в критику не только капитализма, но и царизма. Народ не хотел, боялся первого и жестоко разочаровался во втором.
«Социалистическая» революция и гражданская война по своему социально-историческому содержанию явились, в общем и целом, феодальной реакцией именно на стремительное капиталистическое преобразование деревни, в первую очередь на форсированное раскрестьянивание, протекавшее в дегуманизированных и неконструктивных формах. А в частности — это была контрреволюция, вполне конкретно направленная против буржуазно-демократической Февральской революции и аннулировавшая результаты последней.
Обратим внимание на парадокс: движущей силой этой антибуржуазной феодальной реакции (она же Великая Октябрьская социалистическая революция) явились вовсе не верхние классы феодального общества, как можно было бы ожидать, — дворянство, чиновничество, интеллигенция, а именно нижний класс: крестьянство (напомню, что в Красной Армии в 1917–1921 гг. служило в общей сложности 5 млн. крестьян, не говоря о партизанах). Дворянство же и вообще элита русского общества, напротив, оказались движущей силой буржуазно-демократической революции и затем белого движения, лозунгами которого были вовсе не консервативные, монархические, а «прогрессивные», типично буржуазные требования: Конституция и Учредительное собрание. С этими лозунгами шли на красных и Колчак, и Деникин, и Врангель.
Русская элита потерпела сокрушительное поражение и была практически полностью уничтожена и заменена новой элитой либо инородческого (главным образом, еврейского) происхождения, либо т. н. выдвиженцами из числа поверхностно образованных представителей трудящихся масс. В стране под видом «социализма» установился феодально-бюрократический режим, который следует точнее называть, с учетом его специфической сущности, госпартфеодализмом или социал-феодализмом. Этот режим вполне соответствовал социально-исторической базе нового строя.
Миллионы русских жизней, принесенных на алтарь Первой мировой войны и революции, не обратили вспять историю. Остановив (по внешней видимости) капиталистическое развитие России, большевики, однако, не остановили процесс раскрестьянивания. Дело в том, что, хотя советская власть добилась прекращения социального расслоения деревни, прекратить объективные исторические процессы развития производительных сил она не могла, даже если бы хотела. Возврата к доиндустриальному обществу для России, осуществившей промышленный переворот к 1890-му году и вступившей в соревнование с ведущими европейскими странами, уже не было. Следовательно, сохранить деревню, как это удалось колониальным странам, где развитие промышленности и урбанизация искусственно затормаживалось, было невозможно. Сталин, со временем осознавший угрозы форсированного, набравшего опасную инерцию и необратимого раскрестьянивания, пытался притормозить этот процесс и законсервировать деревню, предпринимал для этого определенные меры (в частности, отнял паспорта у крестьян[29]), но с его смертью все тормоза сломались.
В итоге, если в начале века занятое население России состояло на 86 % из крестьян, на 2,7 % из интеллигенции и на 9 % из рабочих, то к 1990-м гг. удельный вес рабочих в РСФСР возрос почти в 7 раз, интеллигенции — более чем в 10 раз, а крестьянства, как уже говорилось, упал в 7 с лишним раз. Надо признать, что коммунистам блистательно удалась задача, с которой не справился царизм: энергия раскрестьянивания была взята под государственный контроль и израсходована, по большому счету, на полезные, важные, грандиозные цели. И это все за какие-то семьдесят лет — небывалый в истории случай, отличающий нас в лучшую сторону от других народов. Однако при этом, к сожалению, крестьянство России (в отличие от европейского) лишилось не только своего количества, но и качества. Цвет крестьянства был ликвидирован в составе всей русской элиты вообще — в силу, во-первых, еврейского господства в годы самого крутого перелома и, во-вторых, «социалистической» сущности всего проекта.
(Нельзя попутно не выразить восхищения перед мужеством и жизнестойкостью русского народа. Пройти такой путь в такие сроки, столкнуться со столькими сильнейшими врагами, столько претерпеть — и не потерять ни воли к жизни, ни природной непритязательности, ни надежды на лучшее будущее…)
Почему последствия экономического раскрестьянивания стали необратимыми сегодня?
Во-первых, потому что невозможно вообразить себе условия, кроме планетарной катастрофы, которые могли бы отвратить и оторвать урбанизированное население от городской цивилизации и вернуть его в лоно сельской жизни и натурального хозяйства. Единичные исключения лишь подтверждают это правило. Как загнать обратно в деревню 40 % населения, занятого умственным трудом (именно таков его процент в США)? Или хотя бы 27 % (в России; цифра примерная, точных данных за последние годы нет)? Как промышленных рабочих завербовать для сельского труда? А ведь их — более 50 % населения развитых стран… Это очень трудно.
