— Ты не съездишь к ней домой и не привезешь ее сюда?
— А если она не захочет приехать?
— Скажи, я хочу, чтобы она была рядом со мной. Возможно, она боится, что ее вызовут для дачи показаний.
— А ее не вызовут? — неуверенно спросил Робби.
— Нет, я убедил Алекса не вызывать ее. В общем-то, нам не нужны ее показания… Сэндфорд же разорвет ее на части, и это не поможет ни мне, ни ей… и в любом случае я не желаю больше причинять ей боль, поэтому не хочу втягивать ее во все это.
— Алекс согласен?
— Да.
Робби вяло пожал плечами, избегая смотреть на Тедди.
— Почему ты ее так ненавидишь?
— Разве?
— С той минуты, как встретил ее…
— Возможно, я считаю ее недостойной тебя.
— Недостойной? Что это за слово? Ты ведь говоришь о человеческом существе, а не об идеальном воплощении добродетели. Только то, что вот тут, — он ткнул Робби в грудь кончиками пальцев, — и значит что-то. Если действительно затронута душа.
— Ты сделал все возможное, чтобы уничтожить мое уважение к тебе.
— Неужели? Возможно, для меня уважение не имеет такого значения, как для тебя. Подрастая и взрослея, ты создавал себе мой образ, а я никогда не был тем, чем или кем я тебе казался. Мы жили без женщин, и это было ошибкой. Я старался быть осмотрительным, и это сделало тебя скрытным. Ты знал, что мне чего-то недостает, и боялся спросить, чего именно мне не хватает, потому что считал это проявлением дурного тона. Деньги смущали тебя, положение тебя подавляло, и ты всю свою жизнь пытался стать достойным того, что принадлежало мне и не принадлежало тебе, потому что полагал, что эти ценности значат больше всего. Так что прекрати жить за меня мою жизнь и займи свое место. И если ты выучишь — если я смогу научить тебя лишь одному, — что именно люди, твое отношение к ним, то, что чувствуешь ты, и то, что чувствуют они, наполняет твою жизнь…
Робби отшатнулся от него.
— Прошу прощения за то, что дал тебе совет, был нравоучительным, но это слабости моего возраста — и влюбленности, А теперь будь хорошим мальчиком, привези сюда Барбару.
Подобно человеку, долго решавшемуся броситься в холодное, неспокойное море, нырнувшему и немного поплававшему и обнаружившему, что вода вовсе не такая холодная, как казалась раньше, Тедди начал давать показания. Он являл собой картину спокойной уверенности, искренности, остроумной учтивости и открытости, и, однако, за этим односторонним образом наблюдательный зритель мог различить другой, подобно тому, как за квадрообразом на портрете Пикассо, с парой носов, глазами, ушами и волосами, запечатленными в профиль и сзади, с многократно размноженными чертами, стоят необузданные противоречия человеческой сущности.
— А теперь, когда мы восстановили всю технику ограбления, — говорил Алекс, — не могли бы вы сказать, обсуждали ли вы с Лопесом, что делать, если кто-то помешает грабителям осуществить их замысел?
— Мне никогда не приходило в голову, что такое может случиться, поэтому мы это никогда не обсуждали.
— А у Лопеса был какой-то план на этот случай?
— Не знаю. Очевидно, был, но я не был в него посвящен.
— Если бы ограбление было связано с насилием, вы не стали бы его замышлять?
— Нет, категорически, нет.
— Значит, у вас не было плана действий на случай неожиданного появления Гранта или полицейского?
— Никакого.
— Вы можете сказать нам, почему вы решили прибегнуть к ограблению?
— У меня не было способа узнать, что именно происходит с Барбарой во время приемов. Я лишь замечал, что наши отношения ухудшаются с каждым днем, и я должен был узнать, почему. Если бы вина была моей — что-то, сделанное мной, беспокоит ее, — я был готов предложить компенсацию. — Он помолчал, ища в зале Барбару. — Я…
— Да?
— Я люблю ее и не хотел бы, чтобы она продолжала страдать, поэтому я готов сделать все возможное, чтобы облегчить ей боль.
— Почему вы обратились к доктору Фреру, а не к какому-то другому врачу?
— Мне его рекомендовали с лучшей стороны.
— Во время первой встречи вы заключили какое-то соглашение, которое, на ваш взгляд, доктор Фрер не выполнял?
— Да, он обещал представлять мне еженедельный отчет, письменный или устный, об успехах лечения.
— Делал ли это он в действительности?
— Нет, не делал.
— Почему вы не обратились с Барбарой к другому врачу?
— Ну, она привязалась к нему. Весь ее день вращался вокруг него, ее визитов к нему. Хотя меня и волновало отсутствие информации и то, что Барбара менялась, я не мог взять на себя ответственность заставить ее покинуть Фрера.
— Вы могли заставить ее сделать это?
— Я мог сказать Фреру, что перестану оплачивать его счета, что я хочу передать Барбару другому врачу, но он смог бы все равно продолжать заниматься ею.
— Как бы вы могли описать отношения с доктором Фрером? Я хочу сказать, отношения с вашей стороны.
— Вначале они были хорошими, даже дружескими, но когда я стал настаивать, расспрашивая о Барбаре, они стали напряженными.
