— Молчис? Ну молци, молци, сказать-то тебе нецего… — опираясь на швабру, чрезвычайно удачно заменявшую костыль, Федор подпрыгивал на одной ноге. — От тебя опять пахнет музскими духами! Несет за километр!
— Температуру мерил? — Клавдия быстро сбросила сапоги, повесила на вешалку свое пальтишко и, не дожидаясь ответа, направилась в конец коридора к стенному шкафу.
Федор поковылял за ней, продолжая упрямо гнуть свое.
— У тебя на плеце седой волос! — шипел он. — Интересно было бы узнать, цей это волосок? Ты сто, с лысым загуляла?
— Макс давно пришел? — Дежкина распахнула створки шкафа, обвела быстрым взглядом скудный ассортимент семейного гардероба и ужаснулась. Плаща не было!
Она кинулась в комнату дочери, по дороге чуть не сбив с ног Федора.
— Ленка, я же тебя просила! Почему хотя бы один раз в жизни нельзя выполнить мою просьбу?
Дочь лежала на диване, задрав длинные ноги на стену, и пребывала, видимо, в состоянии блаженства. Появление матери явилось для нее полнейшей неожиданностью.
— Не надо, ма! — заканючила девчонка, когда Клавдия вырубила грохочущий магнитофон. — Весь кайф обломала!
— Почему ты не забрала из химчистки плащ? — уперев руки в бока, Дежкина склонилась над дочерью. Вид у нее был воинственный и не предвещал ничего хорошего.
— Че ты на меня орешь? — В последнее время Ленка взяла на вооружение безотказно действующий приемчик — как только на нее повышали голос (даже если она и в самом деле сильно провинилась), она сразу же переходила в стремительную контратаку. После этого «противник» обычно начинал теряться и постепенно умолкал. — Ты на мужа своего ори!
— Встань, хамка! — вскипела Клавдия. — Ишь, разлеглась!
— Хочу и лежу! — не осталась в долгу дочка.
— Бить тебя некому!
— Да я сама кого хочешь ударю!
«Остановись! — скомандовала себе Дежкина. — Нужно взять себя в руки и успокоиться. Неприятности на службе — это одно, а отношения внутри семьи — совсем другое. Не стоит их путать и смешивать…»
— Мир? — она протянула дочери вытянутый мизинец.
— Мир! — весело ответила Лена и коснулась пальца матери своим мизинцем. — Мирись, мирись, мирись и больше не дерись!
— А если будешь драться, я буду кусаться!.. — закончила детскую считалочку Дежкина, крепко прижимая к себе Ленку.
Победила дружба. Все-таки хорошо, когда родные люди не зацикливаются на обидах, а находят общий язык, сознавая, что во всем мире нет никого ближе, что все ссоры и связанные с ними переживания не стоят и выеденного яйца.
— Ты хоть ела что-нибудь?
— Да. Макс сосисок сварил.
— А отца кормили?
— Да пошел он! Весь вечер покоя не дает, нудила…
— Тих-тих-тих, — приголубила дочку Клавдия. — Вы уж не ссорьтесь тут без меня. А кто будет ругаться…
— Ты будешь кусаться.
— Нет, я вас всех в тюрьму посажу.
— Ну и шуточки у тебя ментовские, — укоризненно покачала головой Ленка. — Правильно говорят: с кем поведешься, от того и неберешься. Слава Богу, еще по фене не заговорила… Мамуль, обещай, что не набросишься на меня с кулаками. Я тебе сейчас кое-что покажу, но ты обещай.
В голосе Лены появилась какая-то медовая елейность, какие-то заискивающие интонации. Дежкина отметила это, но не придала большого значения.
— Обещаю.
— Поклянись, — потребовала Ленка. — А то я тебя знаю. Сначала пообещаешь, а потом…
— Клянусь, — Клавдия театрально приложила руку к груди.
— Закрой глаза, — заговорщицки подмигнула ей дочка. — Закрой, закрой.
Клавдия покорно выполнила эту просьбу, прикрыла веки и в следующее мгновение почувствовала, как ее потянуло в сон. Все-таки намоталась она за прошедший денек, врагу не пожелаешь…
— Можно открывать!
Ленка стояла перед ней, стройненькая, фигуристая и необычайно красивая (Дежкина вынуждена была признать, что ее кроха будет красивой женщиной. Неужели она не сбережет себя и в недалеком будущем сообщит: «Мама, я беременна»? Ведь у нынешней молодежи сплошной секс на уме… Нет, лучше об этом не задумываться). Клавдия с удовольствием смотрела на дочь.
— Ну как тебе? — Ленка вдруг по-детски начала жеманничать. — Полный улет, да?
— Спасайся кто может, — сказала Клавдия, разглядывая ее новую юбочку. — За что же я должна была тебя ругать, глупыха? Сколько же с меня причитается за эту обновку?
— Ты что? Неужели материальчик не узнаешь?
Дежкина присмотрелась к юбочке повнимательней, и у нее потемнело в глазах. Как же она могла не узнать материальчик, если проносила его на себе и в дождь, и в слякоть целых четыре года?
— Чертовка! — она бросилась к Ленке и обязательно поддала бы ей, если бы та вовремя не успела увернуться. — Что ж ты наделала?
— Ты же обещала! — Девчонка в испуге металась по комнате. — Ты же поклялась! Не прикасайся ко мне!
— Как ты посмела, бессовестная? — Клавдия не стала продолжать погоню. — Дурная голова рукам покоя не дает? Так?
