– Так много книг, – сказала она.
– Гораздо меньше, чем было, – сказала я. – Я потихоньку их сбагриваю.
– Зачем? – сказала она.
– Старею, – сказала я.
– Звучит стремно, – сказала она.
– Спасибо, – сказала я.
– Вы эр-и-дэ? – сказала она. – Я – да.
– Не знаю. Я – что? – сказала я.
– Это значит «работаю из дома», – сказала она.
– А, ну да, – сказала я. – У меня во дворе мастерская.
– Что, в том старом сарае? – сказала она.
– В том старом сарае, – сказала я.
– Чем вы занимаетесь? – сказала она.
– Я художник, – сказала я.
– Декоратор?
– Нет, – сказала я. – Другого рода.
– Ушли в отпуск за свой счет? – сказала она.
– Нет, – сказала я. – На аварийном запасе.
– Я тоже была поначалу, – сказала она. – Но потом в прошлом году мы получили новый крупный контракт, так что у админа крыша поехала, и нам пришлось организовывать мероприятия, в которых мы совершенно не шарили и постоянно лажали.
– Понятно. Вы с чем чай пьете? – сказала я.
– Не хочу чая, – сказала она. – Ничего не хочу. У всего ужасный вкус.
– А, – сказала я. – Ой-ой-ой.
– Будто гниль какая-то, – сказала она. – У меня жжение и запах в носу: все кажется одинаковым. Уже два месяца. Не хочу больше никогда ничего есть.
– Долго болели? – сказала я.
– Совсем не болела, – сказала она. – Я не болею. Просто однажды почему-то перестала чувствовать вкус, как раньше. А теперь даже не чувствую вкуса еды с насыщенным вкусом – к примеру, чего-нибудь пикантного. Не говоря уж о том, чтобы с удовольствием съесть кусок хлеба.
– Пройдет, – сказала я. – Вроде бы они появляются со временем – вкус и запах.
– А если не появятся? – сказала она.
– Возможно, вам придется немного пожить с такой перспективой, – сказала я.
Ее лицо исказилось от отчаяния.
– Ненавижу, – сказала она. – Я хочу чувствовать вкус еды так же, как раньше. Хочу, чтобы все стало, как раньше.
Я села на подлокотник самого дальнего кресла в другом конце комнаты.
– Сейчас вы отпустите какую-нибудь шутку насчет того, что я теперь безвкусная – как Ли делает, – сказала она.
– По-моему, все мы сейчас под очень сильным давлением, – сказала я. – По-моему, в воздухе многовато эмоций, и не только потому, что столько людей болеют. По-моему, нас окружает бездна отчаяния и злобы – еще больше, чем раньше.
– Ка-вэ-эс[23], я не злюсь, – сказала она, вытирая рукавом слезы.
Она сказала это злобно.
– По-моему, мы уже лет пять впитываем злобу как губки, – сказала я. – Вы же не первая стоите возле моего дома и орете.
– Так вы уже разрушали чью-то семейную динамику? – сказала она.
– Как-то раз, за пару лет до нашей эры – в смысле, до ковида – я сидела на стуле, на котором сидите сейчас вы, и просто читала книгу, – сказала я. – А на улице начали вопить мужчина и женщина, которых я не знала и никогда больше не видела. Через минуту до меня дошло, что они вопят прямо в окно моей гостиной. На меня. Поэтому я открыла окно и спросила, в чем дело. Женщина сказала, что моя гостиная ее просто бесит. А мужчина обозвал меня лентяйкой. Я понятия не имела, о чем они. Потом до меня дошло, что их бесили мои книги.
– Они орали на ваши книги? – сказала Иден Пелф.
– Прикол, – сказала я. – В детстве мне казалось, что облицевать всю комнату книгами – самое захватывающее, что можно с ней сделать.
– Что вы им ответили? – сказала она.
– Что считаю книги очень важной вещью, – сказала я.
– Почему? – сказала Иден.
– Гм, – сказала я. – Ну, потому что я так считаю. И они обозвали меня мразью, пустым местом, а я ответила, что место никогда пустым не бывает. И мужчина велел мне завалить хлебало, а женщина сказала, чтобы я перестала ему дерзить, после чего они ушли. А я вернулась к своей книге.
– Нет, я имела в виду, почему книги важны? – сказала она.
– Помимо того, что они доставляют удовольствие? – сказала я. – Потому что… гм… потому что это один из способов представить себя кем-то другим.
– А зачем нам это вообще? – сказала Иден.
– А почему бы и нет? – сказала я.
– Так вот что вы сделали с нашей матерью? – сказала она.
– Пф-ф, – сказала я.
Иден стала изучать взглядом комнату до самого потолка и дверей, ведущих вглубь, словно искала улики – словно пыталась установить, не держу ли я где-нибудь у себя взаперти других матерей. Но потом…
– О! – сказала она.
Она взяла книгу с полки рядом с собой.
– «Феи из Коттингли»! – сказала она. – Откуда вы знаете про «Фей из Коттингли»[24]?
– А, фейковая новость столетней давности, – сказала я.
– Даже не верится, – сказала она.
Она села и пролистала книгу.
– Я их обожала, – сказала она. – Я делала о них проект. Все это было связано с последствиями войны. Столько погибших, и людям хотелось верить, что феи реально существуют. Сто лет про них не вспоминала.
Она положила книгу на колено.
