– Кстати, – говорит Холли, – я звонила в кадры узнать координаты Меган, чтобы мы могли послать ей открытку…
– Хорошая мысль, – одобряет Джонс.
– Ну вот, а они не сказали. Сказали только, что она перешла в «Усердие». – Она боязливо смотрит на Джонса. – Все как ты говорил. Жутко, правда?
– Не знаю. Не очень.
– Не очень? Сам же говорил, это заговор.
– Я тут поразмыслил… – Лифт открывается, и Джонс жмурится от яркого света. – Если на рынке только две ключевые фигуры, то вполне естественно, что служащие переходят туда-сюда. – Это дословная цитата из справочного пособия «Альфы», которое Клаусман дал ему на прошлой неделе.
Холли, уже собиравшаяся что-то сказать, умолкает, потому что лифта дожидается Ева Джентис.
– Здрасьте, – улыбается Ева. – Привет, Джонс.
– Привет. – За этим следует вынужденное: – Ты знакома с Фредди и Холли?
– Мы, наверное, говорили по телефону, но я никогда не помню, как кого звать. – Она смеется, свеженькая и бодрая – а почему бы и нет? Ночью она проспала полных шесть часов. Джонс, все это время пролежавший без сна, точно знает.
– Очень рада, – говорит Холли.
– Умммммр, – говорит Фредди.
– Смешно, правда? – говорит Ева. – Столько времени здесь проводим и даже не знаем толком, кто есть кто. – На слове «толком» она делает легкое ударение.
– Ладно, пока. – Для интеллектуальных игр Джонс сегодня не в форме, поэтому предпочитает оборвать разговор.
Холли и Фредди догоняют его посреди вестибюля.
– Ты это видел? – говорит Фредди. – Она подумает, я отсталый.
Они выходят на солнце, идут по тротуару.
– Как будто в тебе два человека, – говорит вдруг Холли.
– Что? – пугается Джонс.
– Ева права. Ходишь на работу каждый день и почти никого не знаешь. Едешь в лифте с людьми, и без понятия, как половину из них зовут. Говорят, компания – одна большая семья, а для меня они незнакомцы. Даже знакомые – вы, Элизабет, Роджер, – разве я знаю, какие вы? То есть я хочу сказать, вы мне нравитесь, но ведь мы говорим только о работе. Я как-то попыталась объяснить сестре всю важность того, что Элизабет съела пончик Роджера, а она подумала, что я чокнулась. И я, знаете, с ней согласилась. Дома я сама понять не могу, почему это так важно. Потому что дома я другая. Уходя отсюда вечером, я чувствую в себе перемену. Как будто что-то переключается в голове. А вы и не знаете – вы знаете только, какая я в рабочее время, и это ужасно, потому что в нерабочее я, по-моему, лучше. Я сама себе не нравлюсь в рабочее время. Интересно, это только со мной так? Или все люди на работе одни, а дома другие? А если да, какие они на самом деле? Мы никогда не узнаем. Мы общаемся только в рабочее время.
– Господи, – говорит Фредди, – так это Элизабет съела пончик?
Холли прикусывает язык.
– Я имела в виду, что Роджер так думает.
– Ты по-другому сказала.
– Я оговорилась. – В голосе Холли прорезывается тревога. – Ты меня неправильно понял.
– Зачем она взяла этот пончик? – интересуется Джонс.
– Слушайте, если вы проговоритесь, Элизабет сразу поймет, что это я.
– Ладно-ладно, – кивает Фредди. – Все останется между нами.
– Это случилось под влиянием момента. Ну, проголодалась она, с кем не бывает. Ничего личного. Пожалуйста, обещайте сохранить это в тайне. – Лицо у Холли озабоченное, над бровями волнообразная черточка.
– Конечно, – говорит Джонс. – Правда ведь, Фредди?
– Да-да. – Фредди облизывает губы. В знании – сила, а он только что отхватил сочный ломоть этого самого знания.
Холли все еще нервничает.
– А насчет двух людей в одном я тебя понимаю, – говорит Джонс.
– Да? – В ее глазах загорается надежда. – Может, это со всеми так?
Оба смотрят на Фредди.
– А? – вздрагивает он. – Да не скажу я Роджеру про пончик, чего вы.
К концу октября производство слухов идет на спад. Без новой информации о слиянии они циркулируют вхолостую, делаясь все причудливее. Предел всему кладет сообщение, что администрация хочет сократить отдел кадров. Кто же в такое поверит? Атмосфера ужаса и полного неведения, присущая здоровым слухам, рассеивается, уступая место тихой паранойе. Воображаемые сведения ревностно приберегаются про себя. Под конец дня, когда снимаются с вешалок пиджаки и защелкиваются кейсы, в прощальных словах сквозит подозрение – вдруг коллега что-то скрывает? Каждый прикидывает, что может ждать его завтра и сколько дырок вскоре появится на кнопочной панели лифта.
Джонс болтается в вестибюле под программой компании. Это вошло у него в привычку: он надеется встретить Еву после работы, но пока еще ни разу не встретил. Официально она числится секретарем на контроле, но практически все время отсутствует – вся работа по приему посетителей ложится на Гретель. Еву он видит в «Альфе» по утрам, иногда в мониторном зале, но всегда при посторонних типа Блейка Седдона. Между тем ему просто необходимо повидаться с ней глазу на глаз и обсудить кое-какие вопросы, поднятые во время бейсбольного матча.
