«Колледж, университет, академия, – первое время думал Кидди, пытаясь поймать виртуальными пальцами какой-нибудь слепой отрезок светящегося волокна. – Стоило учиться почти двадцать лет, чтобы заниматься не просто ручным трудом, а трудом бессмысленным и рутинным?»
Эти мысли ушли от Кидди уже через неделю. Вскоре он с нетерпением ждал каждой рабочей смены, хлопал по плечам новых друзей, подшучивал вместе со всеми над оргом на входе в управление опекунства, а главное – ложился на глянцевую поверхность своего рабочего места, тонул в нем и отправлялся на пять часов в архитектонику голубых линий. Через полгода, когда выяснилось, что построения Кидди стабильнее всех прочих, что вместо колтунов и обрывов на его участке царят совершенные спирали, мозаики, многоугольники и немыслимые лабиринты, его начали привлекать на чужие участки. Он выбирался в широкие серые тоннели и улетал куда-то невообразимо далеко, как ему казалось, за пределы не только серого здания управления опекунства в городе, но и за пределы материка, потому что линии порой представлялись бесконечными вплоть до того места, где вновь обращались путаницей и обрывками, которые именно Кидди приходилось склеивать и распутывать.
– Как ты это делаешь? – однажды спросил его наставник, который уже через месяц стал просто его приятелем.
– А ты? – улыбнулся Кидди, который быстро превзошел своего учителя, но по-прежнему с интересом изучал выстроенные им конструкции.
– Я… рисую, – смутился парень. – Пытаюсь создать симметрию. Закончить те фигуры, которые мне чудятся в переплетении линий, очистить те, что уже существуют, заполнить их внутренние объемы. Порой изображаю какие-то здания или формы.
– А я пою, – улыбнулся Кидди. – Не голосом, нет. Ловлю обрывок нити и чувствую вибрацию в нем. Другой рукой ищу тот же тон вокруг себя, иногда нахожу его далеко в стороне и тяну туда обрывок, разрушаю какие-то глухие фигуры, чтобы соединить два тона в один. Если попадаю на колтун, растаскиваю его по чистым тонам, потом соединяю те, что звучат в унисон или в гармонии. Пытаюсь заставить звучать мертвые волокна.
– Понятно, – восхищенно выдохнул парень. – Ты рвешь действующие связи, чтобы создать что-то еще более совершенное! Тогда смотри, заберут тебя от нас в сердце опекуна!
– Какое еще сердце? – не понял Кидди.
– Видел толстые и ровные жгуты, которые уходят в глубь опекуна, но не сопровождаются лимфой? – усмехнулся парень.
– Да, но я решил, что это выход к филиалам или энергетическим системам, – предположил Кидди.
– Говорят, что это выход к сердцу опекуна, – прошептал парень. – Там, в таком же зале, как наш, стоят подобные ложа, а на них лежат мудрецы. Молодые и старые, те, кому подвластна гармония.
– И что же они делают? – не понял Кидди.
– Они думают! – Парень поднял палец к потолку и расхохотался. – А мы тут расплетаем результаты их мозговой деятельности!
Кидди не попал в сердце опекуна, потому что на скалах близ поселка Торскен расцвел огненный цветок, и все голубые линии в голове Кидди слиплись в один нерасплетаемый, пылающий холодным пламенем колтун.
Магда бросила линию вечером, когда черные стены загораживающих горизонт жилых монстров украсились сотнями тысяч огней. Радостный отец, только что потчевавший сына какими-то блюдами, которые тот вроде бы обожал в детстве, постепенно уснул в кресле, по принуждению времени принявшем очертания его тела. Кидди выключил монитор, вытащил из шкафа и бросил на диван тонкое одеяло, погасил свет и почувствовал зуд в запястье.
– Привет, – ответил он Магде, выйдя на кухню.
– Привет. – Она держалась бодро, но ее бодрость показалась Кидди чрезмерной. Она явно нервничала.
– Что скажешь?
Он позволил ей начать первой.
– У тебя симпатичные маечки.
– Штанишки тоже ничего. Высмотрела по TI200?
– Не знаю. Ты на всех каналах, достаточно бросить твое имя в запрос, как экран расцветает квадратиками. Я даже разглядела у тебя спектральные очки. Когда я работала на Земле, с такими запрещали заходить в бар. Разглядываешь тела девчонок сквозь одежду?
– Это запрещено?
– Не знаю. – Голос уже дрожал. – Такие очки очень дороги. Но если какой-нибудь парень съездит тебе по физиономии из-за внимания к его подруге, проблемы будут не только у него, но и у тебя. Ты соскучился?
Она прицепила вопрос к предыдущей фразе так, чтобы он проскочил незаметно, но молчание Кидди не позволило его замаскировать.
– Я не должна спрашивать? – растерялась она. – Прости меня.
– Где ты работала на Земле?
– Зачем тебе?
– Пойду туда поскучать. – Ему отчего-то стало смешно. – Если мне запретят вход в этих очках, это будет значить, что ты меня не обманула.
– Это ничего не будет значить. – Она постаралась говорить жестко. – Точно так же, как ничего не будет значить любая информация обо мне, о тебе, о чем угодно до того момента, пока ты мне нужен… – Почему ты молчишь?
– Да так. – Кидди вспомнил Монику, поднимающуюся из бассейна, Магду, согнувшуюся над ванной и попытался представить их лица, но увидел лицо Сиф. – Раздумываю над качеством слова «пока».