– Что поражает, – сказала она, – никто очень долго не мог доказать, что это фальшивка, включая того чувака, писавшего про Шерлока Холмса, – я имею в виду книги, а не сериал, так вот, он сказал, что, глядя на эти фотографии, британцы «выбирались из грязной колеи». В общем… ему не хотелось, чтобы фотки оказались фальшивкой. Он верил в привидения и всю эту дичь.
Она снова раскрыла книгу.
– Я тащусь от того, что у фей на снимках очень современные – в смысле, для того времени – стрижки, смотрите…
Она широко раскрыла книгу и протянула ее мне.
– …А на этом фея, на которую смотрит девочка, не помню, которая из них, Эмили или вторая, преподносит ей цветок, и это выглядит совсем реалистично – они были на редкость смышлеными! В смысле, это же просто дети, которым было нечем заняться летом. И они одурачили весь свет. Подумать только, у вас есть книга про них! Когда я была маленькой, в смысле, ровесницей Амели, я реально в них верила – не просто в тех, что на этих фотках, а в принципе. Если вдуматься, как серьезно я в них верила… Когда на кустах шелестела листва, мне казалось, что вот так же и они разговаривают друг с дружкой. Но, разумеется, в то же время я знала, что это неправда. Я с большим удовольствием делала про них проект – по рисованию, в шко…
Она чересчур перегнула корешок, и книга у нее в руках развалилась на две части.
– О, нет. Ой! Простите, пожалуйста!
– Ничего, – сказала я. – Право же, не волнуйтесь. Совершенно не волнуйтесь.
– Мне так неловко. Я ее испортила. Я достану вам другую, – сказала она.
– Не нужно, – сказала я. – На самом деле, можете взять ее себе, если хотите. Обе половинки. Мне больше незачем ее перечитывать.
Она уставилась на меня.
– Что, насовсем?
– Да, – сказала я.
– Нет, я не могу, – сказала она.
– Решайте сами, – сказала я. – Если хотите. Или она отправится в переработку.
Иден снова расплакалась.
– Простите, – сказала она. – Это ведь само представление о феях, пусть даже нереальных, сдано в переработку. И эти девочки столетней давности… когда-то реальные девочки… сданы в переработку.
Она засунула руку в свою сумочку «СЕЛИН» и достала оттуда телефон вместе с пригоршней бумажных салфеток.
– Ой. Нет. Что? Вот же стрем, – сказала она.
Она посмотрела на телефон, провела по нему пальцем.
– Сдох, – сказала она.
Она нажала на него. Ничего. Снова нажала.
– Стрем. Вообще сдох, – сказала она. – Смотрите. Что с ним?
Ее охватила паника.
– Батарея разрядилась, – сказала я.
– Я утром зарядила, – сказала она. – Этого не должно быть – просто не должно. Этого не может быть, тут что-то не то, явно не то!
Она потрясла его. Снова нажала.
– Боже! – сказала она. – Нет.
– Наверно, просто перезагружается, – сказала я.
– Нет! Он вообще меня не слушается, – сказала она.
Она что-то нажала. Потрясла его. Снова нажала.
– Дайте я попробую, – сказала я.
Я прошла через всю комнату и вытянула руку как можно дальше от себя. Взяла телефон и, удерживая кнопку «включить» нажатой, сосчитала до пятнадцати. Телефон загорелся.
– Да ладно! – сказала она. – Как у вас получилось? Ну, слава богу.
– Просто жмите на эту кнопку подольше, если такое случится снова, – сказала я.
Она положила разломанную пополам книжку себе в сумочку и встала.
– Эм-пэ-и, – сказала она. – То есть «мне пора идти».
– Как скажете, – сказала я.
– Точнее, эм-пэ-бэ, – сказала она. – «Мне пора бежать».
У входной двери она обернулась.
– Спасибо, что помогли с телефоном, – сказала она.
– Я тут ни при чем, – сказала я. – Это все феи.
Она опешила, а потом улыбнулась мне до ушей.
Я проследила за тем, как она дошла до конца улицы, села в машину и захлопнула дверь. И за тем, как она уехала. Потом захлопнула свою дверь, продезинфицировала руки и пошла принимать ванну.
То ли трагедия, то ли фарс:
я сидела у окна, отдыхая от стихотворения Дилана Томаса, над которым работала.
Я писала слоями это стихотворение с самого начала пандемии – белыми, потом зелеными, потом золотыми, потом опять белыми, потом красными и теперь наконец зелеными буквами. По стечению обстоятельств несколько месяцев назад я вписала слоями в эту картину слова «кроншнепы» и «кроншнеп», о которых никогда даже не думала до последнего времени, до этого стихотворения.
В нем Дилан Томас вызывает в воображении все желания и стремления, когда-либо испытанные людьми, которые когда-либо жили, умерли и обратились в прах, и нами, еще живущими, которые умрут в свою очередь, и всеми людьми после нас, которые когда-либо будут жить и умирать. Затем он представляет это желание в виде огня в темноте, который никогда не перестанет гореть, и через все стихотворение зашвыривает в небо образ кроншнепа.
Я работала, начиная с первого слова и до последнего. Я остановилась на предпоследнем – «огни». После него оставалось написать только слово «еще». Эти последние слова были и должны были быть зелеными, и я размышляла над идеей зеленого огня, о том, что случилось, когда эти два слова соединились, как вдруг на корешке книги, стоявшей на полке рядом с моей головой, сверкнуло слово «алая».