Он готов уже сдаться, когда слышит перестук каблучков.
– Джонс! – Ева улыбается ему еще издали. – Мне так и показалось на мониторе, что это ты. Что делаешь?
– Тебя жду, – без утайки брякает он, ободренный ее улыбкой. – Подумал, что ты, может, не откажешься выпить.
– Отличная мысль.
– Ну и славно. – Теперь уже он ухмыляется до ушей, как дурак.
– Сейчас только освежусь чуточку и приду. – Она удаляется в сторону туалета.
Джонс, заложив руки в карманы, покачивается с носка на пятку.
– Пока, – говорит кто-то, пугая его. Фредди.
– Пока, до понедельника. – Он провожает взглядом выходящего на улицу Фредди, потом бросает взгляд на пустой контрольный стол и с ужасающей ясностью осознает, что будет, когда Фредди узнает, что между ним и Евой что-то есть. Картина грядущей катастрофы замораживает кровь в его жилах.
– Ну вот. – Ева берет его под руку, сияя улыбкой. – Пошли. Я знаю одно местечко.
Она привозит его к низкому, неопределенного назначения зданию у залива. Джонс тысячу раз ездил мимо и никогда не задумывался, что здесь может быть. Оказывается, бар – до того стильный, что постарался избавиться от всех отличительных признаков бара. В пятницу, в шесть вечера, он весь залит оранжевым солнцем, а столько пар дорогой обуви в одном месте Джонс еще никогда не видел. Ева пробирается с коктейлем сквозь толпу, улыбаясь и приветствуя всех подряд. Джонс следует за ней на балкон, где давка превращает беседу в медленный танец.
– Секс на пляже, – говорит она.
– Извини?
Ева, поднимая темные очки на лоб, показывает ему коктейль.
– А-а. – У него самого скотч. Пусть она подольше пьет этот «секс на пляже» или все равно что – ему надо набраться мужества, чтобы напомнить ей о словах, сказанных той ночью в его постели.
– Клаусман в восторге от твоей задумки с курильщиками, – сообщает она. – Мы с ним как раз сегодня говорили об этом. Ты его впечатлил. И меня тоже, что в конечном счете еще важнее. Как по-твоему, хороший из меня выйдет генеральный директор?
– Трудновато будет объяснить шестистам служащим, как секретарша совершила такой скачок.
– Ну, к тому времени их будет уже не шестьсот, а гораздо меньше.
– Я, кстати, так и не въехал – для чего «Зефиру» это слияние?
– Все компании так делают, – пожимает плечами она. – Деловой цикл: рост, потом сжатие. Нас интересуют новые методы. «Зефир» у нас уплотняется не реже одного раза в год.
– А потом опять разрастается?
– Не сильно. Его ужимают с тех самых пор, как я тут работаю. Добиваемся большего меньшими средствами – ну, ты понимаешь.
– Сколько же человек лишится работы на этот раз?
– Как распорядится администрация. «Альфа» не занимается микроменеджментом – мы просто дергаем за разные ниточки и смотрим, что получается. Вот Клаусман объявил о слиянии, а мы наблюдаем, какая будет реакция.
Джонс смотрит на воду.
– Значит, масса народу станет безработными только для того, чтобы мы могли посмотреть, что получится?
Ева наклоняет голову набок.
– Это что, обличительная речь?
– Просто вопрос.
– Ой, Джонс. Не успеваю я подумать о твоих перспективах, у тебя опять слабеют коленки на предмет увольнений. – К ним оборачиваются, но Ева не обращает внимания. – Мне казалось, для тебя это пройденный этап.
– А для тебя?
– Для меня? Ну конечно. О чем ты вообще?
– Что ты помнишь про ту ночь?
– А что я такого делала? – настораживается она.
– Ну… я подумал, что ты не очень-то счастлива. – В последний момент он удерживается от слов «ты сказала, что любишь меня».
– Ну ясно, я ж напилась, – смеется она.
– Что у трезвого на уме…
– Ври больше, Джонс. Я, наверное, просто хотела с тобой переспать.
– Почему ты не хочешь сознаться, что у тебя никого нет?
– Блин, да ты серьезно, – после секундной паузы недоверчиво говорит она.
– Барахла у тебя много, это я понял. А еще чем похвалишься?
Это звучит критичнее, чем он намеревался. Ева широко распахивает глаза.
– Я напилась, наговорила каких-то глупостей, а ты уж и в душу мне заглянул? Нет, Джонс. У меня классная жизнь, классная работа, и если в понедельник из компании вылетят сто человек, я и глазом из-за этого не моргну. У меня есть все, чего я хочу. Не очень-то счастлива? Я не просто счастлива, я еще и горда.
– Ты…
– И что плохого в моем барахле?
– Ты лучше, чем хочешь казаться. Тебе не нравится то, что делает «Альфа», я знаю. Ну, скажем, не всегда нравится. – Она реагирует не так, как он надеялся (совсем никак не реагирует, по правде сказать), и он продолжает: – Фредди, с которым ты ехала в лифте сегодня. Это он каждую неделю посылает тебе цветы. Ты знала?
– Вот балда. Ну конечно, знала. У нас вся компания под колпаком.
Джонс чувствует, что краснеет.