— Так от меня-то что требуется?
— Обеспечить мою безопасность — раз. Беспрепятственно вывезти меня за кордон — два. Отдать в руки самого лучшего хирурга и оплатить операцию — три.
— Ничего себе, — присвистнул Чубаристов.
— У меня нет иного выхода, Витенька. Я вынужден пойти на этот невинный шантаж. Но ведь все мои требования выполнимы, это же в твоих силах. Ты можешь устроить как надо, если хорошенечко постараешься, ведь так?
— Так, — после небольшой паузы ответил Виктор. — Мы даже изменим тебе имя и внешность, переселим на другой конец земли, будем охранять денно и нощно. Но только в том случае, если информация, которой ты владеешь, будет иметь для нас определенный интерес.
— Я понимаю… Сделка состоялась?
— Можно считать, что да, — Чубаристов заметил, что на лице Павла вдруг появилось выражение детской растерянности. — Тебя что-то тревожит?
— Нет-нет… — замотал головой Клоков. — Вот только… Где гарантия того, что меня не обманут?
— Гарантию хочешь? — с иронией спросил Виктор. — В твоем положении это, по крайней мере, нескромно. Ведь на моем месте сейчас мог сидеть человек в черном. И с огромным пистолетом в руке. Думаешь, стены Бутырок скроют тебя от киллеров? Как бы не так… Я на сто процентов уверен — тот, кто хочет тебя убрать, уже внедрил в доблестные ряды здешних вертухаев молоденького обаятельного мальчика, и вскоре этого обаяшку переведут поближе к твоей камере, а так как камера эта одиночная, то глубокой ночью никто не услышит предсмертного сдавленного хрипа бывшего уголовного авторитета по кличке Дум-дум. Но я даю слово, что никто тебя и пальцем не тронет, никакая тварь не приблизится к тебе ни на шаг…
— И я должен тебе верить?
— Это уже твое собачье дело, но не просто же так ты вышел именно на меня?
— Верно, не просто так.
— Значит, у тебя есть основания для того, чтобы доверять мне?
— Мы вели тебя с тех пор, как ты только пришел в прокуратуру. Молодой талантливый специалист… И до безрассудства принципиальный. Можешь припомнить, сколько раз тебе предлагали взятки?
— Не считал, — ответил польщенный Чубаристов. — Много.
— И ни разу ты не позарился на легкую наживу, остался верен своим принципам, а это редкое в наше время качество. — Клоков закатил глаза, и в груди его заклокотало. Огромным усилием воли он все-таки сдержал кашель и через несколько мгновений вновь заговорил: — Туберкулез, мать его… Не бойся, не заразный. Черт, курить захотелось, сил нет…
Чубаристов протянул ему пачку «Мальборо». Клоков долго и придирчиво выбирал сигарету, словно боялся, что какая-то из них окажется отравленной. Прикурил, глубоко затянулся, выпустил изо рта элегантное колечко и… зашелся булькающим кашлем.
— Что? Мерзкое зрелище? — с вызовом спросил он, размазывая по ладони кровавую мокроту.
— Опускаешься ты, Дум-дум, — мрачно констатировал Чубаристов. — Скатываешься все ниже и ниже. Раньше ты был другим, тебя без преувеличения можно было назвать героической личностью. Ты никого и ничего не боялся, жил по законам, которые придумывал сам, приказывал, повелевал и миловал. А теперь? Разбил витрину в коммерческой палатке. И ради чего? Чтобы оказаться в тюрьме…
— Чтобы оказаться в тюрьме, мне пришлось набить морду начальнику отделения милиции. Ему, видите ли, вздумалось меня на волю отпустить, связываться ему с мелкими хулиганишками не захотелось. Вот и пришлось показать ему, какой я мелкий хулиганишко…
— Дело завели?
— А как же! — Клоков горделиво скрестил на груди руки. — За нападение на работника милиции при исполнении им… и так далее.
— Итак, по рукам? — прервал его Виктор.
— Когда меня вывезут за границу?
— Это обсудим позже.
— Нет, сейчас!
— Я должен доложить начальству, составить рапорт. — Глаза Чубаристова лукаво блеснули. — Пойми, такой серьезный вопрос должен решаться на уровне генерального прокурора. Конечно же я сделаю все возможное, чтобы решение оказалось положительным, но для этого нужно будет потратить много сил и времени.
— Отбросим лирику! — В поведении Павла опять начали проявляться манеры опытного вожака, который привык держать в своих руках огромную стаю. — Меня не интересуют твои проблемы. Когда ты получишь ответ?
— Не раньше чем через неделю.
— Вот через неделю и поговорим.
— Нет, Дум-дум, так не получится, — Виктор поднялся из-за стола, стал ходить по комнате. — Это какой-то замкнутый круг… С чем я пойду к начальству? С пустыми обещаниями? Да кто мне поверит?
— Что ты предлагаешь?
— Давай хотя бы начнем, — Чубаристов присел на корточки перед Клоковым, проникновенно заглянул в его глаза. — За тобой остается право прерваться в любой момент, но я должен быть уверен в том, что ты не блефуешь. Ну, согласен?
— Ладно, пытай меня, легавый, — немного поразмыслив, шутливо отозвался Клоков.
— Вот так-то лучше. — Виктор вернулся к следовательскому столу и приготовился выслушивать длинную «исповедь». — Кто убил Долишвили?
