— Это уж наша забота. Ваше дело — найти. Не советую откладывать дело в долгий ящик. Искренне не советую.
Динамик щелкнул и смолк. Установилась мертвая, ничем не нарушаемая тишина.
Клавдия пожала плечами и покинула кабинку.
Тотчас погас свет, затем послышался лязг засова, и узкий луч света разрезал темноту.
Дежкина с опаской отворила дверь и неожиданно для себя оказалась в людской толчее.
Это была оживленная улица. Поток прохожих понес Клавдию прочь от загадочного мрачного места.
Пятница. 20.33–23.14
Клавдия не помнила, как добралась до дома.
Будто во сне перебиралась она с остановки на остановку, покорно тряслась в забитых людьми троллейбусах и даже не почувствовала боли, когда тучный мужчина с огромной бордовой лысиной, появившийся на привокзальной станции, опустил ей на ногу пудовый мешок.
Она терпела давку и не замечала колких словечек в свой адрес — обычно такие, витающие где-то в облаках пассажиры всем мешают.
Мысли ее были далеко.
Не то чтобы Клавдию всерьез напугали произошедшие события. Пожалуй, им самое время было случиться где-нибудь весной, в районе первого апреля. А сейчас была поздняя осень, не самое подходящее время для розыгрышей. Короче, Клавдия верила и не верила в серьезность происходящего.
Если что-нибудь происходит, значит, это кому-нибудь нужно, поучал Клавдию Павел Иванович Дальский.
Он был Учитель. Да-да, именно так — с большой буквы.
Таких профессионалов теперь уж нет, считала Клавдия.
Она познакомилась с Дальским на третьем курсе. Помнится, это была стажировка в районной прокуратуре… вела дело по хищению ценных книг из закрытой библиотеки.
Следствие зашло в тупик, и тут, как назло, звонок из горкома партии: ждем результатов.
— Н-да, подруга, — сказал Чубаристов, — боюсь, турнут тебя из комсомола… да и с факультета, пожалуй, тоже. Не справилась с ответственным поручением.
Виктор говорил это со своей обычной чуть снисходительной улыбочкой, которой пытался прикрыть то, о чем Клавдия все равно догадывалась. Виктор ревновал ее к работе и завидовал ее успехам. Ему, сильному мужчине, трудно было смириться, что женщина тоже может быть следователем. И какая женщина! Та, которую он оставил.
Был хмурый вечер, накрапывал дождик. Студентка третьего курса юридического факультета Клавдия Дежкина сидела на подоконнике в опустевшем коридоре районной прокуратуры и с тоской размышляла о том, что ей не под силу раскрыть преступления с этими книгами. От одной только мерещившейся формулировки — «отчислить из института по причине профнепригодности» — у нее вязко сосало под ложечкой и кружилась голова.
— Поздновато для посиделок, вы не находите? — услыхала она вдруг мужской голос.
Подняла глаза — и увидела Дальского.
В те годы он был еще достаточно крепок и моложав, хотя двадцатилетней Клавдии казался глубоким старцем.
Яйцевидную лысину обрамляли желтые, будто цыплячий пух, волосы. Живые глаза смотрели из очков внимательно и добро. Он был совершенно не похож на киношных следователей, к каким Клавдия привыкла с детства.
Тем не менее он был следователем. Причем замечательным.
Лучшим из всех.
Чубаристов отчаянно ревновал Дежки ну к ее наставнику. Он понимал, насколько проигрывает перед этим невысоким и почти комичным старичком, легко, без пафоса и героической позы разгадывающим самые сложные юридические загадки.
Клавдия по сей день была уверена, что не разум, а какое-то божественное вдохновение помогали Дальскому на его пути. Это был гениальный талант — не оцененный, потому что карьеру делали другие: верткие, цепкие, во главу угла ставившие продвижение вверх по служебной лестнице.
Павел Иванович, впрочем, не обращал на них ровным счетом никакого внимания.
— Делай что должно и будь что будет, — любил повторять он.
Он не на шутку рассердился, когда Дежкина принесла ему домой, в маленькую тесную квартирку на «Соколе», свою гигантскую по тем временам премию «За успешно раскрытое дело о краже библиотечных раритетов».
Он кричал и топал ногами так, что Клавдия от обиды и недоумения расплакалась, будто девчонка-школьница.
— Это же ваши деньги, — всхлипывая, повторяла она, — это ведь вы помогли мне найти похитителя!
— Ничего похожего! — по-петушиному взвизгивал Дальский, тыча в потолок иссохшим указательным пальцем. — Я всего-навсего подсказал формулу. А злоумышленника отыскали вы. Формула — это универсальный ход, не каждый им сумеет воспользоваться. Вы — сумели!..
— Милая девочка, — говорил он, когда, успокоившись и помирившись, они пили чай за круглым столом под нависающей над ними лампой под абажуром, — то, что вам по неопытности кажется озарением, для старика моих лет всего лишь житейская мудрость. В молодости, признаться, я терпеть не мог стариковских нравоучений вроде «поживешь с мое», а теперь я понимаю, что в этих словах не было и нет никакой позы. Приходит опыт, и в некоторых вещах начинаешь разбираться быстрее, чем прежде. Правда, не во всех… Когда-нибудь вы вспомните этот наш разговор и согласитесь со мною. А что касается вашей премии… да-да, именно вашей, а не моей, и не смейте спорить… — шутливо прикрикнул Дальский, увидев протестующий жест, — я, как старший-престарший товарищ, приказываю: пойдите в магазин и купите себе модные босоножки. Девушки в вашем возрасте любят носить красивую обувь. Я это знаю.
