Мимо пролетел окурок.
— Все совершают ошибки, — раздался его голос совсем рядом.
— Согласна. Но чтобы убить человека, нужно очень его ненавидеть.
Надя скосила глаза, наблюдая, как мужчина разминает суставы на пальцах. Вспомнила Жу и то, как старая китаянка говорила о Лизе Соловьевой. Как все это увязывалось между собой, Надя не понимала. И все же точно знала, что идет по нужному пути. Необходимо было сделать еще один шаг. И она была к нему готова.
Зашумел лифт. Наденька вдруг опомнилась:
— Сергей, а вы случайно мою машину не пригнали?
— Нет. Но тут остановка неподалеку. Как раз до завода.
— Это куда надо идти?
— Выходите из ворот, и во-он туда, — он вытянул руку, указывая вправо. — Видите поворот?
— Нет, — Надя привстала на цыпочки и чуть подалась вперед, следя за его пальцем. — А, кажется, вижу! — На ее поясницу легла тяжелая ладонь. — Я поняла, спасибо…
Чарушина сделала попытку отодвинуться, и этот момент двери лифта раскрылись. Из него вышли две женщины с узкой тележкой, в которой находились специальные швабры и бутылки с уходовыми и чистящими средствами.
Сергей убрал руку и улыбнулся Наде.
— Ну все, мне пора! — сказала она. — Вы уж тут сами… Ой, я же сумочку забыла!
— Сейчас принесу, — ответил водитель и скрылся в квартире.
— Можно уже приступать? — спросила одна из женщин. — У нас тут паркет указан.
— Думаю, да, там паркета много, надолго хватит, — пожала плечами Наденька и достала телефон. Зарядки оставалось мало, так что она решила никому не звонить, пока не доберется до своей машины.
Постучав пару раз для приличия в дверь, уборщицы вошли. Чарушина просунула одну ногу в лифт, придерживая его, а когда появился Сергей, просто забрала свою сумку из его рук.
— До свидания, Надежда Николаевна, — сказал он.
— Всего доброго, Сергей, — ответила Надя.
Двери лифта сомкнулись, а ей почему-то подумалось, что этот Сергей, в общем-то, даже несмотря на его тяжелый взгляд, не такой уж и противный…
Когда Надя вышла за ворота, ею вдруг овладела дикая слабость, а сердце, наоборот, забилось так сильно, будто она не в лифте ехала, а спускалась с тринадцатого этажа вприпрыжку. Через несколько метров от дома Чарушина обернулась и подняла голову. Коридорное окно было уже закрыто, и теперь все стекла отливали матово-серым цветом, отражая тяжелое пасмурное небо.
— Мне надо перестать думать о себе, — пробормотала Надя и отвела взгляд. — Это никому неинтересно. Даже мне самой. — От этой мысли ей стало даже как будто легче. Нет, определенно, легче. Наденька глубоко вздохнула, задержала дыхание, а затем медленно выпустила воздух через рот. — Все, что было до меня, мне не принадлежит…
Остановка должна была вот-вот показаться из-за блочной пятиэтажки, и Чарушина чуть прибавила шагу. Однако у последнего подъезда она остановилась и села на деревянную перекошенную лавочку, обитую поверху цветной клеенкой. Прямо перед ней за оградкой оказалась клумба с вырезанными из пластиковых бутылок лебедями, выкрашенными белой эмалью. Надя осторожно просунула кончики пальцев в карман, словно боялась пораниться. И точно, ранка на пальце вдруг заныла, напоминая о том, что произошло в квартире Тураева.
"Мне не больно…" — приказала себе Надя и вытащила снимок.
На фото она вновь увидела двух смеющихся подростков. За их спиной сияло солнце, и отблеск его "съедал" часть их лиц, что все же не помешало Наде сразу узнать Павла, хоть здесь он был совсем мальчишкой. Собственно, девочка тоже не вызывала сомнений, и пусть у нее были пухлые щеки и нос картошкой. Сбоку была какая-то вывеска. Чарушина разобрала лишь начало слов "Бегл…" и "ко…". На обратной стороне фотографии детским почерком было старательно выведено "Люби меня как я тебя. И будет счастье нам всегда!"
Дата не стояла, но судя по загнутым и надорванным уголкам, это фото претерпело достаточно. Вероятно, в альбоме Тураева оно хранилось не так долго, да и попало туда не сразу.
— А счастье было так возможно, так близко… — скептически усмехнулась Надя и засунула снимок обратно в карман.
Рассиживаться она не планировала.
На остановке Чарушина нырнула в первую же маршрутку, идущую в центр, отметив, что уже успела отвыкнуть от подобного рода передвижения. Но приткнувшись в уголок и уставившись в пыльное окно, она тут же позабыла о неудобствах, погрузившись в собственные мысли.
В адвокатской конторе она появилась через полчаса, перед этим столкнувшись с дворником Баиром, который, напевая как обычно, чистил водосток.
— Менду буй та[6], Надежда Николаевна, — приподнял кепку дворник. — Здравствуйте.
— Здравствуйте, Баир! — Наденька тепло улыбнулась. — У себя? — спросила она, кивая в сторону входа.
— Работает, — кивнул мужчина.
Наденька сделала шаг, а затем попросила:
— Баир, если Зая позвонит, скажите, что у меня телефон сел. Как заряжу, обязательно свяжусь с ней. Хорошо?
