– Что молчишь? Что учишь?
Кидди погасил блок-файл, на экране которого только что тестировал себя по основным датам двадцатого и двадцать первого века. Зачет был не за горами, а именно история давалась Кидди только при условии постоянных занятий.
– Зубришь, – поняла Моника. – А зря. Впрочем, если ты бьешься за отличную оценку, то делаешь правильно. Для хорошей оценки это не обязательно. Главное – представлять исторические процессы в целом. Знаешь, как говорит историк у нас на курсе? Представьте историю в виде реки. Визуально, в подробностях. Представили? А теперь разметьте на ней водопады, водовороты, отмели, участки со спокойным течением, пороги! Говорят, это помогает, не знаю, не представляла!
Кидди неловко оглянулся. Зал для занятий, в котором повышать голос категорически запрещалось, был пуст. И то верно, кажется, он просидел лишние два часа.
– Не дергайся. – Моника повертела у него перед носом пультом. – Я закрыла зал изнутри. Тут никого нет. Ты слишком сильно хочешь стать первым учеником, поэтому зазевался и попал в мои сети. Теперь ты в моей власти. Я могу делать с тобой все, что хочу. Я даже могу погасить тебя, как эти лампы!
Она прижала пальцем сенсоры и повела пультом вокруг себя. В огромном зале осталась только одна лампа – та, у которой сидел Кидди.
– Что скажешь?
Она улыбнулась, высунула тонкий и узкий язык и аккуратно коснулась им кончика собственного носа.
– А до уха? – спросил Кидди.
– У меня мочки маленькие, – надула губы Моника, – я пробовала, не достаю. Думаю, что не достала бы, даже если бы уши были больше в два раза.
– А ну-ка? – попросил Кидди.
Следующие пять минут Моника сосредоточенно тянулась языком к уху. Ее подвиг с носом Кидди повторил без особых проблем, правда ему для этого пришлось выдвинуть нижнюю челюсть и скорчить потешную гримасу, но результат был достигнут. Достать уха Кидди даже не стал пытаться.
– Смотри, что я еще тебе покажу! – подмигнула ему Моника и стянула с узкой изящной стопы носок.
– Что это? – потрясенно прошептал Кидди.
– Нога, дурак! – ухмыльнулась Моника и пошевелила удивительно длинными пальцами.
– Пальцы! – Кидди приложил к подошве ладонь. – Смотри, у тебя пальцы на ногах почти такой же длины, как у меня на руке!
– Да, – кивнула Моника, замерев от прикосновения Кидди. – Это меня мама наградила. Я вообще не понимаю, как вы ходите с такими пальчиками. Мне кажется, что я могла бы ухватиться за землю и держать ее. Ты уже был с женщиной?
– Как тебе сказать? – Кидди, затаив дыхание, поднял ее ногу и прижался щекой к холодной подошве. – С одной стороны, вроде был. С другой – не могу сказать точно. Спроси меня об этом завтра.
– Почему ты не хочешь быть со мной?
Она смотрела на него с грустью.
– Почему ты хочешь, чтобы я был с тобой?
– Я не знаю, – пожала она плечами. – Я пока не могу сказать, что люблю тебя. Может быть, просто не понимаю себя. Но я ведь могу влюбиться. А если я влюблюсь, тебе мало не покажется. Но мне будет плохо, ты ведь меня не любишь. И не полюбишь, скорее всего. Парни всегда как на ладони. Они потом хитрить могут, а сразу, в первый момент, – на ладони. Ты, когда увидел меня, испугался. Я заметила. Потому и пошел меня приглашать на танец, что испугался. Ты такой: когда будешь пугаться, все будешь делать назло себе.
– Ты несешь какую-то чушь, – прошептал Кидди и взял в рот ее пальцы.
Моника замерла, с трудом сглотнула, удерживая дрожь в колене, перевела дыхание и продолжила говорить, глядя на Кидди расширенными зрачками, то и дело прикусывая нижнюю губу.
– Ты слушай меня, слушай. Потому что если ты не будешь со мной, если ты откажешься от меня, судьба тебя накажет. Ты влюбишься так же безнадежно, как собираюсь влюбиться в тебя я. И все поймешь.
– Во мне нет ничего особенного. – Кидди поднял ее вторую ногу и потянул на себя носок. – Я некрасив, я скучен, я эгоистичен. У меня нет никаких талантов. Я мнителен, наконец!
– Зачем мне твои таланты, если мне нужен ты? – удивилась Моника. – Зачем мне твоя красота, если у нас есть моя красота? Почем ты знаешь, может быть, я мечтаю скучать вместе с тобой? Или соревноваться с тобой в мнительности?
– Вот уж верный путь рассориться навсегда, – улыбнулся Кидди и, чувствуя, как перехватывает дыхание в груди, поднялся.
Моника опустилась на спину, закрыла глаза и прошептала:
– Хотела бы я увидеть твои глаза, когда ты привыкнешь к моему телу.
– Я не хочу к нему привыкать.
Все-таки она оказалась права. Может быть, это вообще оказалось единственным, в чем он ни разу не усомнился. Она была прекрасна, и, с какой бы женщиной Кидди не свела судьба, он пусть мимолетно, но всегда вспоминал длинные ноги Моники с содранными на спортплощадке коленками, ее пальцы с разноцветными ногтями, которыми она подхватила платье, загибая его на грудь, и смуглый живот, мгновенно покрывшийся каплями пота. Только с Сиф он не вспоминал о Монике, но Сиф проходила по другому ведомству, рядом с Сиф он сам превращался в безвольное, безмозглое существо, способное, кажется, подняться в воздух от одного ее дыхания.