Во-вторых, потому что в деревне попросту нет больше рабочих мест. Нет никакого экономического смысла восстанавливать деревенский контингент на уровне, скажем, конца XIX века. Научно-технический прогресс наших дней в области сельского хозяйства («зеленая революция») точно так же обесценил труд крестьян, работающих по старинке, как ткацкий станок — кустарный труд ткачей в XVII веке. Такой крестьянин уже не сможет производить товарный продукт, конкурируя с современной птицефабрикой или свинофермой, молокозаводом и т. д. Зачем занимать сто человек на работе, с которой справляются пятеро? Конечно, ряд высокоразвитых государств (Япония, США и некоторые другие) тратят огромные средства на поддержание занятости в своем сельском хозяйстве. Но это могут позволить себе только «передовики капиталистического производства», прошедшие на более раннем этапе безжалостную рационализацию этого самого производства, обогнавшие за счет этого других и тратящие теперь на социальную политику деньги, полученные от эксплуатации более слабых, менее развитых стран. Если ход прогресса превратил, допустим, 86 % населения (селян) — в 12 % или 3 %, если спрос на деревенский труд упал до такой степени, то как развернуть этот процесс, эти результаты вспять? Отказаться от достижений науки? Это непросто.
В-третьих, потому что капиталистическое хозяйство, как видно, вообще не нуждается в большом количестве крестьян, вполне удовлетворяясь наличием сезонных сельхозрабочих. По сути дела, крестьянство из класса превращается в постиндустриальном обществе в социальную диаспору, повторяя в строго обратном порядке путь пролетариата и интеллигенции, превратившихся из социальной диаспоры в класс. Социальные пропорции современных развитых стран, где крестьянство занимает скромные 3–5 %, пролетариат 50–60 %, а интеллигенция 35–40 %, красноречиво об этом говорят. Одна из причин этого в том, что тяжелый и малооплачиваемый физический труд, который только и делает рентабельным производство многих сельскохозяйственных культур (например, риса, чая, табака и мн. др.) вообще становится недоступен развитым странам. Недаром они все усилия прилагают к тому, чтобы закрепить за менее развитыми странами роль своего аграрного придатка, поставщика подобных продуктов.
В-четвертых, рождаемость во всех без исключения странах, прошедших раскрестьянивание, такова, что не оставляет надежд на стабильное пополнение какого-либо класса вообще (ниже об этом будет сказано подробнее).
Словом, избавиться от крестьянства как класса нелегко, а восстановить его — и вовсе едва ли возможно. Пока, во всяком случае, таких примеров не было.
Одна из самых больших ошибок современных историографов и политологов (а в отраженном виде эта ошибка присутствует и в декларациях действующих политиков) состоит в том, что исторические закономерности в развитии человечества и отдельных стран, отслеживаемые во всем обозримом прошлом, они экстраполируют на наше время. «Так было — так будет», — рассуждают историки и политологи, в том числе самые видные. Не буду называть имен, дело не в именах — а в том, что здесь налицо весьма и весьма недиалектический подход. Те, кто по традиции пытаются применить к нашему времени исторические аналогии, совершают роковую ошибку. Они не видят, что в ХХ веке сломался и перестал работать Главный Закон Жизни, действовавший на Земле с тех пор, как на ней живут люди.
Этот Главный Закон Жизни очень прост и выражается в трех словах: «Бабы. Еще. Нарожают».
«Бабы еще нарожают». Так говорили и сто, и тысячу, и миллион лет назад — и это было правдой. Но сегодня так сказать нельзя. И даже прямо наоборот, ясно и понятно: «Уже не нарожают».
И это в корне меняет все дело.
Всех ли коснулось это изменение? Нет. Пока что оно коснулось только тех народов, которые прошли через экономическое раскрестьянивание. Приходится думать, что именно этот фактор, а не какой-то другой, вызвал демографическую катастрофу «передовых» наций. Остальные народы пока исправно продолжают рожать детей под разговоры белых людей о перенаселенности Земли.
В этом состоит парадокс и ирония новейшей истории. Белые американцы и европейцы со времен Мальтуса и Маргарет Зангер прилагают гигантские усилия, чтобы установить в своих странах и на земном шаре в целом выгодные для них социальные и расовые пропорции населения. Но добились пока прямо противоположных результатов. Все кампании по ограничению рождаемости, направленные против преимущественного размножения вначале пауперов, а затем афро-азиатов и латиноамериканцев, все ухищрения медицины, изобретенные с этой целью, привели пока лишь к сокращению удельного веса белой расы в мире. И, хотя современные средства контрацепции произвели неслыханную анти-витальную революцию, но пользуются ее плодами не все, а в основном «развитые» (читай: «раскрестьяненные») нации. Что повлекло за собой еще одну поистине глобальную революцию в жизни человеческих рас и народов.