Павел Иванович умер двенадцать лет назад, и Клавдия была одной из тех немногих, кто провожал его в последний путь на кладбище.
Чубаристов не провожал, сослался на занятость, и Дежкина долго не могла простить ему этого.
Потом, правда, она поняла, что это запальчивое «непрощение» тоже было чем-то вроде житейской неопытности. С годами становишься терпимее к ошибкам и недостаткам других.
…Интересно, что бы посоветовал Дальский в подобной ситуации? Как он оценил бы «совокупность фактов», когда эти факты один абсурднее другого.
ИЩИТЕ КЛЮЧ!
Это все равно что ловить черную кошку в темной комнате, где ее к тому же и нет.
Подходя к подъезду своего дома, Дежкина вдруг почувствовала облегчение.
В конце концов, зачем забивать себе голову ненужными проблемами, когда своих хватает.
Как всякая женщина-хозяйка — а Клавдия была женщиной и хозяйкой до мозга костей, — взглянув на собственный балкон, заполненный выстиранным бельем на веревках, она стала просчитывать, сколько ей предстоит сегодня выгладить этого белья, а еще успеть приготовить семейству еду, потом собрать зимние вещи и отправить Максима в химчистку, не то, того и гляди, наступят холода и носить будет нечего.
С этими мыслями она поднялась по ступеням к своей двери и вытащила из сумочки ключ. Это был ее ключ, и она не вспомнила о другом ключе, которым ей сегодня так зловеще морочили голову.
— Вечер добрый! — поприветствовала Клавдию бабушка-соседка из квартиры напротив. Она уже насиделась на балконе, на своем боевом посту, и, судя по лукавой улыбке, готовилась выложить очередные дворовые новости.
Дежкина попыталась отделаться от нее тоже приветствием, но не тут-то было.
— Дочка ваша только что пришла, вот совсем недавно в подъезд забежала. Вы не видели разве? С кавалером.
Час от часу не легче! Клавдия с укором поглядела на словоохотливую соседку.
— Кавалер такой статный весь, с сигаретой, — продолжала бабулька, воодушевленная проявленным вниманием. — Видать, старше Леночки. Что-то я его не припомню… Хороший мальчик. А вот дочка ваша зря курит, не к лицу это девочке.
— То есть как — курит? — испугалась Клавдия. — Она мне клялась, что бросила…
— Ой, ну куда только родители теперь смотрят! — поджала губы соседка. — Тринадцать лет ребенку, а она уже «курить бросила».
— Не тринадцать. Четырнадцать, — поправила Клавдия.
— Невелика разница. Девочка еще и с сигаретой во рту, тьфу! Губы накрашены. Очень нехороший вид. Я бы на месте этого мальчика с ней по улице не ходила. Мне бы стыдно было…
— Ага… — пробормотала Клавдия.
Наверное, никто во всем многоэтажном их доме не смог бы накрутить ее лучше, чем эта бабушка-соседка.
Закипая, Клавдия стала открывать дверь.
— Кто дома? — поинтересовалась она, едва прикрыв за собою дверь.
Голос ее прозвучал неестественно звонко. Это был сигнал: грядет буря.
— Отца нет до сих пор, наверное, в своей мастерской слесарит, — откликнулся из комнаты Максим. — А остальные все на месте. Привет, ма!
— Привет. Мог бы выйти, встретить меня, между прочим. — Клавдия принялась стаскивать сапоги. — Лена, — крикнула она, — а ты чего молчишь?
Дверь ванной приотворилась.
— Я умываюсь.
— И зубы чистишь небось?
— Зачем? — удивилась дочь. Удивление, впрочем, вышло довольно фальшивым.
— Иди-ка сюда, дорогая, — прошипела Дежкина и, так и не скинув второй сапог, сама пошла навстречу. — Ну-ка, дыхни, быстро!
— Мам, а ты хлеб купила? — попытался перевести разговор на другую тему Максим, выскочив в коридор. — У нас хлеба нет.
— Ну конечно! Все мама должна делать: купи, принеси, накорми, заработай! — Быстрым движением Клавдия сунула носок сапога в зазор двери ванной. — А вы лишь есть можете… и еще курить в подворотнях!
— Кто это курит в подворотнях? — спросила Лена. — Я, что ли?
Клавдия распахнула дверь и, уперев руки в бока, встала перед дочерью.
— Разумеется, не ты! Ты у нас куришь у всех на виду! Сколько можно тебе говорить…
— Ну хватит, ма! — раздраженно перебила ее Лена, покрываясь красными пятнами. — Опять начинается, да? Если у тебя дурное настроение, то…
— Да, у меня дурное настроение. А почему? Потому что его испортили. Работаешь как каторжная, и никакой благодарности! Я запрещаю тебе курить, слышишь? Запрещаю!
Максим из-за спины матери делал сестре отчаянные знаки: мол, соглашайся, не противоречь, молчи.
Куда там! На Лену раздражение матери действовало как красная тряпка на быка.
Она, может, и хотела бы сдержаться, но уже не могла.