– Почему ты не хочешь быть со мной? – спросила его Моника через час. – Только не молчи. Потом будешь молчать, сейчас не молчи.
– Я короток, – ответил Кидди.
– То есть? – Она удивленно подняла брови. – Я бы не сказала, по-моему, как раз напротив. Да и рост у тебя выше среднего…
– Я не об этом. – Кидди посмотрел на Монику и подумал, что ему доставляет удовольствие знать, что она сидит на искусственной коже стула голым телом. – Я серьезно. Я короток, как свеча! Как фитиль в старинной лампе. Я чувствую. Вот смотри, Миха, который, кстати, заглядывается на тебя, он длинный. Он может гореть долго и давать тепло. Стиай вообще не фитиль, он сама лампа. Брюстер – масло, которым можно заправлять лампу бесчисленное количество раз. Рокки – кремень, которым наши предки зажигали лампу. А я – короткий фитиль. Я буду гореть ярко, но коротко. Я боюсь этого.
– Почему же ты боишься меня? – Моника захохотала. – Тогда тебе надо бояться Рокки, если он – кремень! Ты забываешь, что у меня история профилирующий! А кто тогда кресало? Может быть, это я?
– Ты огонь, Моника, – сказал Кидди.
Она сразу сникла, вытерла глаза ладонями, помолчала, расправила в руках смоченные его слюной и ее желанием трусики.
– Сколько красивых слов только для того, чтобы отказать женщине, пусть даже юной и глупой. Сгореть боишься? Хотела бы я увидеть, для кого ты себя бережешь. На, держи.
Она бросила ему пульт и пошла к дверям между вспыхивающих одна за другой ламп. Кидди смотрел ей вслед и сам не мог ответить на вопрос, почему он не хочет быть с ней? Впрочем, он недолго забивал себе этим голову. Жизнь только начиналась, к чему было начинать завязывать ее узлом?
– Зачем ты здесь? Что с твоими волосами? – спросил Кидди.
Ручей все-таки был не вполне пересохшим, и Моника остановилась сразу за раскидистым деревом, чтобы смыть усталость и переобуться.
– У тебя удивительные пальцы, – заметил Кидди.
– Это не новость. – Моника присела на траву и принялась натягивать носки.
Она почти не постарела, разве чуть-чуть раздалась в бедрах. Но пальцы на ногах были все такими же длинными и изящными.
– Ты это говорил мне много раз. Послушай, я уже оттопала не меньше десяти километров, если мне еще придется пройти столько, на моих пальцах могут появиться мозоли. И за каким чертом Рокки забрался в эту глушь?
– Мне кажется, что ему следует опасаться Стиая, – пожал плечами Кидди.
– Почему? – не поняла Моника, которая уже успела высосать тоник и съесть хлеб и мясо, вздыхая о непоправимом ущербе, который наносит собственной фигуре. – Я не о Сти говорю, Сти стал нервным, я и сама была бы не в восторге от общения с ним, но почему Рокки не мог опасаться Стиая где-нибудь в городе? Даже у себя дома, там, где есть вода наконец и прочие необходимые вещи? Почему он выбрал лес?
– Не знаю. – Кидди вытащил из кармана нож и принялся перематывать лезвие тряпкой, чтобы все-таки убрать его в карман, потому что ощущение острого напротив сердца вызывало дискомфорт. – Зачем ты здесь? По Рокки соскучилась?
– По тебе, идиот. – Она откинулась на траву. – Нужно кое-что сказать тебе, что-то важное, такое важное, что каждое слово будет на вес золота. Поэтому я постриглась, подумала, может быть, мои роскошные волосы застилают главное во мне? Именно то, что я хочу тебе сказать? Дура! Я бы уши обрезала себе, если бы это могло помочь! Но мне нужно кое-что сказать. Поэтому я здесь. Только не торопи меня. Я должна кое-что сказать, поэтому нашла тебя. Поэтому оставила купе на каком-то посту на этой чертовой границе, сдала чиппер и как дура поперлась сюда пешком. Думала, долечу, как человек, так автопилот распищался и пошел на посадку, я даже отключить его не смогла!
– Тебе повезло, – прикусил травинку Кидди. – Мое купе сбили из ружья.
– Из ружья? – Она прикрыла ладонями глаза. – Может, это не детехнологизированная зона, а резервация для сумасшедших?
– Тогда нам здесь самое место, – отозвался Кидди.
– Значит, не зря меня предупреждали, чтобы я шла не по дороге, а метрах в ста в стороне да смотрела в оба глаза, потому как каждый второй из встреченных мужиков попытается меня изнасиловать? – надула губы Моника.
– Я бы на твоем месте обиделся, – оперся спиной о ствол дуба Кидди. – Каждый, Моника, каждый! Ты восхитительна!
– Ты опять ничего не понял, – вздохнула она. – Минусуй трусов, импотентов, которых здесь, вдали от современной медицины, должно быть предостаточно, минусуй просто приличных людей, вот и останется каждый второй. Черт возьми, я уж думала, что подшучивает надо мной этот полицейский. Однако спорить не стала! Хотя как только увидела это заведение, из которого ты вышел… Но мясо там тебе дали неплохое. Чуть жестковато, я бы на их месте поменяла поставщика. Вот бы еще выяснить, в чем ты пытаешься разобраться? Неужели неясно, что некоторые вещи следует оставить без подробностей?