— С какой стати ты на меня орешь?! — взвилась Явилась не запылилась. Так было тихо и спокойно… и на тебе!
— Ты как с матерью разговариваешь? — в свою очередь распалялась Клавдия. — Воспитала на свою голову! Шляется невесть где, курит… может, ты еще матом ругаешься?
— Может, и ругаюсь, тебе-то что? — откликнулась Лена.
Максим схватился за голову и закатил глаза к потолку.
— Не сметь!!! — Дежкина уже не различала, когда дочь говорила правду, а когда просто дразнит ее. — Всю задницу отхлещу! Девчонка! Соплячка! Я еще разберусь, что там за кавалеры тебя до подъезда провожают!
— А что, завидно? Тебя уже никто небось не проводит…
Максим развернулся и побрел в свою комнату, не зная, смеяться ему или плакать.
— Нет, я ее убью сейчас, — не могла уже остановиться Клавдия. — Убью — и точка!
— Ну и убей! — не сдавалась дочь. — А тебя за это посадят. Вот тогда я посмеюсь!
— Молча-ать!
— Ты меня не затыкай! Что хочу, то и говорю. У нас теперь свобода слова!
— Проститутка! — неожиданно выпалила Дежкина.
— Сама такая!
Максим услыхал звонкую оплеуху.
«Финита ля комедиа», — подумал он.
— М-м-м-ммыы!.. — рыдала Ленка, размазывая по лицу слезы и синюю тушь. Клавдия растерянно прижимала к груди ее голову.
Обе они чувствовали себя несчастными.
— Ну почему же ты такая бессовестная? — шептала мать дрожащими губами, гладя дочь ладонью по растрепавшимся волосам. — Я же все для тебя делаю… Мы же с отцом только для вас и стараемся. А ты? Ну в кого ты такая уродилась, а?
— В тебя, — всхлипывая, скулила Лена. — Все говорят, что я на тебя похожа.
— Это только внешне, — отпиралась Клавдия.
— И внутренне — тоже, — настаивала дочь.
— Я в твои годы не курила… Я вообще сигарету в жизни в рот не взяла.
— Разве в этом дело?
— И в этом тоже. Я воспитывала вас честными и порядочными людьми, а вы…
Лена шмыгнула носом и поглядела на мать покрасневшими глазами:
— И что хорошего в этой вашей честности? Вот ты, к примеру. Всю жизнь в прокуратуре оттарабанила, а до сих пор себе новый плащ купить не можешь и в троллейбусах давишься.
— Новый плащ — это не показатель.
— А что в таком случае показатель? — возмутилась дочь. — Я, представь себе, хочу жить так, чтобы и дом был полная чаша, и шмотки красивые, и машина чтобы была дорогая!
— Как надоело! Что ж ты все о шмотках? Разве они могут быть целью жизни?
Мать и дочь отпрянули друг от друга, будто и не было никакого перемирия.
— Чтоб я больше не слышала, что ты с какими-то кавалерами шляешься, — сказала Клавдия.
— Не услышишь, — пообещала Лена. — Я буду прятаться.
— Не смей так с матерью разговаривать!
Все запустилось бы по новому кругу, если бы в этот момент у входной двери не началась какая-то неясная возня.
Клавдия и дочь удивленно поглядели друг на друга.
— Это еще кто? — высунулся из комнаты Максим.
Ключ пытался войти в скважину, но не попадал.
— Неужто папа надрался? — предположил сын.
— Не смей так отзываться об отце, — тут же отреагировала Клавдия, впрочем, не очень уверенно. Федор никогда не напивался до свинского состояния, но кто знает, может, это и произошло.
— Я открою, — сказала Лена.
— А вдруг это вооруженный бандит? — скорчил страшную рожу Максим.
— Глупости! — фыркнула Клавдия. — Я сама открою. А ты, — распорядилась она, обернувшись к дочери, — чисти зубы, чтобы отец, не дай Бог, сигаретного запаха не учуял.
И она направилась к входной двери.
Только она приоткрыла дверь, как тяжелое тело с шумом повалилось на нее. Клавдия еле успела отпрыгнуть в сторону.
— Ну, что я говорил!.. — засмеялся Максим.
— Феденька… — растерянно пробормотала Клавдия, наклоняясь над мужем.
Кожаная куртка — новая еще, вполне хорошая куртка, в ней бы ходить еще да ходить, — была заляпана грязью.
Сухие веточки торчали из всклокоченных волос Федора.
Клавдия осторожно коснулась пальцами мужниного затылка.
— У-уу!.. — промычал муж.
Клавдия повернула к себе его лицо и замерла в ужасе.
Федор Иванович не был пьян.
Он был избит — да как!
Правый глаз сплошь заплыл, бровь была рассечена. Из носа текла кровь. Лицо было покрыто ссадинами и царапинами.
— Го…Господи… — прошептала Клавдия, а затем, поглядев на сына, крикнула: — Чего стоишь? Вызывай «скорую»! Быстрее!
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
Суббота. 1.02–2.37
Покуда Максим накручивал диск телефона, Клавдия перетащила мужа в спальню и уложила на кровать.
Федор Иванович слабо постанывал.
Казалось, он не знает, что находится уже дома.
На всякий случай Клавдия все-таки принюхалась, приблизившись к лицу мужа: спиртным не пахло.
Впрочем, она ни на минуту не сомневалась в том, что муж не участвовал в пьяной драке.