Понедельник. 14.17–15.31
— Представь себе, слышишь меня? Представь, говорю, стою я на перроне вокзала, жду поезда. Салага еще, только-только демобилизовался. Возвращаюсь домой. До поезда — часов пять, а делать нечего. И вдруг чую я… слышишь меня? Чую, что кто-то смотрит прям в упор. Поворачиваюсь: мужик стоит. В пальто, в черной шляпе — чин чином. Стоит, значит, и на меня смотрит. Чего надо? — думаю, может, пидор какой-нибудь? Ну, думаю, только подойди, я тебя так отошью — всю жизнь кровью харкать будешь. А он, слышь меня, берет да и подходит. И говорит: «Я за тобой, солдатик, давно наблюдаю. Вроде ты пацан хороший. Ты чего плохого не подумай. У меня поезд через двадцать минут, я в этом городе проездом, а у любимой девушки, которая здесь живет, день рожденья сегодня, двадцать лет исполняется. Мы с ней в ссоре… но я ей подарок передать хотел — вот этот торт. — И он, слышь меня, протягивает мне большущую коробку. — Уважь, говорит, солдатик, отвези торт, если у тебя время в запасе имеется. А я тебе за это четвертак дам и еще деньги на такси туда и обратно»… А мне чего? Мне хорошо. В солдатском кармане четвертак в те времена совсем не лишний был. В восемьдесят втором на этот четвертак что хочешь купить можно было. Конечно, взял я этот торт, четвертак и деньги на мотор в придачу, адресочек и поехал к крале его. Приезжаю. Приезжаю к крале, а там гульба идет, дым коромыслом. Не успел я в двери позвонить, выскочила орава, под руки подхватила, даже не спросили, кто я и откуда. Тут же за стол… тут же штрафную… ну, опрокинул я сто грамм за здоровье именинницы и говорю: вам, мол, привет от Евгения и поздравления. Ну, именинница: ах, ох! Где же мой Женечка, да как же он не заехал! А ты, говорит, солдат, раз ты друг моего Женечки, значит, и мне самый близкий друг! Между нами: я б с ней и поближе подружиться не отказался, спелая девка, как малина в июле. Расцеловались мы с ней, и я ей торт протягиваю. Ой, кричит она, от Женечки подарок, какая прелесть! Открывает она коробку… и тут — сажусь я на пятую точку, да так основательно, что подняться не в силах. Торт-то он торт, но сверху, как свечками, сплошь свернутыми полтинниками утыкан. По тем временам — целое состояние. Хорошо, мужик меня на вокзале не предупредил об этом, а то не ручаюсь, что довез бы подарочек в целости-сохранности. Ну, делать нечего — дело сделано. Компания загалдела, но не так чтобы очень… как видно, им такая уйма деньжищ не в диковинку была, не то что мне. Стали выдергивать полсотенные из торта, складывать на столе. Я на деньги гляжу — оторваться не могу. А что, солдатик, спрашивает именинница, нравится тебе подарочек? Чего ж не нравиться — нравится! Ладно, говорит она, раз ты мне его в целости-сохранности доставил, сыграем с тобой в игру. Поплюй, говорит, на ладошку да хлопни по этой кучке рукой: сколько купюр к ладони прилипнет — все твои. Меня аж пот прошиб. А гости смеются, кивают: мол, давай, служивый, не дрейфь! Ну, поплевал я, значит, на руку… а ладонь у меня, слышь, как лопата, не жалуюсь. Поплевал на руку и ка-ак шмякну об стол, прям ножки у того затрещали… И начинаю подымать руку. — Шофер вдруг умолк, и Веня, не выдержав паузы, подал голос:
— Ну?
— Ну — баранки гну! Вот тут-то я и проснулся! — водитель заржал на весь салон микроавтобуса.
Веня смутился.
— Выходит, это был всего лишь сон? — разочарованно протянула инспектор угро, плотная, средних лет женщина с пухлым, как у ребенка, лицом.
— И надо ж было так долго об этом рассказывать, — пожал плечами Беркович.
Клавдия ничего не сказала.
Она сидела, молча уставясь в окно, и, кажется, даже не слышала болтовни водителя.
Миновав очередной светофор, микроавтобус вырулил на знакомую площадь.
— Вот здесь, пожалуй, остановите, — распорядилась Дежкина.
Она вышла из автобуса и огляделась.
Это было одно из самых оживленных мест в столице. Множество витрин, лотки вдоль тротуаров, сверкающие даже средь бела дня неоновые афиши.
Как и в прошлый раз, по площади стремительно неслись людские потоки.
Они пересекались друг с другом, образовывали нечто вроде небольших круговоротов, рассасывались у дверей больших магазинов и вновь набирали силу на перекрестках.
— Обменный пункт должен быть где-то здесь, — объявила Клавдия, вернувшись в автобус.
— Позвольте, — удивился Беркович, — как это «должен быть» и что значит «где-то здесь»? Вы что же, выходит, запамятовали, где были?
— Я вошла туда другим путем, — стараясь не выдать своего замешательства, объяснила Дежкина, — какая-то бабуля долго водила меня по подворотням, а затем втолкнула в этот обменный пункт.
Беркович и Веня выразительно переглянулись.
В устах старшего следователя городской прокуратуры особенно трогательно звучали слова про бабушку-старушку, с которой она плутала по задворкам.
— Сама знаю, — произнесла Клавдия, угадав реакцию коллег, — это глупо. Но я не придала происходящему никакого значения. Придется теперь искать…