н, заставляешь меня заниматься всякой ерундой!» Я по-прежнему работал с тиграми, а Пирата стал брать с собой. Как-то один тигр не хотел прыгать сквозь горящее кольцо. Пират соскочил с места, стукнул тигра по носу лапой и прыгнул в кольцо, а тигр за ним. Я видел, что Пират на редкость сообразителен, но стоит ли все же строить целый номер на одной собаке?! Решение пришло неожиданно. Есть у меня скверная привычка; в минуты неудовольствия я говорю: «Черт побери!» Однажды я послал Пирата в сильный дождь за сигаретами. Деньги были у него в кожаном кошельке на ошейнике; туда же должны были положить покупку. Конечно, ему не хотелось идти, и он пролаял что-то, что показалось мне похожим на знакомое словосочетание. Я обратил на это внимание и начал подстраивать такие положения, которые ему не очень нравились. И все ясней и ясней звучало это выражение. Он уловил связь между настроением и соответствующими словами и даже сумел кое-как справиться с физическими недостатками голосового аппарата. Мой номер с тиграми был заброшен; все, весь свой опыт дрессировщика я решил вложить в эту невзрачную пятнистую собачонку. Сколько бы вы еще увидели сегодня, если бы не эти мерзавцы…
Громадный кулак Горацио повис в воздухе. Клейн надел шляпу, поднял воротник плаща.
— Ваш пес должен помочь нам разыскать эту загадочную личность.
— Как? У меня нет ни одного предмета…
— Не по запаху. По зрительной памяти. Откуда-то его привели к вам, пусть он теперь вспомнит. Сколько нужно времени, чтоб внушить ему, что от него требуется?
— Два дня.
— Хорошо, послезавтра мы встречаемся. Они встали, прощаясь, — высокий широкоплечий Горацио и маленький щуплый Клейн.
Горацио протянул руку.
— Кстати, мне показалось, что я видел его сегодня в зрительном зале в первом ряду. И когда я выходил, кто-то как будто бы ждал меня.
— Нет, — сказал Клейн.
Пес шел не торопясь, останавливаясь, глядя по сторонам. Прохожие оглядывались на него, удивлялись осмысленности взгляда.
— Вот что трудно было, — сняв поводок, Горацио наматывал его себе на руку, — внушить животному такое задание, как розыск по памяти. Ведь отвлеченных понятий они не воспринимают. А этот смог! Вы посмотрите, ни разу не сбился на природное, не ткнулся носом в землю.
Они были уже на окраине; шумный центр остался позади. Легковых машин стало меньше, зато больше грузовых. Потянулись заборы.
— Я иду уже больше по инерции. — Клейн заметно прихрамывал. — Когда мы его найдем, я скажу ему, что в наш рационалистический век стыдно играть в загадки с занятыми людьми.
Возле небольшой калитки пес остановился.
— Ну, что же ты? — Горацио подошел. Пес вильнул хвостом, царапнул лапой по крашеным доскам.
— Пришли. — Горацио осмотрелся. Пустынное место, глухая высокая стена, за ней деревья шелестят листвой. Он сильно постучал. Ветер тряс верхушки деревьев; на шоссе прошуршал автомобиль. Горацио постучал еще раз. Никто не отозвался.
— Ты правильно нас привел? — Горацио почесал псу загривок. Пес снова царапнул когтями дверь.
Они отошли от калитки.
— Не хотят нас пускать. — Клейн вздохнул.
— Я, как-никак, из цирка. — Горацио пощупал выступы, присмотрелся и полез по гладкой стене. Усевшись на гребне, он бросил вниз конец поводка.
— Привяжите собаку и цепляйтесь сами.
— Но я…
— Скорей!
Через мгновение все трое оказались на земле с другой стороны ограды. Ничего сверхъестественного они не увидели. Трава, кусты, деревья; в глубине сверкает стеклами на солнце дом, дорожка ведет к нему.
— Дня два не мели. — Горацио отбросил носком ботинка сухую ветку.
Дверь дома была заперта. Горацио подергал ручку и отошел. Вильнув хвостом, Пират побежал за угол. Клейн и Горацио пошли вслед. Упершись передними лапами в наружный подоконник, стоя на задних, Пират тыкался мордой в стекло. Горацио ударил по раме — окно распахнулось. Пес прыгнул первым, люди последовали за ним…
— Как вы думаете, куда мы попали? — Клейн озирался по сторонам.
— Я в этих вещах не силен. — Горацио почесал в затылке. — Может быть, это — оборудование марсианского корабля, а может быть, за стеною автомат выдает горячие пирожки.
Они стояли в большой комнате, облицованной белым кафелем, уставленной приборами, назначение которых было им непонятно. Горацио открыл дверцу самого большого, величиной со шкаф устройства и захлопнул, увидев переплетение проводов. Клейн взял листок из кучи бумаг и бросил, разглядев формулы. На лестнице послышались шаги. Горацио и Клейн отступили, встали в тень. Пират прижался к ним. Вошел невысокий человек с рыжей бородкой; сел за стол; знакомым жестом — подбородок меж расставленных пальцев — опустил голову.
— Здравствуйте! — Клейн и Горацио выступили вперед…
— Я начал сомневаться в своем профессиональном мастерстве; мой друг, — Клейн показал на Горацио, — не понимать свое. Случайность ли это? Мы разыскали вас не из простого любопытства, наше недоумение связано с делом, которому мы посвятили свои жизни.
