, сообщить вам, что это знаменитое похищение было устроено не простыми бандитами. Возможно, вы и сами об этом догадывались.
— Ходило много слухов. Но ведь этот город — настоящая фабрика лжи, так что я не придавал им значения.
— Но так или иначе сейчас, к сожалению, уже ничего достоверно нельзя установить, потому что все, кто принимал участие в нападении, убиты. За это мы должны благодарить идиота-телохранителя, которого сами же наняли. И теперь многое, что нам необходимо узнать, мы никогда уже не узнаем. Моего отца страшно очернили в прессе соседних стран. Его назвали там военным преступником. Мне следовало бы давно вам это открыть, и я чувствую себя очень неловко. О таких вещах лучше всего говорить прямо. Конечно, с друзьями. Когда вы узнаете факты, вы сможете сами судить, какой глупостью было все это дело, затеянное против моего отца.
Максвел не питал большой любви к разговорам на эту тему. В городе было с полдюжины немцев, о которых поговаривали, что они принимали участие в зверствах, чинимых во время прошлой войны, но им удалось ловко отмести все эти обвинения, обелив себя тем или иным способом. И Максвел ждал, что сейчас ему придется выслушать еще одну укрывательскую версию, делая при этом вид, что верит ей. Но, в то же время, он считал, что правду, скрытую за толщей десятилетий, уже невозможно будет никогда узнать. Он даже слышал, как далеко не глупые люди убежденно говорили, что газовые камеры в Освенциме были устроены вовсе не затем, чтобы уничтожать людей, а для того, чтобы дезинфицировать одежду.
Мой отец — жертва ложного опознания, — сказал Адлер.
Это довольно уже заезженное оправдание… Но кто знает, может, это и правда. Максвел читал о подобных ошибках в пронемецких газетах, всегда громко о них трубивших.
— Это не совсем обычный случай. Мы убеждены, что тут просто ошибка, иначе никак это не объяснишь. У моего отца нет врагов. А его вдруг обвинили в том, что у него вымышленное имя, будто на самом деле он некий Генрих Бауэр, бывший офицер СС, участвовавший в каких-то эксцессах на Украине.
— Разве нельзя доказать, что это не он?
— Да, конечно, вполне можно. Он ведь даже никогда не служил в армии по причине слабого здоровья. И всю жизнь он был пацифистом, даже написал антивоенную пьесу, которая с успехом шла в Берлине. По профессии он агроном. Я лично думаю, что скорей всего между отцом и этим человеком, Бауэром, существует большое внешнее сходство. У моего отца шрам над бровью, который остался после автомобильной аварии. Возможно, у Бауэра тоже был такой шрам, а если они еще приблизительно одного роста, то это может считаться ужо достаточным доказательством. Все мы, немцы, живем и атмосфере постоянных подозрений, и, кроме того, мы ничего не можем поделать с такими дураками, как мой брат Юрген. В Южной Америке к любому немцу, который приехал сюда из Германии и по своим годам мог бы служить к армии в последнюю войну, относятся с недоверием. Ничего не поделаешь, приходится нести этот крест. В жизни моего отца нет ни одной тайной страницы. Он носит с собой все документы, подтверждающие, кто он такой, чем занимается и где находился в военные годы. Но его все равно продолжают преследовать.
Вильгельм Адлер прилетел на следующий день утренним самолетом. Был устроен семейный завтрак, после чего Юрген со своим семейством отправился назад в Бени, а вечером Максвел был приглашен на встречу с отцом Адлера.
Максвел думал, что в свои тридцать лет отец, наверное, был таким же, как его сын сейчас, хотя поразительно, до чего возраст еще по сказался на Гансе, и не верилось, что когда-нибудь скажется. Вильгельм Адлер был одет без всяких скидок на климат: в плотный пиджак, который мог быть куплен только в Баварии, и рубашку с высоким глухим воротником. Он сидел на краешке стула, с вежливой готовностью выслушивая все, что говорилось, и часто поддакивая кивком. Слуга Адлера Грегорио внес блюдо с пирожными из новой немецкой кондитерской, старик взял три подряд и уничтожил их в несколько приемов.
Рассказывать о своих злоключениях, которые он претор- пел, будучи объявлен военным преступником, он начал с явным удовольствием.
— Во-первых, — сказал Вильгельм Адлер, — я жил тогда в Бразилии. — Голос у него был зычный и немного гнусавый. — Уже тридцать лет. В Бразилии шли тогда большие работы по изучению методов выращивания деревьев умеренного климата. Может быть, вы слышали о проекте «Фордландия». Но это был почти полный провал. Около миллиона деревьев погибло из-за южноамериканского заболевания листьев. Правительство обратилось ко мне за советом. Во-первых, я сказал, мне нужно провести эксперименты с двойной прививкой, но это потребует времени. Они сказали: «Пожалуйста, но только помогите нам снасти наши деревья», ну и я занялся этим. Отчего же нет.
— Папа все еще является консультантом бразильского министерства сельского хозяйства! — воскликнул с гордостью Адлер. — Кроме того, он руководит нашими опытами по непрерывному восстановлению леса в лесничествах.
— Итак, я засучил рукава, — продолжил Вильгельм Адлер, — и начал экспериментировать. Спустя неделю приходит какой-то человек из министерства внутренних дел. «Вы Генрих Бауэр?» — спрашивает он меня. «Нет, я Вильгельм Адлер», — отвечаю я ему. «Вы должны поехать со мной в Рио-де-Жанейро, чтобы доказать, что вы не Генрих Бауэр», — говорит он мне. Очень хорошо. Я еду с ним в Рио-де-Жанейро, все мои прививки погибают. В Рио-де- Жанейро две недели я сижу в тюрьме. Встречаюсь с нашим консулом. Встречаюсь с различными представителями министерства. Те шлют телеграммы в Германию. Приходят ответы. Все оказывается ошибкой. Выдавать меня как военного преступника не надо. Извинения, рукопожатия. И назад к работе.
Следующая часть совершенно невероятна, — вставляет Ганс.
— Я снова свободен, — говорит его отец. — Чист, да? Возвращаюсь в Фордландию. Большой прием в честь меня. Все поют и танцуют. О боже, сколько же шнапса мы выпили тогда! На следующий день я засучиваю рукава и принимаюсь за работу. Дела плохи. Деревья умирают тысячами. Мне нужно две сотни человек в помощь. Я делаю десять тысяч новых прививок. Десять тысяч! — С блеском в очах старик Адлер подвел своих слушателей к кульминационному моменту своих неудач. Для большего эффекта он сделал паузу. — Спустя две недели из министерства внутренних дел снова приезжает человек. Уже другой. «Вы Генрих Бауэр?» — «Что, опять? — говорю я ему. — Пожалуйс