Баир цыкнул и покачал головой:
— Отнимает ваше время! Глупая еще, не понимает!
— Ну что вы такое говорите, — воскликнула Надя. — Она мне очень здорово помога… — Чарушина осеклась и прижала ладонь к груди. — Зая мне очень нравится. Она умная. Это мы о своем, о девичьем, так сказать, о потаенном! Вы только ничего такого не подумайте!
— Ей учиться надо. Скажите ей, чтобы уволилась. Она совсем плохо спит, все в компьютере своем сидит. Нехорошо!
Надя вдруг отчетливо поняла, что продолжать этот разговор не стоит. Баир хмурил редкие брови, с подозрением поглядывая в ее сторону. Если он узнает, чем его внучка занимается в свободное и в рабочее время, выполняя ее задания, точно запретит ей даже на улицу выходить. А может вообще обратно домой отправить. Своя рубашка ближе к телу, наверное, на всех языках звучит одинаково.
— Обязательно скажу, — заверила его Надя. — Но я уверена, что все будет хорошо. — Она потопталась на месте, а затем направилась в офис.
— Томас Георгиевич, к вам можно? — постучала она, как только из кабинета вышла пара средних лет.
— Явилась?! — свистящим шепотом приветствовал ее начальник.
Наденька опешила, увидев всегда напомаженного и элегантного Рура в непривычном для себя виде. Кажется, старый адвокат даже не смотрелся в зеркало, надевая на себя серый костюм в полоску и желтую с красным клетчатую рубашку. Вероятно, те, кто знал Рура, могли бы сказать, что старик заигрался в моду, но Надя знала, что скрывается за подобным сочетанием.
— Томас Георгиевич… С вами все в порядке? — проблеяла она. — Я же отпрашивалась…
— Отпрашивалась! — язвительно передразнил ее Рур. — А для чего, скажи на милость? Мне телефон оборвали! Как же так, Надя? Что ты творишь?
— Да что я такого сделала? — Чарушина передернула плечами и, выдвинув стул, плюхнулась на него с видом оскорбленной невинности.
— Ни-че-го! Ничего такого, что могло бы опорочить высокое звание юриста!
Надя сжала губы, исподлобья уставившись на висевший напротив портрет Плевако.
— Дружочек мой, да как ты вообще могла допустить подобное? — голос Рура немного поменял тональность. — Столько труда, столько сил… Зачем ты во все это лезешь, скажи на милость?
— Я лезу, потому что… потому что не могу по-другому! Они там во всем Ржевского обвиняют! Будто он зверь какой-то! Нет, я, конечно, не могу с точностью в сто процентов заявлять, что это не он, но… Против него ополчились все! Этот Половиков еще, с-су… собака бешеная!
Рур охнул и упал в свое кресло.
— Извините, Томас Георгиевич! — шмыгнула носом Надя. — Вырвалось…
Рур стал перекладывать бумажки на своем столе, руки его тряслись.
— Я обещал твоему отцу, что буду приглядывать за тобой. Помогать, оберегать…
— Не надо меня оберегать! — перебила его Надя и хлопнула по столешнице ладонью. — Извините! — развернувшись к Руру, она продолжила: — Посмотрите на меня, Томас Георгиевич! Что вы видите?
— Наденька…
— Вы видите Наденьку! Глупую, изнеженную Наденьку, которая и шагу не может ступить без высочайшего соизволения. Неужели мой отец хотел именно этого? Или вы? Вам что, приятно наблюдать рядом с собой слабого человека, неспособного принимать решения?
— Дружочек мой…
Надя тяжело задышала.
— Я столько дел натворила! А все почему? Потому что у меня нервы ни к черту! Потому что я себя чувствую полной дурой! Бабой!
— Наденька, ты же девоч…
— Кстати, — она постучала по столешнице указательным пальцем. Брови Рура приподнялись. — Я ведь сюда не просто так пришла. Мне нужно посмотреть на бумаги отца, которыми он занимался перед своей смертью. За полгода-год, все что есть.
— Зачем? — Рур вытащил платок и промокнул им лоб. Аккуратно сложив его, он сцепил руки перед собой и внимательно посмотрел на нее. — Ты же прекрасно знаешь, что все хранится в зашифрованном виде, и если твой отец заверил делопроизводство, то оно получило гриф секретности. Твой отец свято блюл закон, и я не понимаю, что ты хочешь найти…
— Я не про официальные документы, — наконец выдохнула Надя. — А вообще…
Признаваться Руру в том, что эта идея только что пришла к ней в голову, она не стала.
Рур вылез из-за стола и засеменил к ней. Маленькой ладошкой погладил по затылку.
— Деточка, ты успокойся, пожалуйста…
— Я спокойна! — вскинулась Надя.
— Хорошо. Тогда вспомни, ведь ты же сама отвозила коробку с его вещами домой.
Надя замычала и уткнулась лбом в ладони.
— Точно… Я привезла их домой, а мама впала в истерику. И тогда мы с Павлом отвезли их на дачу.
— Ну вот, — тихо сказал Рур, — мы и разобрались. Собственно, в реестре есть все данные по его делам, так что ты можешь спокойно посмотреть сама. — Как Ольга Аркадьевна, кстати? Чем занимается?
— Розы ест… — Надя помотала головой, словно пыталась приструнить расползавшиеся слова и мысли. — То есть, я хотела сказать, варенье варит из розовых лепестков…