Они сидели на диване, а напротив, за столом, человек с рыжей бородкой глядел на них испуганными глазами и никак не мог успокоиться и начать беседу. Он пил воду, вытирал лоб.
— Ну что ж, — он наконец встал. — Будем считать, что вы мои гости. Смешно думать, что можно загадывать людям загадки и ждать, что они ничего не предпримут. Тем более, я сам вручил вам ключ. — Он посмотрел на собаку, улегшуюся у его ног, подошел к пришедшим, протянул руку.
— Доктор Кристаль.
Клейн и Горацио приподнялись.
— Я хотел вас просить вот о чем. — Волнуясь, доктор вертел в руках коробку спичек… — Вы, случайные люди, не знающие моих проблем, будьте моими судьями. — Он сел.
— Я врач, неплохой врач, могу сказать, не хвастаясь. Люблю свою профессию, внимательно слежу за всеми новинками не только в медицине, но и в других областях знаний. Десять лет тому назад я начал работать над совершенно новым методом лечения. Вот вкратце. Жизнедеятельность здорового организма — результат возбужденного электронного состояния. При этом организм становится источником электромагнитных волн. В случае болезни энергетический уровень организма меняется; стало быть, меняется интенсивность излучаемых волн, частота и другие свойства. Я задумал создать машину с прямой и обратной связью. Настроенная на диапазон импульсов нормального организма, машина немедленно должна была бы посылать недостающую энергию или забирать излишнюю у больного. Этот чисто физический процесс в организме должен был бы преображаться в процесс физиологический. Больше того, машина должна была при необходимости включать лучевую установку или по программе, которую она сама для себя выработала, работать хирургическим ножом. Я трудился над своей машиной десять лет. Днем неплохой, несколько заурядный врач; вечерами и ночью — фантаст, мыслитель, изобретатель.
Он помолчал. Пес в углу вздымал бока. Горацио и Клейн сидели не шелохнувшись.
— Всего лишь год прошел с того дня; я в своей приемной — осень, дождь, капли ползут по стеклу. Напротив — пациент, знаменитый исследователь новых земель, человек с сильным, даже жестоким характером. У него какая-то странная болезнь с непонятными симптомами. Он смотрит на меня и говорит: «Ну что, доктор, стесняетесь сказать?»
И тогда я сказал ему о своей машине. Он засмеялся: «И здесь машина». Лег. Я нажал кнопку. На другой день, когда он ко мне пришел, я спросил его о самочувствии.
Он ответил: «Самочувствие ничего, но мне кажется, что я не совсем верно прожил жизнь. Я шел по красивейшим в мире местам, не замечая их красоты. Меня гнала узкопрактическая цель, и я ничего не увидел. А надо бы…». Я пожал плечами и повторил сеанс. В следующий раз, как всегда, задал вопрос о здоровье. Он махнул рукой.
«Вчера я шел от вас и подобрал несколько желтых осенних листиков. Я написал о них стихи. Это — мое призвание. Я больше не приду к вам. Я уеду в лес или на берег моря, и сколько бы мне ни осталось прожить, я буду каждый день любоваться восходом и заходом солнца».
В тот вечер я снова сидел при закрытых ставнях. Как мог несокрушимый, железный характер смениться расслабленной созерцательностью, как мог человек, не срифмовавший за всю жизнь и двух строчек, заявить, что его призвание — стихи? Ответ начал проясняться лишь под утро. Моя машина не сумела охватить всей деятельности организма. В том режиме, на который я ее настроил, она оказалась способной влиять на деятельность мозга. Природные склонности моего путешественника были генетически заданы порядком в расположении нуклеотидов в молекулах дезоксирибонуклеиновой кислоты. Ему не хватало лиризма, поэтичности. Выяснив это, машина направила порцию соответствующих электромагнитных волн. Молекулы ДНК имеют магнитные свойства; под влиянием излучения порядок расположения нуклеотидов изменился; изменились и склонности человека. Значит… Вот мои мысли в те дни. Я нащупал нить, ведущую к усовершенствованию возможностей мозга. Детские честолюбивые мечты овладели мной. Гениям, рожденным слепой природой, ставят памятники на площади. Какой же памятник поставят мне — человеку, который будет сам создавать гениев, вызывая или усиливая в людях одаренность?! О социальном и моральном смысле таких экспериментов я в то время не думал. Мне повезло. Среди моих пациентов было немало художников, писателей, композиторов. Под видом обычных исследований я определял, чем характеризуется каждый вид одаренности. Сотни раз я проверял действие машины на животных и убедился в его полной безвредности. Но у животных нет ярко выраженных склонностей; мне нужны были люди. Я не хотел делать себя объектом испытаний, потому что боялся переменить склонность и потерять интерес к работе; не хотел так поступать и со своими пациентами. Изменив склонность, они бы с неохотой занимались прежним делом, а это жизненная катастрофа. И вот однажды ко мне попал мальчик. Болезнь его была пустяковой, но я сказал, что нужно его подержать в клинике, и оставил у себя. Едва только начав поправляться, он выпросил карандаш, бумагу и принялся рисовать. Он рисовал в постели, рисовал за столом, рисовал утром,