— С обеих сторон?
— Нет, в основном, с моей. Он, похоже, был доволен, словно Чеширский кот.
— Вы можете пояснить это?
— Ну, чем больше меня охватывала тревога и отчаяние, тем спокойнее, тем самодовольнее он становился.
— Не могли бы вы привести примеры?
— Нет. Изменилось его отношение ко мне. Подобное случалось со мной в деловых контактах.
— В каком виде?
— Ну, бывали случаи, когда ко мне обращались за различной помощью небольшие фирмы. Или им требовался капитал, или они хотели, чтобы я устроил подписку на их акции, — и вдруг я обнаруживал перемену. Появлялся какой-то агрессивный напор, означающий, что фирма нашла еще один источник финансирования и теперь выбирает лучшую сделку. Деловые отношения превращались в игру в «кошки-мышки».
— Что вы предпринимаете в таких случаях? У вас есть какой-то метод?
— Обычно я советую обратиться в другое место.
— Не этого ли хотелось вам в случае с доктором Фрером?
— Именно этого, но мне приходилось думать о Барбаре, а не о себе.
— Вы просили Барбару обратиться к другому врачу?
— Просил.
— Какова была ее реакция?
— Она категорически отказалась, заявив, что я пытаюсь уничтожить ее доверие к доктору Фреру и мне лучше не совать нос в чужие дела.
— Как вы ответили на это?
— Никак не ответил. Я совершенно расстроился. Кот в мешке. Если я уведу ее от Фрера, она, возможно, покинет меня; если же все останется по-прежнему, она, вероятно, никогда не выйдет за меня замуж. Поэтому то, что происходило на приемах, — а я начал рассматривать это как заговор, — захватило меня.
— Как вы восприняли известие о смерти Гранта?
— Оно потрясло и огорчило меня.
— Почему вы не обратились в полицию?
— Я находился в таком смятении, что был не способен на какие-то действия.
— Но вы по-прежнему отличали добро от зла?
— Отличал, но это было не так важно, как мои чувства к Барбаре. Она была моим центром.
— Но почему после того, как вам удалось перебраться в Канаду и обеспечить себе относительную безопасность, вы вернулись назад?
— Я хотел бы сказать, из-за угрызений совести. Но, хотя я и чувствовал свою вину, это случилось потому, что я хотел снова увидеть Барбару.
Тедди пристально всматривался в лица в зале суда. Где же она? Пригласив слесаря, Робби открыл дверь ее квартиры, но Барбары там не оказалось. Вся ее одежда была на месте. Никакой записки.
— Мистер Франклин, — в третий раз повторил Алекс. — Вас что-то отвлекло?
— Прошу прощения, я искал ее.
— Я хотел бы узнать: при данных обстоятельствах, — учитывая смерть Гранта, — если бы вам представилась возможность снова организовать ограбление и вы знали бы о его последствиях, что бы вы сделали?
В наступившей тишине Тедди задумался над ответом.
— Я рискну и скажу правду… В настоящий момент я сознаю, что был не прав, и сожалею о том, что Грант был убит, но если я попаду в подобные обстоятельства и буду находиться в таком же смятении, не могу сказать, как я поступлю. Одним из следствий любви является перемена характера влюбленного.
В Могилах с ним обращались хорошо, и он привык к своей камере, но, несмотря на посещения Робби и Элейн и совещания с Дейлом и Алексом, он выпал из плоскости человеческого сознания. Он ел, читал книги, спал восемь часов в сутки. Он перестал замечать окружающее, свое заключение, не испытывая лишений ни от потери свободы, ни от потери друзей. Юридические аспекты преступления, прослушанное в полуха обвинительное заключение, речь судьи, меняющиеся лица слушающих присяжных оставались за пределами герметически запечатанного контейнера, который он создал сам и в котором устроился с удобством. Даже Барбара была исключена. Внутри места хватало только для одного, и хотя Тедди выражал слабые чувства, когда его спрашивали о состоянии: страхе, сожалении, облегчении, — он обнаружил, что на самом деле это не имело ни малейшего значения. Без поисков он нашел совершенное решение, нескончаемое личное лето, прямую тропу — и не к вере, и не к Богу, а к некоему пространному образу замерзшей пустыни, где он жил в тишине, невосприимчивый к внешним раздражениям.
Он никак не откликнулся на возвращение присяжных и оглашение приговора, ибо радость, страдание, любовь, ненависть больше не существовали в огромном отвратительном сплаве чувств, управляющих человеческим поведением, превращавших здравомыслящих людей в сумасшедших, невинных — в жестоких, безумцев — в пророков.
Вокруг него толпились люди, прикасавшиеся к его лицу и рукам, поздравлявшие его с оправданием в убийстве — трехлетний срок за ограбление не в счет, — отмечавшие победу — свою, не его. Его победа была высшей победой — победой ледников, снегов, застывших озер, чистого воздуха и гор, настолько высоких, что, казалось, они простирались до самых небес.
Он стоял у скамьи подсудимых среди шума безумной суматохи чувств, не разделяя и не выражая их, и хотя слышал лепетание Барбары, ощущал прикосновение ее губ к своему лицу, не чувствовал ничего.