– Обычное слово. – Она помолчала мгновение и поспешила добавить: – Программу Порки смотрели в баре человек триста. Примчался Келл и сказал, что его шеф, Котчери, сейчас будет на прямой линии с центральной студией в программе о компрессии, и потребовал включить монитор. Откуда-то набежали посетители, так что в течение часа у нас был настоящий спортбар. Ты держался молодцом, правда, народ потешался над твоей формой, Тусис сказал, что ты увеличил знаки различия раза в два. А еще все были удивлены замом министра, Бэльбиком. У нас тут ходили слухи, что он на самом деле карлик, а парень оказался вполне себе среднего роста!
– Брось! – Кидди присел на подоконник, прислонился щекой к холодному стеклу. – Его средний рост сродни размерам моих знаков отличия.
– Где ты? – спросила Магда.
– Сейчас у отца.
– Осень уже наступила?
– Каштаны падают.
– А кленовые листья?
– Пока не видел кленов.
– Я… – Она запнулась, но все-таки произнесла: – Я скучаю.
– Это хорошо, – прошептал Кидди и сбросил линию.
Через пять минут он стоял под душем. Ледяная вода сладко сжала сердце в кулак и погнала тепло по всему телу. Когда Кидди почувствовал, что шею и уши начинает ломить от холода, он шлепнул ладонью по сенсору и потянул к себе полотенце. Капли воды медленно скатывались с портрета матери. Усталость накатила оттуда же, откуда только что билось тепло. Кидди оперся ладонями о стену, наступил на упавшее полотенце. Эла Гипмор улыбалась прозрачной улыбкой и смотрела куда-то через плечо Кидди. Именно эту улыбку он так долго копировал и пытался повторять еще в колледже, часами кривляясь перед зеркалом. Именно эта улыбка настолько приросла к его лицу, что появлялась всякий раз, когда он забывал контролировать себя. Именно ее он увидел, когда все-таки пришел в себя и уже в дешевом бунгало на берегу моря, еще до появления Моники, посмотрел в зеркало. И возненавидел не только собственное лицо, но и портрет матери. Правда, сейчас уже ему не хотелось ударить кулаком по стеклу и разметать портрет осколками по душевой кабине. Ярость и боль сменила усталость. Да и ощущение, что опасность обжечь кулак об огненный цветок, расцветший за много лет до цветка Сиф, реальна, причиняло дискомфорт. Взгляд остановился на запястьях. На левом темнел чиппер, на правом – полоска телесного цвета от Стиая. Что он хотел спросить у Рокки? И как действует это устройство?
Кидди встряхнулся, набросил на плечи халат, щелкнул по чипперу пальцем. С кем он мог бы теперь связаться? С Моникой? Нет смысла. С ней можно было бы связаться только в одном случае: чтобы немедленно, где бы ты ни находился, бросить все и мчаться к ней, предвкушая тепло ее тела. С Брюстером? Ему пока нечего показать Брюстеру. С разговорником Михи, нет и нет, там Моника. С Рокки?
Кидди попытался бросить линию. С таким же успехом он мог бросить линию Сиф. Кто же еще остался? Кто еще остался на этой планете, кто мог бы ему хоть что-то добавить к тому, что он уже знает? Эдвард Свенссен? Да жив ли еще этот добродушный норвежец? А ведь он запомнил Кидди, запомнил. Не мог не запомнить, ведь это Эдвард бежал следом за Стиаем, на его лице был написан ужас! Только что он сможет сообщить Кидди? Тогда уж надо связываться с неизвестным Ральфом Бэкстером и пытаться выяснить, отчего покончила с собой его мать? Отчего покончила с собой его подчиненная? Или это все-таки был несчастный случай? Ладно. Все потом. Потом.
– Ты не спишь?
Голос отца прозвучал в тишине как скрип случайно открывшейся дверцы шкафа. Кидди поднял голову и заметил, что силуэт отца в кресле шевельнулся.
– Может быть, пойдешь в кровать?
– Прости меня, – неожиданно попросил отец.
– За что? – не понял Кидди.
– Я думал, что ты знаешь, – он замялся. – Я думал, что она поддерживает с тобой связь. Не знал, что она так…
– О чем ты? – потер глаза Кидди.
– Эла жива, мой мальчик. – Голос отца стал плаксивым, он шумно высморкался и несколько раз глубоко вздохнул. – Жива!
– Как жива? – Кидди почувствовал, что ребристый комочек снова всплыл из глубин гортани и начинает проворачиваться у него в горле. – Ты ее видел?
– Нет. – Отец шумно дышал ртом. – Но я знаю. Подожди, – попросил он севшего на диван Кидди. – Не включай свет. Я сейчас пойду на кровать. Ты не думай, я привык уже. А потом, может быть, она и умерла уже? Ведь сколько лет прошло?
– Рассказывай! – попросил Кидди.
– А что рассказывать? – Отец откинул голову на спинку кресла, отчего вместо редких торчащих волос на фоне окна взметнулся силуэт носа. – Я же летал туда, к этому Торскену. Ползал по камням, думал, хоть комок плоти ее найду, только там ничего. Там жар такой был, что даже металл расплавился. И понять ничего нельзя. Ты представляешь, она даже черный ящик перед этим полетом вытащила и оставила. Зачем это? Зачем она это сделала?