— Что, жалко стало? — ерепенилась Лепка. — А то, что мне ходить не в чем, — об этом ты подумала? Будто мне больше делать нечего, кроме как старые тряпки перешивать. Тоже мне, Золушку себе нашла. Хорошо устроилась, мамаша!
— Миленькая, ты даже представить себе не можешь, что ты наделала! — заголосила Клавдия, чувствуя, как к ее горлу подступает горький ком. — Все пропало! Все!
— Что тут у вас происходит? — в комнату заглянул Федор.
— Дверь закрой! — рявкнули на него в один голос мать и дочка.
Удивительно, но Дежкин-старший не стал лезть на рожон, а тихонько ретировался.
— Ma, я, правда, не ожидала, что ты так расстроишься… — виновато потупилась Ленка. — Прости, ма… Хочешь, я у Макса денег возьму и завтра же тебе новый плащ куплю?
— Да разве дело в плаще?
— А в чем?
— В том, что лежало в кармане.
— А что лежало в кармане?
— Я не знаю! — Клавдии хотелось завыть волком от досады. — Но что-то должно было лежать, какой-то важный документ.
— Лично я заметила только кусочек шоколадной обертки, совсем не похожий на документ, а уж тем более важный.
— Кусочек обертки? — встрепенулась Дежкина. — В кармане лежал кусочек шоколадной обертки?
— Не-a, не в кармане, а за подкладкой. У тебя в кармане вот такущая дыра была.
— Где он?
— Выбросила…
— Куда?
— В окно…
Понедельник. 23.01–00.00
Уже второй час под окнами, выходившими во двор, при вялом свете уличного фонаря велись отчаянные поиски. Вернее, Ленка стояла поодаль и, сгорая от стыда (прохожие оборачивались в их сторону), наблюдала, как ее мать, пригнув голову к земле, ползает на коленях под кустами.
— Ма, сдалась тебе эта бумажка!.. — поеживаясь от холода, ныла девчонка. — Хватит, ма, пошли домой. Все равно ни черта не видно.
— Много ты понимаешь, — отозвалась Дежкина. — Ты иди, а я еще здесь чуток поищу. Иди-иди, спать пора.
— Да нет уж, буду группой поддержки. Только не понятно, зачем ради какой-то хрюкалоны все колени себе стирать?
— Следи за дикцией, — наставительно произнесла из кустов Клавдия. — У тебя во рту каша.
— Ничего не каша…
— Я, например, абсолютно ничего не расслышала. Хрю… что?
— Хрюкалона, — повторила Ленка.
— Это что? Новое неприличное словечко?
— Уж не знаю, приличное или неприличное, тебе видней.
— Мне?
— На бумажке было написано — «Хрюкалона». Я и запомнила, потому что это — маразм. У меня память хорошая на всякие маразмы.
Кусты зашевелились. Сначала над голыми ветками появилась голова Дежкиной, а вслед за головой и сама она. Все ее движения были замедленны, как в кино, когда бег лошадей красиво показывают. Она несколько раз безмолвно открыла и закрыла рот, прежде чем потрясенно произнесла:
— Ты прочитала написанный на бумажке текст, запомнила его и до сих пор молчала? Я как каторжанка ползаю тут на карачках, а ты смотришь на меня и молчишь?
— Ma, откуда мне было знать? — Лепка была потрясена не меньше матери. — Ты ж нормально не объяснила…
— Ну-ка повтори!
— Ты ж нормально не объяснила…
— Слово повтори, бестолочь!
— Хрюкалона.
— Точно? Ничего не напутала?
— Чтоб мне провалиться!
«Хрюкалона… Хрюкалона… — судорожно соображала Клавдия. — Что бы это могло быть? Город? Деревня? Поселок? Река? Гора? Озеро? Имя? Фамилия? И какое эта Хрюкалона имеет отношение ко всему тому, что начало происходить два дня назад?»
Вернувшись домой, Дежкина первым делом отыскала на книжной полке энциклопедический словарь и раскрыла его на букве «X».
Хрусталь, Хруцкий, Хрущаки, Хрущев, Хрущи, Хрущов, Хрюкин… Дальше следовало — «Хряк». О Хрюкалоне никаких упоминаний не было.
«Завтра же сбегаю в библиотеку, в справочниках покопаюсь, вот только читательский билет нужно отыскать», — решила Клавдия, но тут же вспомнила, что до сих пор еще не вернула сборник стихов Маршака, взятый ею несколько лет назад, когда Ленка ходила в четвертый класс. Теперь книжку вряд ли дадут.
А в это время Федор сидел на кухне и умиленно наблюдал за тем, как его сын колдует над компьютером. Максима немного стесняло присутствие отца, но внешне это никак не выражалось. Не прогонять же его, в самом деле. Пусть торчит, лишь бы не мешал.
— В наше время таких штуковин не было, — Федор украдкой оглянулся на дверь и мгновенно опрокинул в себя очередную рюмашку.
Как ни странно, от выпитого шепелявость Федора куда-то пропала.
— Не было… — не отрывая взгляда от мерцающего монитора и увлеченно перебирая пальцами по клавиатуре, согласился с отцом Макс.
— Мы все больше голубей гоняли по крышам да в подкидного с дворовыми ребятами до одури, — у Дежкина-старшего обычно увлажнялись глаза, когда он начинал вспоминать босоногое детство. — Прибегали после школы и сразу на чердак, в подкидного. Нет, не на деньги. На щелбаны. Вот так, зажимаешь в руке колоду и по кончику носа р-р-раз, р-р-раз! Знаешь, как больно?
— Знаю-знаю, — автоматически отвечал Максим, вынужденный выслушивать эту историю в тысячный раз.