По углам стоят зажженные керосиновые фонари, с какими ходят по ночам на палубе, и в их свете я вижу, что она сменила свой окрас. Кожа ее уже не серая, а почти что прозрачная, тончайшая, словно бумага, невиданного нежно-голубого цвета. Волосы серебряными лентами обрамляют лицо и струятся до самых локтей. Поблескивают, словно сотканные из лунного света. Я хмурюсь и осматриваюсь в пещере, куда она меня привела. Все стены увешаны полками. И на каждой полке, в каждой ложбинке, сваленные в кучу, будто спутанные нити самоцветов, лежат бесчисленные морские сокровища.
Ожерелья из бусин обвивают рамы картин, оплетают перья с веерами и золоченые туфельки в пестрой сумятице. Есть тут и медальоны с портретами любимых, Агнес еще за такими охотится, но стеклышки местами раскрошились и потрескались, раздробив суровые лица. Я осторожно встаю и подхожу к полке, устроенной в кривобоком углу. С целой грудой выкрашенных в сине-белые узоры ваз, какие встретишь разве что в богатых домах, знакомых мне лишь понаслышке. А еще повсюду книги. Вразнобой наваленные кипы книг с надорванными страницами и в истлевших переплетах.
Я оглядываюсь на сирену, и та улыбается.
– Так мы и учим ваши языки, – высоким голосом пришепетывает она. – Читаем книги с ваших кораблей.
– После того как утопите всех на борту?
Она пожимает плечами.
– На нас охотятся – как люди, так и ведьмы. В нашем мире приходится делать выбор. Либо убить и выжить, либо погибнуть.
Я раздумываю над ее словами, сравнивая с тем, что знаю по опыту. Как мы заманиваем корабли на подводные скалы. Как забираем все, что плохо лежит, лишь бы набить голодные животы. Море дает. Море и отбирает.
– Я понимаю, что такое выживание, – отзываюсь я. – Но мы всегда стараемся спасать людей. Насколько можем. А не убиваем.
– Тут мы и различаемся, – с улыбкой отвечает сирена и проводит пальцами по полке, усеянной брошами. – Мы приняли свою сущность. И не скрываем, кто мы такие. А вот вы, людишки… целуете возлюбленного, приставив ему к горлу нож, и еще зовете это любовью.
Она расхаживает по пещере, и я не свожу с нее глаз.
– Откуда ты знаешь, как меня зовут?
– Она задолго до твоего рождения дала тебе имя, – вздохнув, отвечает сирена. – Она безумно хотела дочь, а еще ее тянуло к нему, к твоему отцу, и когда она нашла возможность жить как ей хотелось – наполовину в море, наполовину на суше, – она сразу решилась. Ей было невыносимо тяжело разлучаться с тобой. Как и с ним. Но она не могла все время жить у вас на острове. Это ее и погубило.
Я сижу, оцепенев, и жду, что она скажет дальше. Мне нужно знать, что случилось в тот день. И кто охотился за мамой.
– Она слишком много времени проводила на суше. Измучилась вся, разрываясь между желанием остаться с вами и зовом моря. Она доверилась тому, кому не следовало. И расплатилась собственной кровью за то, что получила все, чего когда-либо хотела. За то, что ей было дозволено жить на стыке двух миров. И за это охотник лишил ее жизни. – Сирена горько улыбается. – Ее судьба служит напоминанием, что нам не дано иметь все. Что если мы решимся, по ее примеру, жить на суше, то придется распрощаться с родичами из морских глубин. И навсегда забыть о бездонной пучине. Мало кто готов пожертвовать такой значительной частью себя.
– Поэтому… поэтому я и могу так долго находиться под водой? Поэтому мне так спокойно в море?
– Да. Море у тебя в крови. Но в твоих жилах течет еще и отцовская кровь. Так что, может, тебе и удастся существовать на стыке миров. А может, это будет и тебя раздирать изнутри.
Я делаю глубокий вдох под гнетом нахлынувших воспоминаний. О том, с каким отчаянием я ее искала, в надежде, что она еще жива. О чувстве безысходности, когда на следующий день мы обнаружили ее разбитое тело. О том, как это изменило отца. И как он стал иначе на меня смотреть.
– Она здесь выросла? В этом месте?
– Да. И надеялась, что ты тоже когда-нибудь сюда доберешься. И что тебе это поможет разобраться в себе.
Я киваю и подхожу к сверкающему водному бассейну посреди пещеры. И воображаю, как мама тут плавала. Свободная, совсем еще юная, с горящим любопытством тянувшаяся к людям, на сушу. И к чему привело ее слепое доверие.
– Ты знаешь, кто ее убил? Кто из охотников?
Сирена мотает головой.
– Мы видим их не так, как вы. Для меня они либо живые сердца, либо мертвые. Но должна тебя предупредить: кто бы ее ни убил, наверняка позарится и на твое наследство. Наверняка он знает о тебе, о том, кто ты такая. Открыв сундук, ты найдешь то, что ищешь. Но… возможно, дорого за это заплатишь.
Я оборачиваюсь на сирену, и она кладет сундук на стол. А рядом – мой клинок от Агнес. Выказывает мне доверие, догадываюсь я. Решившись вверить мне клинок и что бы ни было в сундуке.
– Одна из сестер принесла.