С той поры как на паях с друзьями, такими же, как и он, безработными, Федор Иванович открыл автослесарную мастерскую, глава семейства стал вести весьма благонравный образ жизни.
Он уже спокойно реагировал на выпады оппозиционных газет (хотя по-прежнему тщательнейшим образом изучал их каждое утро) и удерживался от ехидных комментариев по поводу публикаций в околоправительственной прессе.
Однажды за ужином, ни с того ни с сего, он стал развивать мысль о пользе частного предпринимательства. Домочадцы и сосед Илья, который в тот день опять напросился к ним на харчи, застыли с вилками у открытых ртов и прослушали пламенный спич во славу капиталистического способа производства и рыночной экономики.
Правда, к тому времени, как позже выяснилось, Федор Иванович вовсю обсуждал с приятелями вопрос об открытии собственного магазина автотоваров.
Справедливости ради надо сказать, что причина, побудившая Федора Ивановича заняться частным предпринимательством на ниве торговли машинами и запчастями, коренилась не в нем самом. В роли причины, как ни странно, выступил Серега Ерыкалов, молоденький ученик Дежкина, который после закрытия завода тоже остался без работы.
В отличие от Федора Ивановича, который от нечего делать читал газеты, Серега их продавал.
Благодаря этому они и столкнулись однажды в переходе метро: бывший учитель и бывший ученик, покупатель и продавец.
— Ты чего это, Серега? — удивился Федор Иванович. — Рабочий класс, а в спекулянты подался!
Ерыкалов вздохнул:
— Зарабатывать надо, Федор Иванович, а нечем…
— Как это нечем? — оскорбился бывший учитель. — Зачем же я столько времени на тебя тратил? У тебя же руки золотые!
— Золотые-то они золотые, — не стал спорить бывший ученик, — да вот только никому не нужны.
— Ерунда, — сказал Федор Иванович. — Иди слесарить к нам в мастерскую. Пойдешь?
— Не-а, — честно отвечал Ерыкалов. — Мне теперь бизнесом интереснее заниматься.
— Какой же это бизнес, — газеты перепродавать, — усмехнулся Дежкин.
— А я опыта набираюсь, — не растерялся Серега, — как наберусь, большое дело раскручу. Торговля, Федор Иванович, двигатель прогресса. Не зря люди это говорят.
— Тьфу ты! — в сердцах сплюнул Дежкин и пошел прочь.
Он хотел выбросить из головы всю эту историю, да только мысль о том, что бывший ученик — любимый ученик! — переминается с ноги на ногу с пачкой газет в подземном переходе, не давала покоя.
Федора Ивановича так и распирало желание доказать неоперившемуся пролетарию, насколько важна его профессия в новой ситуации.
В течение трех недель он ломал голову, как бы заставить Ерыкалова заниматься прежним делом.
— Вот у тебя что лучше остального получается? — допытывался Федор Иванович, приходя в знакомый подземный переход.
— Это уж вам виднее, — уклончиво отвечал Серега.
— Ну, ведь не газетами же спекулировать, — не отставал Дежкин и старательно переводил разговор на волнующую тему: — Ты с машинами, помнится, любил возиться…
— Любил, — соглашался Ерыкалов. — Только «Запорожец» свой мне продать пришлось.
— То есть как?
— А так. Денег совсем не было, вот и пришлось…
— Продал-то хоть выгодно? — деловито поинтересовался бывший учитель.
— Спрашиваете! — расплылся в улыбке бывший ученик. — На том стоим!
И тут Дежкина озарило.
— Идея! — воскликнул он. С таким восторженным выражением, наверное, выкрикнул свое бессмертное «Эврика!» Архимед, выскакивая из расплескавшейся ванны. — Идея! Мы откроем при нашей автомастерской магазин, и ты будешь продавать машины. Дело доходное. — Это тебе не «Московским комсомольцем» торговать. Мы с тобой такую кашу заварим — завистники от зависти подохнут! Лучший автомагазин во всей столице будет.
Пожалуй, это предприятие так и осталось бы нереализованным, если бы Серега хоть как-то отреагировал на предложение Дежкина.
Но он лишь кисло улыбнулся, не веря ни на йоту в реальность прожекта.
Сия кислая усмешка все и решила.
— Я ему докажу! — кипятился Федор Иванович на кухне, позабыв про любимые газеты. — Я докажу, что не только жулики в нашей стране могут жить припеваючи. Ты понимаешь, — обращался он к жене, как бы призывая ее в сообщники, — ему еще двадцати пяти нету, а он уже ни во что не верит, считает себя конченым человеком. Газетками, понимаешь, торгует! Тьфу! Я в его годы…
Сила азарта оказалась столь могучей, что Дежкин, пообивав пороги, получил-таки разрешение на открытие магазина при малом предприятии по ремонту автотранспорта.
Он явился в подземный переход и с торжественным видом протянул Ерыкалову бумагу с подписями и печатями:
— Видал, сосунок!
От избытка чувств он выхватил у парня всю кипу свежих газет и поджег ее в урне на глазах изумленных прохожих.
После этого он три часа провел в отделении милиции, пытаясь объяснить, что вовсе не занимался мелким хулиганством, а праздновал начало новой жизни своего лучшего ученика.
Из отделения его вызволила Клавдия.
На радостях, что предприятие расширяется и втягивает в свою орбиту новые свежие силы, Федор Иванович устроил в гараже славный кутеж. Купил новобранцу Сереге Ерыкалову джинсы «Левайс», себе, как генератору и основному реа