Металлическая инкрустация поблескивает завихряющимся узором, словно внутри течет жидкое пламя. Сундук зовет меня, точь-в-точь как мамин рисунок в книжке. Так явно, будто пальцем манит. Я протягиваю руку, прикасаюсь к деревянной крышке, и она становится теплой.
– Это ваш язык? И мамин?
– Да. Так выглядит на нашем языке твое имя. Она сама его вырезала.
Я сглатываю, но в горле все равно встает комок, стоит представить, как она сидит здесь, под водой, и вырезает мое имя на своем языке, чтобы я однажды его обнаружила.
– Но как мне…
– Кровью, – шепчет сирена. – Сундук откроется от капли крови, но только твоей.
Я киваю и, нащупав клинок, выставляю над сундуком указательный палец.
– Всего одна капля?
– Она заказала его ведьмам из собственной крови. Из магии, которая текла в ее жилах. Но тут нужна еще и человеческая кровь, кипящая в твоем сердце.
Меня бросает в дрожь от упоминания того, за счет чего живут сирены. За счет чего жила и мама. А именно – человеческой крови, кипящей в человеческом сердце.
Я делаю продольный надрез, не доводя клинок до подушечки пальца, и жду, чтобы на коже набух шарик крови. Сирена принюхивается и сознательно отступает на шаг. Потом еще на шаг. Я мельком оглядываюсь, но по лицу ее ничего не разобрать. Не могу различить ни голода, ни жажды.
– Приложи палец к сундуку.
Я слушаюсь и прижимаю палец к холодному металлу. От соприкосновения с моей кровью металл вдруг загорается. Я резко отдергиваю руку и отшатываюсь, а сундук охватывает бледное пламя.
– Что такое? Я не понимаю. Нет!
Сундук у меня на глазах рассыпается в прах, и металл стекает по краю стола. Я подхожу поближе; сердце в смятении так и заходится. Но сирена хватает меня за запястье, и пальцы ее оказываются гораздо сильнее, чем выглядят.
– Доверься наследию.
В считаные секунды от сундука остаются лишь угли и раскаленный металл, приплавившийся к столу ветвистым узором. Но среди всего этого пепла я различаю два сложенных листа пергамента, один в другом. Я осторожно, с трепетом подбираю пергамент. И разворачиваю тот, что поменьше.
– Это письмо. Для меня.
Я поднимаю взгляд, но сирены уже след простыл. Она нырнула в воду и оставила меня в пещере, чтобы я могла открыть свое наследие в одиночестве. Усевшись на земле, я растерянно смотрю на письмо и узнаю изящную манеру письма, прекрасный мамин почерк.
«Моя родная Мира,
если ты читаешь эти строки, значит, нашла тот самый сундук. А меня уже наверняка нет рядом. Хотела бы я лично, прямо сейчас, обо всем рассказать, взять тебя за руку и отвести на берег, где все наконец-то встанет на свои места. Но тебе придется пройти испытание. И без вмешательства судьбы тут не обойдется.
Мне не суждено было так долго жить на суше. Я – сирена, дочь моря, так же как и ты. Помнишь то чувство, в глубине души, когда ныряешь в океан и словно возвращаешься домой? В этом и есть твоя истина. Это и есть твой дом, Мира. И хотя твой отец – человек, а ты можешь жить как на земле, так и под водой, душа твоя всегда будет стремиться в море.
Я вручаю тебе этот дар, сознавая, что это еще и проклятие.
За тобой будут охотиться. Чтобы принуждать тебя усмирять ради них океан или порождать бури.
Будут и те, кто назовет тебя чудовищем. Выбирай осмотрительно, кому показывать свою настоящую сущность. Оберегай свое сердце. Стань бурей, что изменит мир к лучшему.
Надеюсь, ты найдешь баланс между морем и сушей, чего не удалось сделать мне. Надеюсь, ты найдешь себе родное место, где не придется жертвовать собой. Надеюсь, ты найдешь свою любовь. Истинную любовь. Непоколебимую, надежную, которая не будет тебя сдерживать, а станет твоим якорем. Твоей засечкой на компасе, куда всегда можно вернуться.
Не вини отца за то, что он все это скрывал. Он лишь хотел нас с тобой защитить. Но твое место не на Розвире, Мира, как бы ему этого ни хотелось. И теперь тебе предстоит найти в этом мире свой собственный путь.
К письму я прилагаю карту. В ней все как на ладони. Ты увидишь мир таким, каким его видим мы, сирены, – каждый тайный проток, каждый остров и скопление подводных скал. Это знание запечатлено в нашей памяти и передается от матери к дочери, но тебе как человеку оно не дано от рождения. А я иначе не могла тебе его передать. Береги его. В чужих руках это знание может стать оружием.
Я тебя очень люблю».
Одинокая слезинка капает на письмо. Потом вторая. Я сжимаю письмо в трясущихся руках и даю волю слезам. Мама оставила карту именно здесь, чтобы мне пришлось искать ее самой. Наверное, чтобы помочь мне принять, кто я такая и кем всегда была. И, наверное, чтобы я доказала, что достойна заключенного в карте знания.
В каком-то смысле я всегда это понимала. Что мама отличалась от остальных, что ей не суждено было так долго жить на суше. И, может, это ее и сгубило.
Может, охотник разыскал, куда она все время возвращалась. К нам на остров. На Розвир.
К человеку и ребенку, которых любила.